Птиц неясыть ловит редко и лишь тех, которые на ветках ночуют: дроздов, дубоносов, овсянок. Но если она переселяется на зиму в город или живет там постоянно, то становится настоящей воробьятницей, беря еженощную дань с домовых воробьев, ночующих на деревьях. Какая-то часть этих воробьев предпочитает проводить ночи не под крышами или в иных убежищах, а на ветках, под открытым небом, терпя снегопады, холодные дожди и ветры. Такие ночевки существуют годами на самых оживленных улицах, на перронах вокзалов, где всю ночь много света. В иные места с вечера собираются не сотни, а тысячи и десятки тысяч воробьев. Неясыть терпеливо дожидается, пока утихомирятся самые драчливые и уснут, спрятав клювы в перо. Бесшумно появляясь из темноты, она снимает одного с ветки так ловко, что соседи даже не просыпаются, не поднимают переполоха. При таком обилии добычи сова никогда не впадает в охотничий азарт, не трогает больше, чем может съесть, и запасов не делает. Что-то подсказывает ей, что главное в такой охоте не напугать остальных, чтобы они не перестали прилетать сюда по вечерам. А поскольку охотится она в одиночку, то и урон огромной воробьиной общине незаметен, и воробьи ничего не подозревают до какого-нибудь нечаянного случая.
Охотница настолько привыкает к городской обстановке, что днем не всегда даже прячется, а может спокойно просидеть на дереве в бульваре на виду у воробьев и ворон. Воробьи на нее не обращают внимания, а на беснующееся воронье не обращает внимания она: дремлет, не открывая глаз. До сумерек на том дереве побывают сотни и сотни ворон, ни одна не посидит молча, но за день с совиной головы не упадет ни перышка.
В лесу короткий дневной сон неясыти спокойнее, потому что зимой там нет ворон. Правда, сойки, увидев и узнав дремлющую на краю дупла сову, поднимают отчаянный крик, созывая своих. Взглянув на них одним глазом, неясыть зажмуривается снова, а сойки, покричав еще немного, продолжают свой путь по лесу. Но когда на их крик слетаются сороки, а иногда и ворон свернет, сова словно нехотя прячется в дупло, прекращая этим птичий переполох. Единственные соседи неясыти, с которыми лучше не встречаться днем, это тетеревятник, который может оторвать ей голову, словно вороне или утке, и лесная куница, которая в голодную зимнюю пору охотится чуть ли не круглые сутки.
Самый трудный период в жизни этой лесной совы - середина многоснежной и морозной зимы. Времени для охоты много, но с добычей плохо: не выходят на поверхность снега мыши, откочевывают мелкие зерноядные птицы, ночующие на деревьях. В такие зимы не раз находят в разных местах замерзших, истощенных сов. Пожалуй, не столько недоступность добычи губит неясытей, сколько их привязанность к своим гнездовым и охотничьим участкам. Ушастые совы покидают бескормные участки, кочуя зимой по огромной территории и где-нибудь находя поживу, а старые неясыти - домоседки из домоседок.
Через месяц после появления первого яйца вылупляется из него первый совенок, через два дня - другой, еще двое суток - и в дупле появляется третий. К этому времени зима или совсем покидает леса, или держится в них последние дни, вернее, ночи. Кормит семью совин-отец, передавая пойманных мышей матери-сове, а та оделяет малышей-совят. Днем широкое отверстие дупла темнеет безжизненной пустотой. Ни белка в него не заглянет, ни птиц около него не видно.
Еще через месяц, уже после цветения лесных первоцветов, пушистые черноглазые совята становятся непоседами. Они взбираются на край дупла подремать и понежиться на нежарком солнышке. Полетные перья крыльев и хвоста у них уже настоящие, годные для того, чтобы перелететь на соседнее дерево. Остальное перо - еще как пух, настолько нежное, что ладонь не чувствует его прикосновения.
У таких совят нет еще ни любопытства к дневному своему окружению, ни страха, ни боязни даже перед настоящей опасностью. Хотя серьезная опасность им и не грозит. Не потому, что когти у них остры, а потому что, затаившись в кроне соседних деревьев, следят за обстановкой взрослые совы. Они не встревожатся, если рядом с их детьми будет скакать по стволу поползень или дятел, но пугнут досужую белку. Защищая совят, они смело бросятся и на проходящего мимо человека, нанеся сильный удар когтистыми лапами в голову. Удар не только силен, но и неожидан, потому что нападает сова сзади и сверху, к тому же совершенно бесшумно. Ударит и, взмыв на ветку, защелкает клювом, уже не скрываясь и явно угрожая повторным нападением.
Кто еще может так самоотверженно защищать гнездо с птенцами? Даже самые смелые и сильные из дневных лесных хищников не столь отважны, чтобы нападать при этом на человека. Тетеревятники с тревожным криком носятся за деревьями, стараясь, однако, не попадаться на глаза. Один из самых могучих пернатых хищников орлан-белохвост кружит в поднебесье, будто дела ему нет до того, что происходит внизу, в собственном его доме. Неясыть не интересуется намерениями случайного прохожего. Она наносит удар первой, не дожидаясь, пока похитят у нее птенца, и открыто угрожает повторным нападением, привлекая все внимание только к себе.
Немного спустя у совят появляется осторожность, к ним уже не подойти близко ни днем, ни в сумерки, ни ночью. Они уже сами могут постоять за себя, и жизнь родителей становится спокойнее: опека и защита теперь не так нужны их детям, которые в середине лета одеваются настоящим пером и становятся совами. Их только надо подучить основным приемам родовой охоты, а потом можно и расставаться. Старые совы остаются жить безвылетно около семейного дупла, молодняк к осени рассеивается по ближним и дальним окрестностям.
Неясыть - ночной хищник. Даже когда наступает макушка лета с самыми короткими ночами, неясыть никогда не начинает охоту засветло, подобно ушастой и болотной совам и сычу. В какой-то миг густеющих сумерек, когда быстро тускнеет заря и блекнут ее теплые краски, сбрасывает она дремоту и, развернув крылья, быстро несется между деревьев.
И совята молчат почти до темноты. Но вот зажигаются звезды, у опушек начинают мурлыкать козодои, и тогда из густых, потемневших крон раздается просящий, сипловатый писк изголодавшихся за долгий день птенцов. Сначала они пищат на месте, где сидели днем, и голоса их, чередуясь, звучат в вечерней тишине, как скрип качелей. Потом в нетерпении начинают перелетать с дерева на дерево, все дальше и дальше в ту сторону, где охотятся родители. Перестал скрипеть один - значит отдала ему мать только что пойманную полевку, замолчал другой - тоже получил порцию.
Света неясыть не боится. Ночью она не улетает из луча яркого прожектора и без признаков беспокойства продолжает перекликаться со своей парой, сколько на нее ни свети. Зимой, весной и осенью не прочь погреться на солнышке. Весной, когда в неодетом лесу особенно много света, самец готов к защите семейной территории от вторжения чужака в любое время дня. Стоит свистнуть по-совиному неподалеку от дупла, он тут как тут. Не замечая фальши вызова или не обращая на нее внимания, совин следует за человеком, заглядывает ему за спину, но там никого. Дразня, можно довести его до границы участка, но даже крик настоящего соперника не заставит хозяина перелететь через эту невидимую черту. Весной, облетая семейную территорию, он кричит почти до восхода солнца, а днем внимательно следит за всем, что происходит вокруг, но никого не трогает из своих маленьких соседей. А чтобы отпугнуть какого-нибудь бесцеремонного поползня, ему достаточно только раз распахнуть глаза.
Глаза неясыти настолько черны, что в них не видно зрачков. Из-за этого трудно понять, куда направлен совиный взгляд. Дремлющая сова широко раскрывает оба глаза на любой неожиданный звук. Не заметив ничего заслуживающего внимания, она снова, не мигнув ни разу, закрывает их так медленно, что движение смыкающихся век неуловимо. Не так плавно ползет по травинке маленькая улитка, как совиный глаз из округлого становится едва различимой щелкой. Животных пугает или настораживает внезапно обращенный на них взгляд. Когда же этот взгляд медленно "гаснет", то, наоборот, производит успокаивающее впечатление, а сама сова словно становится невидимкой, наблюдая, однако, сквозь узенький прищур за всеми и за всем.
Может показаться, что для совы более проста и легка охота на глаз. Но неясыть берет бегающую по земле мелкую добычу без промаха и на слух. Природа настроила и отрегулировала ее слух на еле слышное, слабое попискивание, шорох, царапанье, издаваемое мышью или землеройкой, так точно, что одного из этих звуков достаточно, чтобы сова устремила свой взгляд в самую точку, откуда раздался писк или похрустывание мерзлой травинки на зубах зверька. Повторения не нужно. Сидя на десятиметровой высоте, она с одного раза, с одного броска берет из-под четвертьметрового слоя снега землеройку. На снегу остаются только две дыры от совиных ног, два веерных отпечатка от ее крыльев и крошечный, как бисеринка, шарик замерзшей крови. Посторонние лесные шумы: скрип деревьев и стук ветвей, шелест листвы, соловьиный свист и рев оленей - для нее не помеха.
У быстро летающих птиц наружные опахала крайних полетных перьев крыла - словно заточенные лезвия, а сами перья жестки, упруги и крепки. Такие крылья рассекают воздух со звуком, слышным иногда за сотню шагов. Полет совы на предельной скорости бесшумен, потому что ее маховые перья с верхней стороны покрыты густым, коротким и нежным пушком, а их наружные края рассечены на короткие реснички. Такие крылья даже при сильных и резких взмахах не рождают звука. Но удивителен не бесшумный полет неясыти в непроглядной лесной темени, а скорость, с которой летит она на таких мягких крыльях, и маневренность, доступная лишь мухоловкам, трясогузкам и другой мелкой птице. Неясыть настигает и ловит в воздухе летучую мышь, за полетом которой трудно следить взглядом, ночных бабочек, за которыми могут гоняться лишь виртуозы - летучие мыши.
При необходимости ночной ас летает с той же уверенностью и днем, и ни ворона, ни тяжеловесный ворон не угонятся за неясытью, если она захочет от них скрыться. Но, обладая таким преимуществом в скорости, она проявляет завидные терпение и выдержку и никогда не удирает от беснующегося воронья, часами орущего вокруг. Это не боязнь, это уверенность в себе и смелость сильной птицы, которая может постоять за себя в любой ситуации.
Кленовый листопад
есколько дней подряд то в одну, то в другую сторону гнал осенний ветер бесконечные стаи низких, серых туч. Из их разбухшей утробы лились и лились холодные дожди, и земле уже некуда было девать лишнюю воду, она не нужна была ни деревьям, ни травам. Отяжелели от влаги грибы, и рослые белоногие мухоморы переламывались пополам под бременем собственных шляпок.
Но, наконец, под вечер вместо дождя закружили в лесу белые мухи, исчезая бесследно от прикосновения к веткам, листьям, оленьим рогам и мокрой земле. Потом на дальнем конце просеки словно окно засветилось: золотисто-розовым светом обозначилось чистое небо, а сверху из сизо-серой завесы в него опустилось пылающее солнце, сжигая бездымным пожаром обрывки последних туч. Первая ясная ночь была тихой, холодной и звездной, и перед рассветом будто невесомая пыль далеких звезд осела на поникшие травы: ночной морозец выжал из воздуха сухой иней, и от него побелела и тускло заблестела большая поляна в оленьем лесу.
Но едва поднялось над деревьями солнце нового дня, как быстро стал зеленеть дальний край поляны, и жарко засияли вокруг нее стройные клены. Верилось, что теперь-то, согретые теплыми лучами, они подержат на ветвях свою торжественную и светлую красоту, что отпразднуют вместе со всеми деревьями золотую осень.
А получилось совсем иначе. Начиналась обычная дневная жизнь леса. Возле замшелого, кривобокого пня из перепутанной травы тесной кучкой вылезли опенки. Серые, шершавые шляпки грибков, как спинки озябших за ночь мышат, прижались друг к дружке, чтобы согреться. На пень вскарабкались две божьих коровки и засверкали на потрескавшемся торце, как две алые капельки. Где-то в отдалении застучал на "кузнице" дятел. Потом в той же стороне, невидимый за соснами, молча пролетел ворон, осматривая места ночных оленьих турниров. Каждый взмах сильных крыльев черной птицы сопровождался упругим свистом, и от одного из них чуть вздрогнул озаренный утренним солнцем крайний клен и уронил свой первый лист. Легкий, как птичье перо, нежный, как лепесток лесной яблони, он, падая, чуть коснулся другого, увлекая его за собой, и оба легли чуть поодаль друг друга, не примяв ни травинки. А следом, покачиваясь на лету, ударяясь о ветки и веточки, стали беззвучно падать их соседи. Чем сильнее пригревало осеннее солнце, тем гуще сыпались листья уже со всех кленов, и дятел, как ни спешил, не успевал вести им счет, сбиваясь с него на третьем-четвертом ударе. Все шире и плотнее становились желтые круги у подножий темных стволов, все меньше оставалось листьев наверху: так начинался тихий кленовый листопад, открывая светлое бабье лето.
Засыпало легкими кленовыми листьями и грибы, и двух божьих коровок, и анютины глазки. Жучки вылезли снова на солнышко, опенки - тоже, став через день грибами, а цветку помог увидеть небо барсук. Ночью основательно и не торопясь сгреб зверь целые вороха свежего опада и затолкал их в свою нору, которую перед этим проветрил, выбросив из нее старую, побитую подстилку. Спать зимой будет не как-нибудь, а на пышной постели.
Потом, когда холодный ветер-листобой оголит березы и дубы, листьев будет еще больше, но надеяться барсуку на то время уже нельзя, потому что вместо сухой и мягкой постели придется собирать тогда сырье, которое под землей станет еще сырее. Может быть это простое совпадение, но почти все барсучьи "городки", которые я знаю в воронежских лесах, вырыты там, где растут хотя бы два-три клена. Правда, у нас, кроме сосновых посадок да степных осиновых кустов, и лесов таких нет, где бы не было кленов. А там, где нет берез или кленов, не бывает настоящей золотой осени. Зелеными опадают листья с ольхи и ясеня, всегда остается зеленое пятнышко на осиновом листике, нет чистоты и яркости у дуба, только клены словно обменивают свою зелень на свет солнечных лучей. И когда на небе зажигаются первые звезды, медленно, как вторая заря, гаснет в темноте их золотое одеяние.
Шли дни, прилетал в лес ветер, но не раздувал огромные кленовые костры, не добавлял им пламени, а словно гасил их, срывая листья и стеля их по тропинкам, сметая в старые межевые канавы, засыпая черное кабанье рытво и оленьи следы на просеках. И едва миновала полная неделя после того пустякового заморозка, как снова тяжелыми, клокастыми тучами нахмурилось небо, и как-то растерянно засвистел первый снегирь на голой кленовой ветке. Но лес не заметил этой потери: вместо кленов желтым огнем заполыхали тысячи берез, посвежели в бору высокие сосны, стряхнув с ветвей остатки рыжины старой хвои.
К зимнему покою готовился лес, но жизнь еще теплилась в стволах крепких кленов. Пригревало солнце, и начинал капля за каплей из недавних случайных ран, из старых, не заживших как следует морозобоин сочиться сладковатый сок, и на темной коре расплывалось сырое пятно. Так что полный покой у клена зимой меньше, чем у других деревьев: всего два или два с половиной месяца.
В наших лесах самое смелое это дерево, с коротким, мягким и звучным названием - клен. Смелое потому, что, не дожидаясь прихода весны, в какую-то из последних зимних оттепелей или просто отогревшись под лучами февральского солнца, стряхивает с себя оцепенение. В сердцевине ствола еще сидит морозный холод, а могучие насосы корней уже гонят по нему вверх сладковатый сок. Гонят с такой силой, что от булавочного укола на серой коре мгновенно выступает прозрачная бисеринка. Она растет, превращается в каплю и тоненькой струйкой стекает в сырой снег. В стылом воздухе на сломах ветвей нарастают мутноватые сосульки - сладковатые кленовые леденцы. А если ночью снова ударит зимний мороз и снова остынет ствол, корни не прекратят работы. Ведь надо наполнить соком каждую веточку, чтобы только чуть-чуть раздвинулись тугие тиски чешуек на цветочных почках.
Клен смолоду не боится стужи. Семена сбрасывает после листопада, иногда уже на снег. И в сыром снегу, впитав талую влагу, прорастают эти семена, стараясь вонзить, загнать поглубже в холодную почву белые острия корешков. Тот, которому удается это сделать, по настоящему теплу развернет пару листочков. С ними юный кленок простоит все лето, а в дерево начнет превращаться только на втором году жизни. У деревьев так часто бывает: из крупного семени вырастает за лето что-то похожее на невзрачную травинку, а у какого-нибудь сорняка из ничего, из макового зернышка чуть ли не дерево вымахивает.
Клен в чистом поле - раскидистое, кряжистое дерево, но чаще всего он состоит в свите дуба. Вместе с липой они служат для него шубой, без которой тому неуютно под знойными или холодными степными ветрами. Они устилают землю пышными, мягкими листьями, чтобы тепло было дубовым корням. А их собственные корни к морозу словно нечувствительны.
Когда цветет клен, пчелы и шмели забывают обо всех других цветах: вокруг покрытого сладкими желтыми соцветиями дерева весь день висит в воздухе живой, гудящий ореол. Быстро, легко и как-то весело работают пчелы на цветущих кленах: в каждом цветке лежит открыто капелька нектара, почти меда, бери, пей! Так щедро расплачивается клен за пчелиную помощь. А без нее прекратилась бы кленовая линия. Ветер тут ему совсем не помощник, как березе, ольхе или сосне.
Цветущий клен и для белки стол. Цепляясь за кончики упругих веточек, рыже-серый зверек скусывает раскрывшиеся цветки. Да разве только белки и пчелы знают вкус кленового цвета? В детстве мы каждую весну с нетерпением ждали кленовую "кашку" и первыми пробовали это лакомство. Дятлы и поползни любят кленовый сок и умеют его добывать, и другие лесные птицы пристраиваются к ним, чтобы отведать весеннего напитка. Дерево потом легко залечит маленькие ранки дятловых подсочек, а сок под солнцем загустевает в сироп. На этом даровом угощении днем и ночью будут толпиться шестиногие лесные сладкоежки: мухи, комары, бабочки, муравьи.
Белка от клена берет, пожалуй, больше других: сок, цветы и семена. Впрок семена она не заготавливает, а ранней весной, когда они прорастают, достает их из-под снега. И мышиное племя понемногу под снегом отыскивает и шелушит эти семена. Поползень на зиму в разных местах в трещины коры затискивает их, только крылышки торчат. Больше всех зверьков и птиц любят кленовые семена снегири. Но дерево нашло способ спасать урожай от этих пернатых нахлебников: только прилетают они в наши леса, как сбрасывает клен крылатые плодики-"носики".
Но, кажется, больше никаких услуг клен не оказывает никому и сам без чужой помощи обходится. Никогда под кленом не бывает ни сыроежек, ни лисичек, ни рядовок, ни иных грибов - ни хороших, ни плохих. Только зимним грибкам-денежкам как-то удается расти на покалеченном морозобоинами его стволе.
На мягкие, нежные листья клена среди прожорливых шестиногих опустошителей наших лесов нет любителей. Нетронутыми остаются клены в самых гиблых местах, где злодействуют листовертки, шелкопряды, златогузки, хохлатки, наголо раздевая дубы. Так осенью и опадают широкие листья без единого изъяна.