Аверьянов почувствовал во всем теле слабость и закрыл глаза. Ему почудилось, будто это был голос Строкача, Никиты Строкача, его друга. А он сам отдал приказ Новикову взрывать породу, чтобы скорей освободить Строкача и его ребят, а на самом деле убил их. Он, Аверьянов, главный инженер. Он, Аверьянов, убийца! Он погубил людей, замечательных людей, таких людей, каких больше нет на белом свете! Он, Аверьянов, негодяй, погубил их! И нет ему пощады!
Аверьянов снял очки, зачем-то протер их, близоруко сощурился, посмотрел на Новикова и сказал:
- Я, пожалуй, пойду.
- Куда?
- Ну, заявлю куда-нибудь.
- Не будьте тюфяком, главный инженер! - зло прошептал Новиков. - Ваши люди услышат, позорище какое!
ПОНЕДЕЛЬНИК, 11.17
Андрейка и Строкач работали попеременно, пробиваясь к колодцу, по которому шла лестница, соединявшая блок с 218-м квершлагом. Строкач думал, что колодец не могло весь завалить, а если и завалило, так только мелкими кусками, а это, в общем-то, и не так страшно.
Строкач прислушался к тому, как работал ломиком Андрейка, и сказал:
- Ты спокойней бей, а то измотаешься быстро.
- Скорей бы к колодцу.
- Тут уж недолго.
- А мне кажется, половины еще нет.
- Нет, совсем немного осталось.
- Может, включим карбидку, посмотрим?
- Не надо, - быстро ответил Строкач, - сейчас не надо.
- Почему?
- Не надо. И так карбида осталось совсем немного. Свет нам еще понадобится. А сейчас не надо. Я же говорю: до колодца осталось метров семь, не больше.
- Врешь, Никита, - тихо сказал Сытин, - зачем ты говоришь неправду? До колодца еще очень много. Мы прошли метра два с половиной, а надо пройти пятнадцать.
Сытин говорил медленно. Ему с каждым часом становилось все хуже. Нога распухла и беспрерывно кровоточила. Сытин уже шесть раз терял сознание. Строкач приводил его в чувство тем, что сильно бил двумя пальцами по щекам, дул в нос и потом тер ладонями виски.
Каждый раз, как только Сытин терял сознание, Андрейка начинал работать еще лихорадочнее. Он задыхался и что-то бормотал себе под нос, а это очень сердило Строкача.
- Работай спокойно, - каждый раз, когда Сытину делалось плохо, говорил Строкач. - Не нервничай! Разве можно сейчас нервничать?
И Андрейка переставал бормотать себе под нос и работать начинал спокойнее и медленнее.
Но сейчас, когда Сытин сказал, что до спасительного колодца еще очень далеко, Андрейка совсем перестал долбить ломиком породу.
- Что ты говоришь глупости?! - сказал Строкач и больно ударил Сытина пальцами в ребра. - Что ты говоришь такое? Осталось совсем немного.
Сытин долго молчал, а потом спросил:
- Андрейка, ты что, испугался?
- Я не испугался.
- А я думал, ты испугался, когда я сказал, что еще далеко до колодца. Еще очень до колодца далеко, это я тебе точно говорю.
"У Антона нет детей, - подумал Строкач, - поэтому он может так поступать с Андрейкой. И он прав. А я не был прав, когда хотел обмануть парня. Но я отец. А все отцы одинаковы. Они все хотят, чтобы их дети не знали ничего плохого. А это, конечно, неправильно. Мы сами создаем неравенство: для нас, отцов, все труднее, а для них, детей, все легче. Все самое легкое. А потом дети говорят нам: "Вы лгуны. Все, что вы говорили, на самом деле не так. Все куда трудней и сложней". И они правы, когда так говорят. Ведь мы не приучили их к тому, что и трудности и сложности - все это прекрасно и важно, все это создает человека".
- Никита Павлович, - спросил Андрейка, - вон Антон говорит, что еще очень далеко до колодца.
Строкач ответил:
- Возьми карбидку, запали ее и посмотри сам. Пожалуй, Антон прав. Я, по-видимому, ошибся. Так что лучше возьми карбидку и посмотри сам.
Андрейка достал спичечный коробок, вздохнул, повертел его в руках, потом спрятал в карман и снова начал работать, так и не запалив карбидки. Он работал размеренно, не спеша и не задыхаясь.
- Антон, - окликнул Сытина Строкач, - тебе давно пора жениться и родить детей. Они у тебя вырастут очень хорошими людьми.
- Никита Павлович, - спросил Андрейка, работая, - а вдруг 218-й квершлаг завалило?
Если 218-й квершлаг действительно засыпан, тогда все. Тогда помощи вообще ждать неоткуда. Это понимал Строкач, это понимал Сытин, это сейчас только понял Андрейка. Сытин и Строкач ни разу не говорили об этом друг с другом. Андрейка, как только подумал, так сразу же спросил.
- Может быть, и завалило, - ответил Строкач, - хотя, в общем-то, не думаю. Ну, а если завалило, тогда что? Петь молитвы? Или как ты предлагаешь?
Сытин откашлялся и сказал:
- Это еще не безвыходное положение. Безвыходное положение было у моего старикана, когда его хотели снять с егерской работы.
- Это когда инспектор в патроны сыпал порох стаканами?
- Нет. То - другое. А этот случай старик никому не рассказывает. Тогда у него действительно безвыходное положение было. Понимаешь, приставал к нему один инспектор, - это давно было, еще лет пятнадцать назад. Ну и устроил начальника под субботу: знал, чем старика пронять. Начальник сердитый. "Охотиться, - говорит, - хочу. Слыхал я, что ты в своем озере всю утку повыбивал". А утки как на грех нет. Не будет охоты - погонят с егерей. Вот где безвыходное положение! Тут взял мой старик, отвел начальника в шалаш и по зорьке всех своих подсадных уток с другого конца озера-то и выпустил. Они, дуры, знают куда плыть - все к шалашу гонят. Начальник их восемь штук как одну перелупцевал. А одна, самая старая подсадуха, прямиком к берегу прет, никак начальник в нее попасть не может. А она на берег вышла, отряхнулась - и в шалаш идет к нему, к начальнику. У того ружье в руках затанцевало. Сначала он растерялся, а потом понял, что к чему. А как понял, так сказал старику: "Глупый ты дурак. Что я, барин, чтоб меня бояться?" Уехал, а назавтра две сотни прислал, чтоб старик купил новых подсадных. Ясно? Вот безвыходное положение: утки нет, а утку подай - и то люди выходили!
Строкач сказал:
- Хороший у тебя старикан.
- Никита Павлович, - спросил Андрейка, - а вы кино про Свердлова помните?
- Нет.
- Я помню, - сказал Сытин.
- Помнишь, Антон, там Свердлов стихи говорит?
- Помню. Рыцарские стихи, хорошие.
- Я их помню с начала. Прочесть?
И, не дожидаясь ответа, Андрейка стал читать:
Через лес широкий,
Зеленью одетый,
Всадник быстро скачет,
Бешено несется.
Строкач подвинулся к Андрейке, взял у него с колен ломик и начал долбить породу. Андрейка продолжал читать стихи, но теперь уже громко, во весь голос, потому что Строкач бил породу что есть силы, нахмурившись и сжав зубы.
ПОНЕДЕЛЬНИК, 11.47
Кричал страшным голосом Толик Петухов.
После взрыва его вместе с породой снесло вниз и сильно оглушило. Поэтому он продолжал кричать и после того, как его откопали и вытащили на 218-й квершлаг.
- Где люди? - спросил его Аверьянов. - Где остальные люди? Они в блоке?
Толик ничего не отвечал, потому что его била дрожь. Он мотал головой, заикался и смотрел на всех огромными глазами, в которых застыл ужас.
- Где люди?! - закричал Аверьянов. - Ты можешь ответить, где остальные?!
Толик поднял глаза вверх и пробормотал:
- Т-т-там!..
- Где "там"? В блоке? Или они тоже лезли вниз по колодцу?
- Н-н-не з-знаю...
- Как не знаешь?! Ты не можешь не знать!
Сейчас решалось все. Если Петухов объяснит, где люди - остались ли они в блоке или спускались по колодцу, - тогда в зависимости от его ответа можно будет безопасно и втройне быстро продолжать спасательные работы.
Петухов не может не знать, где остальные, сейчас он расскажет, где они, что там случилось, - и все станет ясным.
Аверьянов повторил:
- Ну, говори, от тебя все сейчас зависит!
Толик замотал головой и сказал:
- Ч-ч-ч-естно, не з-з-знаю!..
В глазах у Толика постепенно что-то теплело. Это было видно по зрачкам. Когда его откопали, зрачков в глазах вообще не было. Были пустые глаза, без зрачков. А теперь в глазах появились зрачки, и поэтому с ним теперь было не так страшно разговаривать.
Аверьянов закурил и, заставив себя улыбнуться, спросил:
- Ну, давай, объясни, дружище, как там все было и где люди?
Толик повторил, по-прежнему заикаясь:
- Ч-честно, не знаю...
- Он еще не отошел, - сказал Гордейчик, - все еще трясется. Я когда начал его откапывать, так тоже весь трясся. Руки трясутся, молоток трясется - страх! Потом смотрю: порода тоже трясется. У меня аж в глазах помутнело. А пригляделся - это подошва его сапога трясется.
Аверьянов нахмурился и снова спросил Толика:
- Ну, давай, дружище, рассказывай. Без тебя мы взрывных работ вести не можем, понимаешь? Боимся. Людей боимся погубить. А идти проходкой - мы их голодом заморим. Погибнут люди, пойми. Ну, я прошу, возьми себя в руки.
- Честно, не знаю, - в третий раз ответил Толик, но теперь уже не заикаясь. Он ответил, не глядя на людей, опустив голову.
- Отправьте его на медпункт, - сказал Аверьянов и, глядя вслед уходившему Толику, недоуменно пожал плечами...
Ермоленко откопали совершенно случайно. Новиков решил для страховки пройти еще метров пять штольней. Он надеялся найти пустоту в колодце, ведшем в блок. Ему казалось, что весь тридцатиметровый колодец не мог быть завален. То же самое казалось и Аверьянову. Поэтому, не сговариваясь, они пришли к одному решению.
И после первого часа работы опять тот же Гордейчик откопал Ермоленко. Он был весь изранен. Он не мог двигаться. Лицо у Ермоленко было разбито, и поэтому он с трудом разлеплял губы, которые теперь стали толстыми и по-африкански вывороченными вперед.
- Они все в блоке, - хрипло сказал Ермоленко, - взрывайте спокойно. Меня... Строкач следом... за Петухом... сукиным сыном... послал. Золото унести. Где... золото?
Аверьянов показал Ермоленко самородки: их нашли сразу же, как только откопали самого Ермоленко. Увидев золото, Ермоленко успокоенно закрыл глаза. Но когда его положили на носилки и понесли в клеть, он заплакал и сказал:
- Если... унесете, подохну враз. С ребятами... вместе уйду. Иначе не выносите... Такое у меня... к вам... завещание...
- Ты не болтай! - рассердился Новиков. - Заладил свое "завещание", как старый попугай!
Новиков и Ермоленко были друзьями, и поэтому Новиков мог так грубо кричать. Так можно между друзьями. Иногда это помогает больше, чем ласка. Но сейчас не помогло. Ермоленко увидел, что его все же несут к клети, чтобы поднять наверх. Тогда он перевалился на бок и съехал с носилок. Он упал на рельсы, положенные вдоль по квершлагу, и сказал тихим, злым голосом:
- Без ребят... не уйду. Пусть врач... спустится, если надо... ноги не... отымутся. А обделается со страху, подмоется, воды много... в руднике.
Аверьянов переглянулся с Новиковым и сказал:
- Пусть кто-нибудь сходит и приведет сюда врача. И давайте сразу же начнем взрывработы.
ПОНЕДЕЛЬНИК, 11.48
- Есть страсть как хочется, - сказал Андрейка.
- Тебе не поесть - одна польза, - улыбнулся Строкач.
А Сытин добавил:
- Ходули легче будут двигаться. Знаешь, китайцы как говорят? Завтрак сам съешь, обед раздели с другом, а ужин отдай врагу.
- Враг врагом, а в брюхе у меня что-то сильно трясется, - вздохнул Андрейка.
- Ну вас к черту с вашей едой, - зевнув, сказал Строкач, - я поспать хочу хоть полчаса. Твоя очередь сейчас долбить, Андрей.
Когда Строкач отполз в сторону, Андрейка спросил:
- Антон, а тебе хочется есть?
- Совсем не хочется.
- Это из-за ноги. Всем больным не хочется есть.
- Не всем.
- Значит, тебе хочется есть?
- Да нет же! Я говорю: не всем больным. Есть такие, которым только подавай.
- Нет таких больных.
- Много ты знаешь! У меня дружок был, Ленька Басин такой. Он сейчас чертежник. Так он в ящике под вагоном из Москвы в Омск ехал. Его там заперли, когда он спал. Без злобы, не знал никто, что там парнишка едет. Он там пять суток не ел и заболел. Как потом увидит еду, так скорей в рот тянет.
- Какой же он больной? - засмеялся Андрейка. - Просто голодный.
- Ну да, голодный! Он так три месяца болел. Его гипнотизер вылечил. К нам гипнотизер один приезжал, он его и заговорил.
- Не может быть!
- Ну тебя к черту! Не веришь, так не расспрашивай! Дай-ка мне лучше ломик. А то я как черт какой, сижу без дела. Так и свихнуться недолго.
- Не дам я тебе ломика.
- Что?
- Не дам я ломика. Плохо тебе снова будет, - сказал Андрейка и слизнул с породы каплю воды.
- Дай мне ломик, - тихо повторил Сытин, - я знаю, что для меня хорошо, а что плохо.
- Строкач заругает, когда проснется.
- Не заругает.
- Заругает.
- Не спорь!
Вдруг где-то под ногами гулко ухнуло и сверху посыпалась порода.
- Я не заругаю! - весело крикнул Строкач. - Дай ему ломик, Андрейка. Слышите, нас отпаливают, ребята!
Андрейка радостно закричал:
- Па-де-де! Теперь скоро!
Вдруг Сытин принюхался и сказал:
- Тише ты! Никита, слышишь, гарью несет, голова кружится...
Строкач сделал два глубоких вдоха и сразу же почувствовал, как сильно закружилась голова. И еще он почувствовал дурноту.
- Пожар! - медленно и тихо сказал Строкач. - У кого самоспасатель, ребята?
- У меня нет, - ответил Сытин.
У самого Строкача самоспасатель сбило с пояса при обвале.
- У меня есть, - сказал Андрейка и ощупал всего себя, как во сне, - только не знаю, исправный ли он...
ПОНЕДЕЛЬНИК, 12.40
Сначала загорелся трансформатор около площадки, где останавливалась клеть. Трансформатор загорелся из-за того, что в масло попала вода. Пламя перекинулось на кабель, и удушливый дым, стелясь по рельсам квершлага, медленно пополз на спасателей и на проходчиков.
Первым пожар почувствовал Новиков. Он почувствовал пожар сразу же после взрыва. Взрыв прошел очень удачно, отвалило огромные куски породы и открыло доступ в колодец, по которому можно было без особого труда пройти к Строкачу и его людям. Новиков залез в колодец - осмотреть, как удобнее идти вверх, к людям Строкача, - и здесь почувствовал пожар. Пятясь задом, он выполз из колодца и закричал протяжно, словно кавалерийский командир:
- Надеть маски!
Сам он быстро защемил нос резиновым зажимом, похожим на зажим для сушки белья, взял в рот шланг и передвинул со спины на живот металлическую коробку самоспасателя.
Вдруг он услышал свое имя. Кто-то тихо окликал его.
Новиков осветил фонариком пространство вокруг себя и увидел Ермоленко. Свет от электросети перегорел, и Ермоленко лежал в полной темноте.
- Леня, - попросил он, - мне самоспасателя-то дайте. А то задохнусь. Голова... кругом идет. Мутит.
Новиков почувствовал, как все тело покрылось испариной, а лицо вспыхнуло, словно от пощечины. Сорвав с себя маску самоспасателя, Новиков опустился на колени и дал в руки Ермоленко шланг. Ермоленко защемил себе нос зажимом и быстро взял шланг в рот. Он несколько раз вдохнул и благодарно закрыл глаза.
- Спасатели - к очагу пожара! - закричал Новиков, но теперь уже не по-кавалерийски, а, наоборот, очень быстро и громко. - Остальным продолжать идти штольней!
И, зажав нос пальцами, он бросился к тому месту, где были сложены запасные самоспасатели. Не отпуская пальцев от ноздрей, Новиков схватил первый попавшийся под руки самоспасатель, быстро открыл его, взял шланг в рот, защемил нос зажимом и только после этого начал дышать. Он слишком сильно вдохнул, и поэтому защемило в груди. Но так было всего одно мгновение, потом боль прошла, и дышать стало легко, и воздух уже не отдавал противным запахом горелой резины...
Спасатели побежали к очагу пожара. Гордейчик и остальные проходчики продолжали работать, надев маски.
Аверьянов стоял подле Ермоленко и пытался поднять его с носилок. Но тело Ермоленко ослабло, и он весь был словно тесто. Только зубы мертвой хваткой сжимали шланг, по которому в легкие шел живительный, не отравленный воздух.
Новиков, бросившийся было следом за спасателями к очагу пожара, увидел, как Аверьянов мучился с Ермоленко. Он подошел к главному инженеру, и они вдвоем легко подняли с носилок Ермоленко и двинулись к клети, туда, где бушевал пожар, туда, где была последняя связь с жизнью.
Чем дальше по квершлагу они бежали, тем ядовитей становился дым. Новиков бежал первым. Он бежал, грузно переваливаясь из стороны в сторону, цепко ухватив Ермоленко за руки и за голову. Ему было трудно бежать из-за Аверьянова, который никак не мог подстроиться в ритм к Новикову. Рассердившись, Новиков обернулся и посмотрел на главного инженера. Тот бежал, полузакрыв глаза. На лбу у него вздулись две поперечные синие жилы. Они вздулись так сильно, что Новикову показалось, будто они вот-вот лопнут.
Новиков потянул ноги Ермоленко на себя. Аверьянов сразу же разжал руки, бессмысленно глядя на Новикова. Как только Новиков взял Ермоленко на руки, Аверьянов упал, словно подломленный. Бока у него раздувались, как меха гармоники, а пальцы судорожно сжимались и разжимались в кулаки.
Новиков осторожно опустил Ермоленко на деревянный настил, шедший вдоль рельсов, подскочил к Аверьянову и, обхватив его за плечи, с силой поднял, встряхнул и заглянул в лицо. Он смотрел в глаза Аверьянова, почти касаясь своим носом его щеки. Аверьянов увидел в глазах Новикова гнев. Новиков кивнул головой на Ермоленко, лежавшего на настиле, и снова близко заглянул в глаза главного инженера. Аверьянов, шатаясь, поднялся и взял Ермоленко за ноги. Новиков ухватил его за руки и за голову, и они двинулись дальше, но теперь уже начальник горноспасателей не бежал, как раньше, а шел размеренным, очень быстрым шагом.
Они прошли квершлаг, положили Ермоленко в клеть и отправили его вместе с одним из спасателей наверх. Новиков проводил глазами клеть, взвившуюся вверх, и пошел к своим людям, которые сбивали водой и песком пламя с трансформатора, с кабеля и с деревянного настила, шедшего вдоль рельсов. Аверьянов, отдышавшись, пошел обратно, к проходчикам, которые продолжали работать, несмотря на пожар. Аверьянов шел через дым, застилавший квершлаг, и все время спотыкался. Он смотрел себе под ноги, но все равно спотыкался.
"Люди погибнут, - думал он, - теперь их задушит в блоке. Теперь уже все. Погибнут Строкач, Сытин. И этот молодой паренек, который с ними. Черт, как его зовут? Леша? Или Саша? Вылетело из головы. Хотя какая разница: Саша или Леша? Сейчас это уже неважно".
Аверьянов замотал головой и остановился.
"Люди научились летать к звездам и плавать под льдами полюса, но вот не научились делать ерунду - тушить вовремя пожары и быстро откапывать людей, попавших в завал".