А вода-то поднимается, - заявил русский. - Есть напор, чудесно! Хоть и слабый, за два часа все же на пять сантиметров. Это чего-нибудь да стоит. Ты еще не работал здесь? Приходи завтра, а? На общую пользу. Вода поднялась вот насколько, - и Ефимов показал на пальцах.
Юнус улыбался. Кроме сказанного русским привета, он не понял ни слова, но этот человек был любезен с ним, и следовало улыбаться в ответ по правилам вежливости.
Вблизи русский производил приятное впечатление. Он произносил звучные слова, мягкие и певучие. Лицо русского можно было считать похожим на лицо того американца, который обучал в школе обращению с оружием. Такой же круглый голый подбородок, большой рот и выгоревшие почти добела брови. Но глаза у русского были не голубые, а зеленовато-серые и взгляд другой. Этот русский коммунист не казался Юнусу злым человеком. Он опять что-то спрашивает. Юнус покачал головой и развел ладони в знак того, что не понимает. Тогда Ефимов показал на небо, на солнце, на восток, изобразил, как роют землю, и поманил Юнуса. Юнус понял, что его приглашают прийти утром на работу, и кивнул.
- Я приду, - сказал он четко и громко, как глухому. Ефимов понял и подал ему руку. Решительно, он не так похож на того американца.
Ефимов пошел к палатке, и Юнус двинулся за ним следом. Нужно не спеша все осмотреть и запомнить, чтобы не сделать ночью ни малейшей ошибки. Юнус считал себя разведчиком в дар-уль-харб - стране врага.
Буровые вышки Юнус видал на родине. Там американцы сверлили землю. Но они, как говорили, искали не воду, а нефть.
Машина не работала. Двое людей в русской одежде, но, кажется, не русские, свинчивали трубы. Около вышки в плоском открытом ящике лежали длинные цилиндрические куски, выточенные из камня. Юнус присматривался к двум занятым и не обращавшим на него внимания людям. Один, как видно, сильный, а другой послабее. Русского Юнус оценил раньше: ловкий, но не слишком сильный.
Интересно, есть ли у них оружие, кроме ножей, которые обычно носят на поясе, какое, и где они его держат.
Юнус обошел вокруг палатки. Края парусины были приподняты, и из палатки доносился чей-то тихий голос. Ему хотелось нагнуться, заглянуть внутрь и прислушаться, но это было бы неосторожно. Юнус заметил, как укреплена палатка, сосчитал веревки, привязанные к кольям, вбитым в землю. Если перерезать веревки, парусина упадет…
Юнус размышлял о русском. Он представлял себе всех русских, особенно коммунистов, людьми большого роста, со свирепыми лицами, злыми глазами и рычащими голосами. Такое представление сложилось у него со слов Шейх-Аталык-Ходжи, такими должны были быть враги ислама. В стране врага он не встречал еще ни одного лица, похожего на созданный его воображением образ, но не сомневался, что еще встретит.
Юнус пока не имел заслуг перед богом, подобно Исхаку, Ахмаду, Исмаилу и Сафару, которым он завидовал. Он медлил около палатки, казавшейся маленькой, тесной. Может быть, они не все спят в ней. Как бы это узнать… Юнус хотел найти удобную минуту и заглянуть внутрь.
II
Пригнувшись, из палатки вышел какой-то человек, одетый в поношенный короткий халат и с новой черной тюбетейкой на голове. Он прошел было мимо Юнуса, но вдруг остановился и оглянулся. Люди встретились глазами. У этого узбека была короткая борода и запоминающиеся глаза с желтыми искорками кругом зрачков.
- Что ты здесь делаешь, друг? - спросил Ибадулла, рассматривая Юнуса.
- Мир тебе, - ответил Юнус. - Я пришел… - он хотел сказать, что завтра будет работать, и запнулся. Он где-то видел этого человека с особенными глазами. Юнуса учили, что очень важно помнить, где и когда видел любого человека. - Я пришел посмотреть, как работают, я тоже приду завтра, - закончил Юнус.
- Ты пришел посмотреть? - повторил узбек. - Ты живешь здесь, в Дуабе или в Чешме? - спросил узбек. Юнус видел, что он тоже пытается вспомнить.
- Да, - подтвердил Юнус, - завтра я приду сюда работать. Тебе мир, - и Юнус повернулся, чтобы уйти.
Он пошел медленно и чувствовал, что узбек внимательно смотрит ему вслед. Ему стало немного холодно, точно солнце стало меньше греть. Он услышал быстрые шаги. Узбек догнал его и пошел рядом.
- Подожди, не торопись так, - сказал он, хотя Юнус не спешил. - Пойдем вместе. Как тебя зовут?
Двадцать или тридцать шагов Юнус прошел молча. Нет, сказал он себе, опасность нужно встречать грудью, разве он не воин ислама! Юнус остановился и взглянул узбеку прямо в глаза:
- Меня зовут Абдурахман.
- Абдурахман, говоришь? - переспросил узбек. Он все еще старался вспомнить, а Юнус уже знал, с кем говорит. Узбека звали Ибадуллой, и он бывал в доме Шейх-Аталык-Ходжи. Юнус не сомневался: дважды ему приходилось прислуживать хозяину, когда его гостем был этот человек. Это было, может быть, год тому назад.
Юнус сразу успокоился. Мулла говорил: "Вы можете встретить друзей, не удивляйтесь. У каждого свой подвиг в стране врага. Делайте вид, что не узнаете друг друга. Но если вам будет нужна помощь, произнесите слово тихо, чтобы никто нечистый не услыхал его. Также сложите кольцом пальцы правой руки, что есть знак вечности".
Почему этот Ибадулла не произносит слова и не делает знака? Разве он забыл?
- Нет, ты не Абдурахман. А если и Абдурахман, то не живешь здесь, - настаивал Ибадулла. - Я не знаю твоего имени, но я встречал тебя слишком далеко отсюда, не помню где, однако ты не можешь быть местным жителем.
Юнус не понимал, действительно ли этот человек, друг муллы, не может вспомнить или только лишь испытывает его. Игра забавляла, и он решил продолжать.
- Ты ошибаешься, человек, - уверенно сказал он. - Меня зовут Абдурахман, и я живу здесь, в Чешме.
Ибадулла недоверчиво покачал головой, он сосредоточенно вспоминал. Юнус был вполне доволен. Пусть этот Ибадулла ломает себе голову, потом он поразит его своей выдержкой и уменьем вести себя. А хорошо, что они встретились, этот мусульманин мог погибнуть вместе с коммунистами, что уменьшило бы заслугу. Ибадулла должен сегодня же зайти к Шарипу, встретиться со своими и решить вместе с ними, что делать. Придется показать ему знак и напомнить о слове, чтобы не терять времени.
III
Фатима видела из палатки, как Ибадулла беседовал с каким-то молодым колхозником. Девушка пристроилась на ящике и с утра тщательно составляла описание кернов, образцов породы, извлеченных буром. Работа не спорилась, и вернуться к ней девушка не могла. Она переменила положение и пересела, чтобы лучше видеть Ибадуллу.
Только что произошло большое для Фатимы событие - разговор, которого она давно ждала. Ибадулла, вначале сердивший ее своей отчужденностью, так быстро изменялся, точно в нем было несколько человек. Но он попрежнему оставался непонятным. Что-то было в нем скрытое, недоступное. Что это? Кто он, Ибадулла? Конечно, друг, это она чувствовала. Но кто этот друг?
С него, как со старинной чаши, изо дня в день сходила ржавчина. И спадающая корка обнажала нечто большое, значительное. Вновь Фатима сердилась на Ибадуллу: непонятное раздражало.
Но как потребовать от человека сказать, кто он? Как можно ответить на такой вопрос? Шуткой, молчанием, смехом или обидой…
И вот она спросила, даже почти приказала ответить. Как она осмелилась? Теперь она бы уже не сумела. Час тому назад она сказала: "Говорите же, я хочу".
Он не промолчал, молчаливый Ибадулла.
Он говорил на своем особенном языке, в который врывались случайные арабские и персидские слова. Его фразы были коротки и точны. В них, как вода в камнях, бились чувства человека, который жил, чтобы искать истину, и искал, чтобы жить. Девушка верила каждому его слову.
Она видела изгнанника-отца, умершего вдали от родины со словами проклятия и бесплодного раскаяния в непоправимой ошибке. Она плакала, когда оспа унесла его несчастную семью.
Ибадулла не плакал, его глаза не блестели и голос не дрогнул. Но его сердце плакало, она чувствовала это.
Тяжким гнетом легли своды медресе. Как мог человек выйти из этой ямы злобы и ненависти и не погибнуть! А он сумел. Он смог все вынести и остановиться на краю, перед последней чертой. Девушка пылко возненавидела подлого муллу Аталыка.
Ибадулла рассказывал, и мулла исчез, заслоненный миром человеческих страданий. Как много горя было там, откуда пришел Ибадулла! Его голос точно развертывал странную сказку, и он был так спокоен, будто все происходило не с ним, не на его глазах. Неправда это, страдание жило в нем.
Так вот кто такой Ибадулла!
Как хочется утешить его…
- Что с тобой, Фатима? - спросил Ефимов, и его голос вернул девушку к действительности.
Кажется, она плакала… Фатима вытерла глаза. Ибадулла уходил в сторону Дуаба вместе с каким-то молодым колхозником. Ефимов сел рядом с Фатимой и дружески обнял ее плечо.
- Фатимочка, да что с тобой? - спрашивал Ефимов. - Ты нездорова? Тебя расстроил Ибадулла? Я и не знал, что ты умеешь плакать. Чем ты огорчена? Что тебе сделал Ибадулла?
- Нет, нет, - поспешила возразить девушка. - Мне только очень жалко его. Он рассказывал о себе, вот и все. Он хороший человек, настоящий, правда? Но я не могу тебе передать.
- Я знаю, - ответил Ефимов. - Он храбрец, я видел, как он голыми руками задушил змею.
- И ты не сказал!
- К чему? Ему не было нужно, чтобы я говорил.
- Это правда. Но он сумел задушить что-то, что страшнее всех змей.
- Я тебя не понимаю, Фатимочка.
- Он сам тебе расскажет. Ведь ты его друг, скажи?
- Конечно, друг. Он это знает. Я уверен, что он много знает, Фатимочка, о таких вещах, как жизнь. Больше, чем мы с тобой.
IV
Как мальчишке надоедает затянувшаяся игра в прятки, так и Юнусу наскучила взаимная мистификация.
Он сложил кольцом пальцы правой руки и показал Ибадулле. Потом сказал слово:
- Бог не поместил во внутренности человека двух сердец.
Это была цитата из корана, призывающая к верности и преданности исламу. На нее следовало бы ответить: "Мы сотворили сверх вас семь путей". Семь путей - семь небесных сводов, на которых помещаются ангелы. Упоминание о них говорит о величии бога ислама. Но Ибадулла сказал другое:
- Теперь я узнал тебя. Не знаю твоего имени, не могу вспомнить, хотя мулла Шейх-Аталык и произносил его при мне. Я видел тебя в его доме… Как ты сюда попал и что ты здесь делаешь?
Получалось не так, как учили Юнуса, и он опять ощутил легкую тревогу. Может быть, Ибадулле нужен еще другой знак и другое слово, а этих он не знает? На всякий случай следует отойти подальше.
- Пойдем со мной, - пригласил Юнус. - Я все тебе расскажу.
Он привел Ибадуллу в укромное место между стеной Кала и ведущими в крепость остатками воздушного моста. Там он пальцем прямо на стене изобразил двадцать пять черточек, расположенных в пять рядов. Этот знак, по мнению Юнуса, разрешал все сомнения. Ему казалось, что Ибадулла странно смотрел на него, но, наконец-то, он понял.
- Теперь я убедился, - сказал Ибадулла. - Тебя перебросили сюда американцы.
- Да, - подтвердил Юнус, хотя в голосе Ибадуллы и не было вопроса. - Ты знаешь знак союза, и я могу говорить с тобой обо всем. Ты один здесь?
- А сколько вас? - спросил Ибадулла, не отвечая на вопрос.
- Сейчас четверо. Один ушел в Аллакенд. Если угодно богу, он вернется через день или два.
- Сколько тебе лет? - опять задал вопрос Ибадулла.
"К чему ему мой возраст? - недовольно подумал Юнус. - Он считает меня мальчишкой, вероятно". - И неохотно ответил:
- Я был мальчиком, когда началась большая война, и юношей, когда она окончилась.
- Значит, тебе двадцать два или двадцать три года?
- Наверное, так.
- Садись и расскажи мне, как ты попал в дом муллы и как оказался здесь.
Юнус послушно сел на упавший со стены кусок сухой глины, но начал с возражения:
- Ты задаешь ненужные вопросы. Зачем тебе знать, что я был воспитан в доме муллы Шейх-Аталык-Ходжи? А как я появился здесь? Так же, как и ты. Нас перебросили на самолете. Разве ты иначе попал сюда?
- Мулла взял тебя у отца за долг, или ты его родственник?
Обиженный и разочарованный Юнус не ответил. Какое дело Ибадулле до его происхождения? Кому приятно напоминание о том, что его продали. В школе Бурхан постоянно издевался над ним. Если этот Ибадулла друг самого муллы, то нечего оскорблять человека и показывать свое превосходство. Сейчас они все равны, как воины ислама. Юнус встал и сказал раздраженным голосом:
- У меня нет времени на пустые разговоры. Если хочешь встретить своих, пойдем со мной. Или приходи сам, но до наступления ночи. Мы в нижнем кишлаке, второй дом от въезда на правой стороне и предпоследний, если итти отсюда. Хозяин - Шарип. Но не ночуй здесь вместе с коммунистами, если не придешь к нам. Уйди от них на ночь и устройся так, чтобы на тебя не пало подозрение.
- В чем? - спросил Ибадулла.
"Наконец-то его проняло, он взволновался", - с удовлетворением подумал Юнус и торжественно сказал:
- Судьба бережет тебя. Вознеси благодарение богу за встречу со мной. Ты мог погибнуть вместе с ними. Они осуждены. Не успеет взойти солнце завтрашнего дня, как их души окажутся в аду.
И гнев и жалость были в сердце Ибадуллы. Несчастный раб, проданный и преданный. И он гордится, глупый и слепой, как нож в руке убийцы. Жалкое человеческое существо, бездомное, без родины, обреченное на бессмысленную гибель.
- Ты все знаешь. А мне пора итти, - небрежно бросил Юнус.
- Подожди. Ты никуда не пойдешь. Ты еще можешь спасти жизнь. Сдайся! - приказал Ибадулла.
- Что?! - вскрикнул Юнус. В его руке оказался нож, он держал его в кулаке, острием от себя. - Предатель ислама! - И Юнус бросился на Ибадуллу, целясь нанести смертельный удар снизу, под ребра левой стороны груди.
Глава вторая
ПРОСИТЕЛЬНИЦА
I
Тело умершего от яда историка Мохаммед-Рахима запеленали в широкую полосу чистой, не бывшей в употреблении ткани и отнесли на кладбище. Над могилой возвели маленький острый сводик - согону. Сухая земля родины приняла еще одно тело; покинутое жизнью, оно сделается землей… А сам человек остался жить в умах и сердцах людей.
…Громадное раскаленное солнце беспощадно жгло город, одевая его в две краски, видимые утомленным зрением: в белую - освещенных мест и черную - в тени.
Сафар безразлично толкался в рядах на базаре, присматриваясь к вещам, выставленным в ларьках и в витринах магазинов. Присев на корточки около переносной жаровни, он съел несколько палочек шашлыка, поджаренного на углях.
Сафар посетил и зеленый базар, рассматривал фрукты, пробовал виноград. Заботливо выбрав тяжелую, как пушечное ядро, чарджоускую дыню в желтовато-зеленой коже, рассеченной мелкой сеткой, Сафар тут же съел ее с помощью ножа, предложенного продавцом.
Сафар хотел слушать город, поэтому ходил неторопливо и сам ни с кем не заговаривал. Чтобы лучше запомнить и понять слова людей, не следует их смешивать со своими.
Большой двор базарного караван-сарая был полон ослов, оставленных колхозниками, приехавшими в город. Довольные большим обществом, обычно спокойные, ослы здесь гонялись друг за другом, играли, дрались, не обращая внимания на зной. В тени, опустив головы, стояли лошади. Несколько верблюдов лежали на припеке, откинув большие головы с брезгливо отвисшими губами и полузакрытыми глазами, полные безразличия и презрения к окружающей их шумной и глупой мелкоте.
В воротах тесной кучкой стояли люди. Один из них говорил, делая энергичные жесты. Слушатели согласно кивали головами. И здесь говорят все о том же - о смерти Мохаммед-Рахима…
После полудня Сафар зашел в городскую баню. В раздевальне стояла приятная прохлада. Вниз, понижаясь как ступени, одна за другой шли восьмиугольные сводчатые залы с выходами в разные стороны. Свет падал сверху, из отверстий в сводах.
Сафар осторожно ступал по скользким каменным плитам, отшлифованным ступнями многих поколений. Баня существовала несколько столетий. Она стала подземной, так как город давно утопил под собой прочное древнее сооружение.
Отдыхая, Сафар прилег в темной нише. Сквозь плеск воды доносились голоса людей, и он прислушивался к своеобразной перекличке:
- Их следует повесить. Публично, на Регистане, чтобы все видели!
- И подтянуть повыше.
- Правильно!
- Нужно их еще найти!
- Разве никто не арестован?
- Не слышно.
- Говорят, уже нашли следы.
Сафар прислушивался - везде одно и то же… Голоса умолкли. Сафар положил руку под голову и задремал.
II
Возвращаясь к Исмаилову, Сафар нисколько не был смущен общим негодованием. Он отдохнул и после бани чувствовал себя свежим и сильным. Он был даже доволен: удар пришелся в больное место.
О Бохассе еще не говорят, это естественно; слухи о том, что случилось утром, когда люди начали пользоваться водой, еще не распространились.
Исмаилов и Хамидов ждали Сафара. Первыми его словами были:
- Расскажи, Хамидов, как ты поступил с Бохассой?
До последней минуты Хамидов колебался, не зная, скажет ли он правду. Он не поделился своей неудачей с Исмаиловым - не следует преждевременно расходовать слова, при повторениях речь теряет убедительность. И неосмотрительно заранее связывать себя. Хамидов внутренне репетировал встречу с Сафаром, взвешивая выгоды той или иной лжи. Но при виде Сафара он понял, что только правда может быть ему выгодной, и уверенно ответил:
- Под Бохассой много арыков, мне было трудно найти нужный, поэтому живущие там получили лишний день жизни. Я решил действовать наверняка. Сегодня утром я ходил туда, посетил музей, прошелся по окрестностям и все рассмотрел. Я совершу дело сегодня, до восхода луны.
Исмаилов едва заметно улыбнулся, а Сафар ничего не сказал в упрек Хамидову. Судьба может неблагоприятствовать, человеку не удается совершить задуманное, так бывает. Не нужно натягивать струну слишком сильно, эти люди зависели от него, но и он зависел от них. Поэтому Сафар не счел нужным сказать Хассану, что яд в воду он мог бы опустить и днем.
Сафар колебался, он хотел уехать. Задержаться ли еще на один день и не пойти ли вместе с Хассаном ночью в Бохассу? Нет, пора. Он доверял Исмаилову и Хамидову и сказал:
- Сегодня ночью я уйду. Оставайтесь и продолжайте совершать угодные богу дела, мусульмане.
"Наконец-то", - с облегчением подумал Исмаилов. Пребывание опасного гостя несказанно угнетало Садыка Исмаиловича. Однако он имел выдержку и умел не спрашивать Сафара о сроке. Он вел себя мягче с женой, давал ей лишние деньги на хозяйство и подарил материи на два платья, хотя сам считал, что хватило бы еще старых.
Со дня появления Сафара в его доме директор торговой организации начал еще тщательнее выполнять свои служебные обязанности, стал еще требовательнее к подчиненным, под страхом немедленного увольнения запретил ночному сторожу заниматься мелочной торговлей на ступеньках конторы.
Строгий директор издал подробный приказ, требуя усиления внимания к потребителям и повышения трудовой дисциплины. Он обошел все торговые точки, изучал записи в книгах жалоб и предложений, отдал под суд продавца, уличенного в обмере покупателя. Недомер на целых восемь сантиметров в отрезе сукна! Возмутительно! Исмаилов требовал показательного суда.