- Я пришёл сюда не для того, чтобы забавлять вас. Мальчуган сейчас у мисс Шерифф. Его туда привезли больным: кто-то во дворце пытался отравить его коноплёй.
- Это бханг! - произнёс махараджа с глуповатым видом.
- Я не знаю, как у вас называется это блюдо, но я точно знаю, что его отравили. И если бы не мисс Шерифф, он уже умер бы - вы понимаете, ваш первенец уже был бы мёртв. Его отравили, слышите вы, сахиб махараджа? - и отравил его кто-то во дворце.
- Он просто съел что-то несвежее и заболел из-за этого, - сказал король угрюмо. - Мальчишки всегда наедятся какой-нибудь дряни. О боже! Да никто и пальцем не посмеет тронуть моего сына.
- А что бы вы сделали, чтобы помешать этому?
Махараджа приподнялся, и красные глаза его гневно засверкали.
- Я бы привязал того человека к передней ноге моего самого большого слона и убил бы его ещё до захода солнца!
После этого он перешёл на родной язык и стал в бешенстве перечислять все те ужасные пытки, которые хотел бы применить, но на которые по закону не имел права.
- Я сделаю это с каждым, кто осмелится тронуть его, - заключил он.
Тарвин недоверчиво усмехнулся.
- Знаю я, что вы думаете, - горячился король, обезумев от вина и опиума. - Вы думаете, что раз здесь правит английское правительство, то я могу судить только по закону? Чушь! Мне дела нет до законов, записанных в книгах. Разве стены моего дворца поведают кому-нибудь о том, что я здесь творю?
- Нет, они никому ничего не расскажут. А если бы заговорили, рассказали бы вам о том, что верховодит здесь женщина, которая живёт во дворце.
Смуглое лицо махараджи стало серым. И тут он снова взорвался и закричал хрипло:
- Да что я, король или горшечник, что дела моего зенана вытаскиваются на белый свет всякой белой собакой, которой вздумается облаять меня? Подите вон, не то мои слуги вытолкают вас взашей, как шакала.
- Отлично, - спокойно произнёс Тарвин. - Но какое отношение это имеет к принцу, сахиб махараджа? Приезжайте к мистеру Эстесу, и я вам покажу вашего сына. Я думаю, вы знаете, как действуют наркотики. Вы сами все поймёте. Мальчик был отравлен.
- Будь проклят тот день, когда я позволил миссионерам приехать сюда! Но тот день, когда я не выгнал вас отсюда, хуже стократ.
- Вовсе нет. Я здесь для того, чтобы охранять махараджу Кунвара, и я буду охранять его, что бы ни случилось. А вам бы хотелось, чтобы ваши женщины убили его.
- Сахиб Тарвин, да понимаете ли вы, - что говорите?
- Если бы не понимал, то ничего и не сказал бы. У меня есть все доказательства.
- Но когда кто-то пытается отравить кого-то, то доказательств нет и не может быть, особенно если яд дала женщина! Здесь придётся судить по подозрению, а по английским законам убивать по подозрению - крайне жестоко и нецивилизованно. Сахиб Тарвин, англичане отобрали у меня все, о чем мечтает настоящий раджпут, и я, как и другие, маюсь от бездействия, точно конь, которому не дают побегать на воле. Но здесь я, по крайней мере, господин!
Он махнул рукой в сторону зелёных ставен и заговорил, понизив голос, снова опускаясь в кресло и закрывая глаза.
Тарвин смотрел на него с отчаянием.
- Никто не посмеет - никто, - бормотал махараджа слабеющим голосом. - А что же касается того, другого, о чем вы говорили, - это не в вашей власти. Клянусь Богом! Я раджпут, и я король. И я не разглагольствую о том, что происходит за занавесями.
И тогда Тарвин призвал себе на помощь все своё мужество и заговорил.
- Я и не хочу, чтобы вы разглагольствовали об этом, - сказал он. - Я просто хочу предупредить вас насчёт Ситабхаи. Это она травит принца.
Махараджа вздрогнул. Чтобы европеец осмелился назвать королеву по имени! Это само по себе было достаточно оскорбительно, и на его веку такого не бывало. Но чтобы европеец, стоя посреди двора, во всеуслышанье бросал королеве таксе обвинение - это вообще выходило за всякие рамки. Махараджа только что пришёл от Ситабхаи, которая убаюкивала его своими песнями и нежностями, предназначенными ему одному; и вот перед ним стоит этот худой иностранец и нападает на неё со своими подлыми обвинениями. И если бы не опиум, то в припадке гнева махараджа набросился бы на Тарвина, который спокойно говорил:
- Я могу представить доказательства того, о чем говорю, полковнику Нолану.
Махараджа уставился на Тарвина заблестевшими глазами, и Нику на мгновение показалось, что сейчас его хватит удар, но оказалось, что это вино и опиум с новой силой подействовали на него. Махараджа что-то сердито проворчал. Голова его упала на грудь, слова замерли на устах, и он, тяжело дыша, обмяк в кресле и ни на что больше не реагировал.
Тарвин подобрал вожжи и долго молча смотрел на пьяного короля, а в это время за ставнями шум и шорох сначала усилились, а потом затихли. Затем Ник развернул лошадь и в раздумье въехал под арку, ведущую из дворца.
Вдруг кто-то неожиданно выскочил из темноты, где спал привратник и где содержались на привязи обезьяны короля, развлекавшие его своими драками: это серая обезьяна с цепью, разорванной у пояса, бормоча что-то невнятное, прыгнула прямо на луку седла; лошадь Тарвина, испугавшись, встала на дыбы. Тарвин почти не различал зверя в темноте, но по запаху догадался, кто это. Обезьяна одной лапой вцепилась в лошадиную гриву, а другой - обхватила Тарвина за шею. Он инстинктивно отклонился назад и, прежде чем страшные зубы на грязных синих дёснах успели сомкнуться на его горле, дважды выстрелил в упор. Зверь скатился на землю и застонал, как человек, а дым от двух выстрелов поплыл назад и рассеялся по широкому дворцовому двору.
XVI
- Это вы, сахиб Тарвин? - спросил чей-то голос на ломаном английском языке.
Прежде чем ответить, Тарвин вскочил на ноги. Он стал с подозрением относиться к появлению нежданных гостей, особенно являвшихся поздно ночью. Рука невольно потянулась к боковому карману.
- Нет, не бойтесь, - произнёс голос, - это я, Джуггут Сингх.
Тарвин задумчиво раскурил сигару.
- В стране много разных Сингхов, - сказал он. - Вы-то который из них?
- Я Джуггут Сингх, служу при дворе махараджи.
- Ах так! Король кочет меня видеть?
Фигура приблизилась на шаг.
- Нет, сахиб, вас хочет видеть королева.
- Какая из двух?
Человек, стоя на веранде, рядом с Тарвином, прошептал ему почти на ухо.
- Есть только одна королева, которая отваживается выезжать из дворца. Это цыганка.
В темноте Тарвин радостно и беззвучно щёлкнул пальцами и с торжеством прищёлкнул языком.
- Какое замечательное время выбирает эта леди для приглашения гостей! - сказал он.
- Здесь не место для разговоров, сахиб. Мне было велено сказать одно: "Приходите, если не боитесь темноты".
- Ах, вот оно как! Тогда послушайте меня, Джуггут, давайте уж договорим до конца. Мне бы хотелось встретиться с вашей подружкой Ситабхаи. Но где вы её держите? Куда мне надо идти?
- Я должен был сказать одно: "Пойдёмте со мной!" Вы боитесь? - этот вопрос посланник задал уже от себя.
- Ну, до страха ещё далеко, - сказал Тарвин, выпустив целое облако дыма. - Нет, дело не в этом.
- Нас ждут лошади - очень быстрые лошади. Это приказ королевы. Пойдёмте со мной.
Тарвин неторопливо докуривал сигару, и когда он наконец поднялся с кресла, то сделал это так же неторопливо. Он достал из кармана револьвер под взглядом Джуггута Сингха, не спускавшего с него глаз, внимательно просмотрел барабан и снова, подмигнув при этом своему гостю, положил оружие в карман.
- Ну, пошли, Джуггут, - сказал он. Они вышли из гостиницы, зашли за угол и оказались там, где их ждали две лошади, головы которых, чтобы они не заржали, были замотаны тряпками. Джуггут сел на одну из них, а Тарвин молча вскочил на другую, предварительно удостоверившись, что на этот раз подпруга была в порядке. Они свернули с главной дороги, ведущей в город, и поехали шагом по просёлочной дороге, по направлению к горам.
- А вот теперь, - сказал Джуггут Сингх после того, как они с четверть мили проехали с такой скоростью, - теперь можно и припустить.
Он нагнулся, подтянул стремена и начал бешено хлестать свою кобылу. Ничто, кроме страха смерти, не могло заставить изнеженного дворцового евнуха скакать таким аллюром.
Тарвин глянул на то, как он вертелся в седле, усмехнулся в последовал за ним.
- Да, ковбой из вас не получился бы, а, Джуггут?
- Едем, - задыхаясь, выкрикнул Джуггут Сингх. - Вон к той расселине между горами! Видите сторожевую башню на дальнем конце запруды? - спросил Джуггут Сингх. - Цыганка там.
- Неужели всю жизнь меня будут так называть? - произнёс в темноте чей-то голос, мелодичный и ласковый. - Хорошо, что я мягкого нрава, а то бы ты поближе познакомился с рыбами в этом водоёме, Джуггут Сингх.
Тарвин дёрнул поводья и рывком остановил лошадь, потому что рядом, едва не касаясь уздечки, возникла с головы до ног укутанная в облако светло-жёлтой газовой ткани грациозная фигура. Женщина вышла из-за гробницы темно-красного цвета, в которой был некогда захоронен воин-раджпут, каждую ночь, по поверью сельских жителей, объезжающий верхом построенную им самим плотину - вот почему никто не ходил на Дунгар Рао после захода солнца.
- Спускайтесь с лошади, сахиб Тарвин, - произнёс голос, в котором угадывалась насмешка. - Я уж, во всяком случае, не серая обезьяна. Джуггут Сингх, подожди меня с лошадьми у сторожевой вышки.
- Да, идите, Джуггут, и не засните там, пожалуйста, - приказал Тарвин, ~ вы нам можете понадобиться. - Он спешился и встал перед закутанной в покрывало Ситабхаи.
- Шеканд, - сказала она после некоторого молчания, протягивая ему ручку, которая была даже меньше, чем у Кейт. - Ах, сахиб, я знала, что вы придёте. Я знала, что вы не испугаетесь.
Она не отнимала свою руку, пока говорила, а, наоборот, нежно сжимала его пальцы. Тарвин обхватил крохотную ручку своей широкой ладонью и пожал её с такой силой, так искренне, что заставил её невольно вскрикнуть.
- Я счастлив познакомиться с вами, - сказал он, а она прошептала:
- Клянусь Индрой, ну и хватка! И мне тоже приятно вас видеть, - отвечала она громко. Тарвин заметил, как мелодичен её голос. И ему очень хотелось увидеть лицо, скрытое под покрывалом.
Она спокойно села на край могильной плиты, жестом предложив ему сесть рядом.
- Все белые любят говорить прямо, - проговорила она по-английски, медленно и с акцентом. - Скажите мне, сахиб Тарвин, что же вы знаете?
При этих словах она отбросила покрывало и повернула к нему лицо. Тарвин увидел, что оно прекрасно. И это впечатление незаметно заслонило собой все прочее - все то, что он узнал о ней раньше.
- Вы ведь не хотите, чтобы я сам себя выдал, не так ли, королева?
- Я вас не понимаю. Но я знаю, что вы говорите не так, как другие белые люди, - сказала она мягко.
- Значит, вы не ожидаете, что я скажу вам правду?
- Нет, - ответила она. - Иначе сказали бы, почему вы здесь. Зачем вы причиняете мне столько беспокойства?
- Именно я причиняю вам беспокойство?
Ситабхаи засмеялась, откинувшись назад и положив руки за голову. Тарвин с любопытством разглядывал её при свете звёзд. Его чувства были обострены, он был настороже и время от времени внимательно осматривал все вокруг. Но он ничего не видел, кроме тусклого блеска воды, плескавшейся у подножия мраморных ступеней, и ничего не слышал, кроме совиных криков.
- О, сахиб Тарвин, - сказала она. - Знаете, после того, как это случилось в первый раз, мне было вас так жалко.
- Когда же это было? - поинтересовался Тарвин рассеянно.
- Ну, конечно, тогда, когда седло перевернулось. А потом, когда с лесов упала балка, - я думала, что хотя бы ваша лошадь покалечена. Ушибло её?
- Нет, - ответил Тарвин, ошеломлённый её подкупающей откровенностью.
- Не может быть, чтобы вы ни о чем не догадывались, - проговорила она чуть ли не с упрёком.
Он покачал головой.
- Нет, Ситабхаи, моя дорогая, - произнёс он медленно и со значением. - О вас я и не подумал, и это будет мне вечным позором. Но теперь я, наконец, начинаю соображать, что к чему. Наверное, маленькие инциденты на плотине - тоже ваших рук дело - и на мосту, где застряла нога лошади, и на насыпи, когда меня норовили сбить с ног телегой. А я-то думал, что это все результат дьявольской небрежности туземцев! Да, что сказать… - Он засвистал какую-то мелодию, и, словно ей в ответ, в камышах раздался хриплый крик журавля.
Королева вскочила на ноги и прижала руки к груди.
- Это условный сигнал! - А потом, снова опустившись на край могильной плиты, добавила: - Но я знаю, вы никого не привели с собой. Я знаю, вы не побоялись приехать сюда один, без спутников.
- О, я вовсе не стараюсь погубить вас, юная леди, - ответил он. - Я все ещё не могу прийти в себя от восхищения вашими весьма изобретательными шалостями: вы в этом деле устали не знали. Оказывается, вы виновница всех моих невзгод? А эта шутка с плывуном, в котором завязла моя лошадь, была очень мила. Вам частенько приходилось устраивать такое?
- А, там, на плотине! - воскликнула королева, махнув рукой. - Я просто велела им устроить что-нибудь, что им по силам. Но они очень неловкие - ведь это просто кули. Они рассказали мне, что они сделали, и я на них рассердилась.
- Ну и что, вы убили кого-нибудь из них?
- Нет, а с какой стати я буду это делать?
- Ну, если на то пошло, с какой стати вам так хочется убить меня? - сухо поинтересовался Тарвин.
- Мне не нравится, когда сюда приезжают белые и живут здесь, а про вас я знала, что вы приехали сюда не на день, а чтобы жить. Кроме того, - продолжала она, - вы понравились махарадже, и я никогда прежде не убивала белых людей. А потом, как на грех, вы и мне понравились!
- О! - ответствовал на это Тарвин.
- Клянусь Маланг-Шахом, вы и об этом не догадывались! - она клялась именем бога, которому поклоняется её народ - именем цыганского бога.
- Не надо! Какое это имеет отношение к делу? - сказал Тарвин.
- А вы убили мою любимую обезьяну, - продолжала Ситабхаи. - Она каждое утро приветствовала меня и была при этом ужасно похожа на Лухмана Рао, первого министра. Сахиб Тарвин, я знавала многих англичан. Я плясала на канате, натянутом перед походными офицерскими столовыми, во время марш-броска. Я протягивала большому бородатому полковнику чашечку, в которую собирала подаяние, и в это время я ему ещё и до колена не доставала. - И она рукой показала, какой маленькой тогда была; - А когда я подросла, - продолжала она, - мне казалось, что я знаю сердца всех людей. Но клянусь Маланг-Шахом, сахиб Тарвин, я никогда не видывала такого человека, как вы. Нет, - продолжала она почти умоляющим тоном, - только не говорите мне, что вы ничего не замечали. Есть такая любовная песня: "Я от луны до луны не спала из-за тебя" - и эта песня обо мне. Иногда мне кажется, что я не очень-то и хотела бы видеть вас мёртвым. Но было бы лучше, если бы вы умерли. Я и только я одна управляю этим государством. А сейчас, после того, что вы сказали королю…
- Да? Так вы слышали?
Она кивнула.
- После этого я не вижу иного выхода - разве что вы сами уедете отсюда.
- Я никуда не уеду, - ответил Тарвин.
- Хорошо, - сказала королева и засмеялась. - Значит, мне не придётся скучать без вас, и я каждый день буду встречать вас во дворце. И так день за днём. Я думала, что солнце убьёт вас, когда вы дожидались прихода махараджи. Будьте же справедливы и благодарны, сахиб Тарвин, ведь это я устроила так, что махараджа вышел к вам. А вы отплатили мне злом.
- Моя милая юная леди, - сказал Тарвин серьёзно, - если бы вы спрятали свои злые коготки, никто не захотел бы причинить вам зла. Но я не могу позволить вам одержать победу там, где речь идёт о жизни махараджи Кунвара. Пока я здесь, я буду стараться сделать так, чтобы мальчик погостил у нас. Держитесь от него подальше, тогда и я от вас отстану.
- И опять я вас не понимаю, - сказала королева озадаченно. - Что для вас жизнь какого-то ребёнка - для вас, иностранца, чужака?
- Жизнь ребёнка? Странный вопрос. Жизнь ребёнка - это жизнь ребёнка. Чего вы ещё хотите от меня? Неужели для вас нет ничего святого?
- У меня тоже есть сын, - возразила королева, - и он не слаб и не болен. Нет, сахиб Тарвин, этот мальчик с самого рождения был болезненным. Как он может управлять другими людьми? Мой сын вырастет настоящим раджпутом, а когда придёт время… Но вас, белых людей, это не касается. Пусть этот мальчик возвратится к богам!
- Я этого не допущу, - решительно ответил Тарвин.
- Иначе, - продолжала королева, никак не реагируя на его слова, - он так и проживёт всю жизнь до девяноста лет больным и несчастным. Я знаю этот ублюдочный род Кулу, из которого он происходит. Да, я пела у ворот дворца его матери, когда мы обе были девчонками, - я стояла в пыли, а её в нарядных носилках проносили мимо, на свадьбу. Теперь она во прахе, а не я. Сахиб Тарвин, - голос её молил, - мне никогда не родить второго сына, но я могу, по крайней мере, управлять государством, стоя за занавесями, как всегда делали королевы. Я родилась и выросла не во дворце. А те, - она презрительно кивнула в сторону огней Ратора, - никогда не видели, как бежит волна по пшеничному полю, не слышали воя ветра, никогда не сидели в седле, не разговаривали, открыв лицо, с мужчинами на улице. Они называют меня цыганкой и съёживаются от страха под своими покрывалами, как толстые улитки в раковинах, когда мне вздумается протянуть руку к бороде махараджи. Их придворные поэты поют им песни об их предках, живших двенадцать сотен лет назад. Ну как же, они же благородные, воистину! Но клянусь Индрой и Аллахом - да, и Богом ваших миссионеров, что их дети и британское правительство запомнят меня надолго и будут помнить дважды по двенадцать сотен лет. Ахи, сахиб Тарвин, вы и знать не знаете, какой у меня сыночек умный. Я не разрешаю ему ходить к миссионеру. Все, что ему в жизни понадобится - а управлять государством это не шутка, - всему он научится от меня, потому что я многое повидала в жизни и многое знаю. И пока вы не приехали сюда, все шло так гладко, так тихо. Мальчишка умер бы - ну и что? И больше не было бы никаких неприятностей. И никогда никто во дворце - ни мужчина, ни женщина - не осмелился бы шепнуть королю и словечко из того, что вы прокричали ему, стоя во дворе под палящим солнцем. А теперь подозрение поселилось в душе короля и будет жить там всегда, и я не знаю… не знаю… вы об этом знали раньше?
Тарвин хранил молчание. Она положила руку ему на колено.
- И никто бы ничего не заподозрил. Когда в прошлом году сюда приезжали белые женщины от вице-короля, я дала им из своих сокровищ двадцать пять тысяч рупий на детскую больницу, и сахиб леди поцеловала меня в обе щеки, и я говорила по-английски и показала им, как я вяжу, - а ведь на самом деле я связываю и развязываю души людей.