- Еще раз говорю - возьми! Я дарю не тебе, а жене - как ее? - Нинахон… Она молодая, пусть носит шапку, или воротник, или - как ее? - муфту… Я сама заработала эти шкурки… Сто ягнят выходила! Премию дали. Не раис, а правление. Да, сама заработала и сама распоряжаюсь своим добром. А если тебе трудно отвезти, возьму у Мумтаза "Волгу" и Нине отвезу. Осрамлю тебя перед женой, нажалуюсь, что ты обидел меня… Бери, бери! - Тетушка Сурайя раскраснелась от волнения.
На столе лежали каракульские смушки ширази. Шелковистые кольца одной из них, свитые из тончайших серебристых нитей, были словно присыпаны причудливыми кристалликами свежего утреннего инея, который мы видели сегодня на садовых деревьях. Вторая чудо-шкурка нежно трепетала и пузырилась, словно игривая морская пена, мягко отливала влажной синевой, искрилась светло-голубым пламенем.
- Не возьму! - отрубил Тарусов.
Хозяйка сдвинула брови, засучила рукава, свернула легкие, как шелк, шкурки в трубочки и молча сунула их за борт капитанской куртки.
- Эй, Мумтаз, эй, старик, - кинулась она к двери. - Меня обижают в собственном доме…
- Да ну-у?! - удивленно пробасил Мухамедов.
Хозяйка и хозяин смеялись, глядя на смутившегося капитана.
- А теперь пойдемте в мастерскую, - предложил председатель правления. - Там у нас есть тавровое железо, которое вам нужно. Вот и возьмете его…
Навес вокруг площадки с бочками поднимался. Мы все делали сами, силами своей батареи: рыли углубление для фундамента под бетонные плиты, сооружали творила для замески бетона, мастерили деревянные формы для плит, резали автогеном швеллеры и автогеном же сваривали швы каркаса. Нашлись старый брезент для боковин будущего навеса, сотня-другая черепичных плит.
Руководил всеми работами автор чертежа - химинструктор. Капитан Тарусов, как и обещал, доложил командиру о рационализаторском предложении Виктора Другаренко. БРИЗ - бюро по рационализации и изобретательству - рассмотрел его и утвердил. Заново сделанный чертеж отослали в вышестоящий штаб и оттуда пришел ответ: "Внедряйте".
И вот Виктор "внедряет" свою выдумку. Если люди заняты на огневой позиции, он копается один, а приходят помощники - всем работу находит.
Навес поднимался не по дням, а по часам: Другаренко торопился закончить работу.
- Новиков, долби пазы для укладки рельсов!
- Кузнецов, помоги-ка ролики поставить на место.
- Да не тяни ты так брезент, Марута! Силу, что ли, некуда девать? - то и дело раздавался голос нашего прораба.
И мы долбили, варили, налаживали.
Приходил на площадку и Тарусов. Он неторопливо оглядывал стройобъект, кое-что подсказывал солдатам, а иногда и сам принимался за дело.
Наконец навес был готов. Другаренко обошел его кругом, любуясь своим детищем. Потом попробовал легкость хода крытого подвижного каркаса: уперся рукой в стойку, и все сооружение бесшумно двинулось по рельсам.
- Как часы! - воскликнул Саша Новиков. - Ребята, да здравствует наш изобретатель! Ура!
- Ура! - подхватили мы вразнобой.
На крики прибежал комбат.
- В чем дело?
- Поздравляем рационализатора.
- Ну что ж, - довольно улыбнулся капитан. - За такое дело и поздравить можно. - Тарусов сам попробовал легкость хода каркаса и протянул руку Другаренко: - Спасибо, младший сержант! И вас благодарю, товарищи, - повернулся комбат к нам. - А теперь давайте-ка посоветуемся.
Мы направились к зданию, возле которого стоял автопоезд. Старший техник Бытнов с расчетом одной из пусковых установок укладывали ракету на полуприцеп.
- Видите, мучаются люди? - спросил Тарусов.
Нам и самим в порядке тренировки нередко приходилось "мучаться".
- Сила есть - ума не надо, - съязвил Новиков. - Говорят, сила солому ломает.
Солдаты засмеялись.
- Смеемся сами над собой, над своей недогадливостью, точнее, над технической неграмотностью, - резюмировал Тарусов. - Погоди, Бытнов! - окликнул он командира взвода. - Зови людей сюда!
Мы столпились вокруг командира батареи.
- Другаренковский чертеж натолкнул меня на интересную мысль, - продолжал он. - Надо и эту работу механизировать.
- Как механизировать? - Кажется, и Бытнова покинуло безразличие. На лице его появилось нечто вроде любопытства.
- А вот как, Андрей Николаевич. - И капитан подробно рассказал, что надо сделать.
Все оживленно заговорили:
- Здорово!
- Это намного сократит время.
- Надо делать побыстрее.
- А из чего?
- Начальство сделает заявку - пришлют материал…
- Так что же, товарищи, решили? - спросил Тарусов.
- Да, конечно.
- Ну вот и добро.
Вечером Галаб Назаров собрал редколлегию стенной газеты "Импульс". Решили выпустить номер, посвященный умельцам. Я подсказал ребятам:
- Не забудьте и старшего сержанта Родионова.
- Вот ты и напиши о нем, - предложил наш секретарь.
- Я ничего в этом не смыслю.
- Кузьма сам подскажет, иди к нему, - сказал Галаб.
Я не пошел к Родионову, но заметку написал. Как смог. На второй день Кузьма прочитал ее и обиделся:
- Зачем ты мне помощников накликаешь? Я же говорил, что хочу сам до конца довести…
- Брось, Кузьма, самолюбие. Кому оно нужно? Один ты будешь еще полгода копаться. Пусть офицеры помогут. Вон Другаренке помогал капитан, а предложение все равно на Витино имя записали. И навес уже сделали.
- Подумаешь, навес, - снисходительно усмехнулся Родионов. - Сарай…
- Однако до него никто не додумался. Может, с точки зрения инженера твой прибор тоже окажется не такой уж мудреной штукой. Тут главное инициатива. Закон Ньютона тоже прост, как дважды два. Но это теперь, когда его открыли.
Кузьма остыл.
- Много у тебя еще работы?
- Понимаешь, загвоздка в чем? - Родионов ткнул пальцем в какую-то деталь.
- Ничего не понимаю, - признался я, - но есть же в дивизионе понимающие люди. Вот и попроси кого-нибудь из них. Объяснят, помогут. Не будь кустарем-одиночкой.
- Ладно, подумаю, - согласился он.
Эге, а ведь я зарвался, пользуясь добрым отношением Кузьмы. На менторский тон сбился, агитировать начал, а сам ни черта в этой абракадабре не смыслю.
- Извини, старшой, я…
- Брось, все правильно. Прибор нужен не только мне, всему дивизиону, а если будет удачным, и другим на пользу пойдет.
Вскоре собрали всех рационализаторов части. Я написал об этом в окружную газету и с нетерпением ожидал заметки. Каждый номер просматривал от передовой до редакторской подписи. И вот она появилась, моя первая заметка! Я носился с ней из казармы в ленинскую комнату. Правда, от моей писанины там остались рожки да ножки, но об этом я помалкивал: подпись-то моя: "Рядовой В. Кузнецов". А спустя некоторое время мне прислали "Памятку военкора" с просьбой писать о лучших людях дивизиона, об успехах в боевой и политической подготовке. Эх, жаль, Гриши Горина нет, он бы тоже порадовался!
В следующем письме в редакцию написал о нашей ленинской комнате - о фотографиях Галаба, рисунках Виктора Другаренко и резьбе Быстракова. Ответ пришел быстро: "Нужны фотографии". Я попросил Назарова, и он сделал несколько снимков.
Материал опубликовали за двумя подписями:
"Текст рядового В. Кузнецова, фото сержанта Г. Назарова".
- Володя, - как-то сказал сержант, - давай организуем военкоровский пост. Ты будешь писать заметки, Горин - стихи, Другаренко делать рисунки, а я, если надо, стану фотокором.
Идея! Собрались, поговорили. Сначала без Гришиного согласия решили послать стихи, которые он читал на праздничном вечере, заметку о Новикове и его фотокарточку, рисунок Виктора "Радиотелеграфист Валентина Леснова". Работая над портретом, обещанным девушке, Другаренко сделал несколько рисунков в карандаше и туши.
Ждали, как жаждующие ждут воды. И наконец из редакции окружной газеты пришло письмо. Наше предложение одобрено! Старшим военкоровского поста предложено быть мне, потому что я учился на журналистском факультете. Полученные от нас материалы обещали опубликовать в ближайшем номере.
Мы завели альбом "Печать о делах и людях нашего дивизиона" и подклеивали в него заметки, фотографии, информации и другие материалы, публикуемые в газетах.
- А критические будем вырезать? - спросил я Назарова.
Он засмеялся.
- Хочешь лакировочкой заняться? Нет уж, давай собирать все: и хорошее, и плохое. В жизни не одни только розовые краски, бывают и темные. Вот и надо эту "темноту" выволакивать на свет. Кстати, у нас она тоже есть. Помнишь выступление на комсомольском собрании Федора Кобзаря?
- Помню. Но ведь это же о Бытнове…
- Ты пиши о недостатках в учебе, об упрощенчестве, а не о Бытнове. Все поймут, в чей адрес критика.
Альбом пополнялся.
Глава семнадцатая
Беседа о героизме все-таки состоялась. Капитан медицинской службы Агзамов, прочитав записи моего отца, сказал об этом командиру. Тот пообещал собрать людей, но подходящего случая не было. А тут вдруг все забегали, заторопились. Причиной тому - галабовский орден.
Собрали всех свободных от боевого дежурства людей, привезли с дальней точки Горина и еще двух солдат.
Сначала командир зачитал выписку из Указа Президиума Верховного Совета СССР о награждении участника строительства большого водного канала бульдозериста Назарова Галаба орденом "Знак почета". Майор поздравил сержанта. Мы долго хлопали в ладоши.
Я сидел рядом с Гришей.
- Когда он успел заработать орден?
- До армии.
Командир поднялся из-за стола:
- А теперь, товарищи, почитаем дневник фронтового летчика-истребителя, ныне полковника Героя Советского Союза Дмитрия Петровича Кузнецова.
Все оглянулись на меня. И мне почему-то стало неловко…
Читал Герман Быстраков.
Это был рассказ не только о моем и Галабове родителях - обо всех наших отцах.
Потом попросили выступить Назарова.
- За что тебе орден дали? - спросил его кто-то.
- Не знаю…
Ребята засмеялись.
- Работал, как все, - продолжал Галаб, показывая трассу еще не обозначенного на карте, только что построенного канала. - Был бульдозеристом на головном сооружении. В общем, обычная работа. Что же тут особенного? - искренне недоумевал он.
- О горном обвале расскажи. Это интересно, - предложил Тарусой.
- Разве об этом, - оживился сержант. Он еще раз мысленно представил себе далекий водный канал, северный склон огромного горного хребта. - Было это в конце апреля. Ребята разгружали гравий из вагона, а я отталкивал его бульдозером. И вдруг пришла тревожная весть: оползень с горы весом тридцать миллионов тонн преградил путь реке. Надо было ехать на помощь. И мы, шестнадцать добровольцев, поехали. Подогнали десять бульдозеров к железнодорожным платформам, закрепили по два на каждой и часов в одиннадцать ночи отправились в путь. Со мной в кабине сидел сменщик Володя Истомин, юркий такой, сообразительный паренек, вроде Новикова.
Саша приосанился.
- А я чем не герой! - выкрикнул он под общий смех. - В газетах обо мне пишут - от "Импульса", нашей стенной, до окружной.
- Вам дадут слово, Новиков, - заметил командир.
Назаров продолжал:
- От областного центра километров сто ехали на платформах, поездом, а там пошли своим ходом по крутым серпантинам. Ночь, дождь. Справа обрыв, внизу глухо ворчит река. Слева отвесные скалы. Едешь и опасаешься: не доглядишь - в пропасть сорвешься.
Ехали всю ночь и следующий день. К вечеру показался горный поселок. Людей оттуда заранее эвакуировали. Окна в домах повыбиты взрывом - оползень пытались крушить. Река разлилась километров на семь. В огромной чаше, говорят, миллионов восемьдесят кубометров воды да в каньонах с полсотни. Река нажимает на запруду, а та стоит и хоть бы что ей. Высота четверть километра, ширина над водой от пятисот до тысячи метров, а под водой - восемьсот. Разве такую махину сдвинешь?
Народищу собралось - уйма. Рабочие, колхозники, строители, солдаты, инженеры. Между поселком и областным городом установили "воздушный мост". Вертолеты днем и ночью летали. С Украины прибыли десять самолетов с синтетической пленкой для кладки русла обводного канала. Москва прислала оборудование, Сибирь - лес. В общем это было похоже на фронт.
Сорок тысяч человек укрепляли берега реки. В зоне обвала альпинисты установили электрические фонари, и ночью было видно как днем. Работа шла беспрерывно. Гудели машины, грохотали бульдозеры, гремели взрывы. А вода все прибывала и прибывала. За каждые сутки объем озера увеличивался на семь миллионов кубометров.
Наши бульдозеристы жили в палатках, а когда взрывали породу, нас отводили километров за пять от берега, чтобы не убило кого, не поранило, не изуродовало камнями. Работали - углубляли русло реки - посменно: двенадцать часов Володя Истомин, двенадцать - я. В свободное время Володя все искал случая отличиться. Раз подошел к инженеру и говорит:
- Можно переплыть на другой берег?
- Зачем?
- Чтобы людей подбодрить. Смотрите, некоторые с опасочкой ходят, боятся потопа.
Ему, конечно, не разрешили. Тогда он достал где-то флажок, прикрепил его на палку - и к самому руководителю гидрометеослужбы:
- Разрешите, - говорит, - флаг водрузить на макушке оползня?
Тот рассмеялся:
- Вы, молодой человек, сколько выпили?
- Двадцать пять граммов, - ответил Володя.
- Так мало?
- Так ведь это для запаха, а глупости своей хватает.
- Оно и видно…
Но все-таки Истомин отличился. Когда просочившаяся под обвалом вода перестала идти по руслу реки, Володя с кем-то разгреб заиление. Его удостоил беседой корреспондент какой-то газеты, даже сфотографировал. Все уши мне прожужжал сменщик: "Страна должна знать своих героев!"
Люди работали с крайним напряжением. На шестьдесят шесть метров выше прежнего русла реки проложили обводный канал. По нему-то и устремилась вода. Напор огромный - почти восемьсот кубометров в секунду. Это во много раз больше, чем до завала реки.
Ну вот, а когда наконец победили, завалились спать…
Слово предоставили Горину. Я думал, что он уже переменил свое прежнее мнение о подвиге, о героизме: кое-что повидал сам, от других наслышался - пора бы и осмыслить все как следует. Но Григорий встал и объявил, что героизм - это дело случая. Вот те на, все то же, что и раньше… Не представилась бы, мол, возможность летчикам Кузнецову и Назарову вылететь в четвертый раз, не встретились бы им "мессершмитты" - не было бы никакого героизма.
- У нас тоже некоторые ходили в героях, когда сбили цель. А в чем тут героизм? - спрашивал Горин. - Не летал бы этот соглядатай - никто бы и не отличился. Обыкновенный случай, вроде эпопеи с этой запрудой. Если бы не было оползня - и шуму бы не было никакого.
- А подвиг Гастелло тоже дело случая? - спросил старшина Дулин.
- Убежден. Если бы не загорелся его бомбардировщик, он бы не направил его в танковую колонну фашистов.
- А что ты окажешь о Матросове? - не выдержал Кобзарь.
- Тому просто-напросто приказали. Ведь поется же в песенке: "Когда страна быть прикажет героем, у нас героем становится любой".
Закончил Григорий тем же, чем и начал свое выступление:
- Да, героизм - это дело случая. Что же касается нашего дивизиона и вообще армии в мирных условиях, то здесь все делается по приказанию. Надо окопы рыть - пошлют, и попробуй откажись. Приказали сбить цель - сбили, а если бы промахнулись, значит, шапки кое-кому сбили бы…
Поднялся Федор Кобзарь:
- Ерунду тут нес Горин, чушь. В том-то и дело, что никто Матросову не приказывал бросаться на пулеметную амбразуру. Ценою своей жизни он спас всю роту, обеспечил ей наступление на врага. Ты бы мог вот так поступить? - в упор спросил он Горина. - Нет. Если ты во время учебного марш-броска и то ловчил - отсоединил трубку от противогаза, то на амбразуру тебя не затащишь танком.
Взрыв смеха заставил Гришу покраснеть.
- Или взять отцов Назарова и Кузнецова. Горин говорит: "случай". Никакой это не случай. Летчики сознательно выполняли свой долг - дрались с противником, превосходившим их силы. Дрались не щадя жизни. Но драться можно и нерасчетливо, а они воевали смекалкой, отвагой.
Кобзарь говорил горячо. Командир и Дулин одобрительно кивали головой, никто не перебивал Федора.
- У нас тысячи героев. Что ж, по-твоему, Григорий, и массовый героизм - дело случая? Хоть в песенке и поется, что "у нас героем становится любой", но это далеко не так. Стать героем не прикажешь, а если прикажешь - на это не всякий способен. Я вам уже рассказывал, что "дружок", с которым меня направили на строительство железнодорожной ветки Абакан - Тайшет, сбежал оттуда. А ведь ему комсомол путевку выдал: строй, парень, украшай свою землю! Я, например, считал путевку приказом для себя. И выполнил его. А он смалодушничал, деру дал. Думаете, мне легче было, чем ему? Снега, метели, морозы… А летом дожди, гнус… Но ведь надо же кому-нибудь строить!
Федору аплодировали все, кроме Горина. Неужели он так ничего и не понял? Или не хочет понимать?
За ним выступил Новиков.
- Люблю краткость, - начал он, чем вызвал улыбку. - Нужно ли тут растекаться мыслью по древу. Хочу малость в русло направить наш разговор, как Галаб Назаров со своим сменщиком загонял реку в свое русло.
Снова послышался смех.
- Так вот, значит, - Саша поднял руку, призывая нас к вниманию, - героизм - явление не наследственное, как учит товарищ Дарвин. И по моим наблюдениям выходит то же самое.
Комната взорвалась хохотом.
- А что? Приведу пример, - не смутился Новиков. - Взять хотя бы гвардии старшину Дулина и меня. Когда Трофим Иванович из пушек стрелял на фронте, меня только еще проектировали родить на белый свет. И когда он, мой нынешний прямой начальник, развеял своими пушками всякую мразь, поубавил нечисти на земле, тут-то я и закричал: "У-а-а, у-о-о!" Это, значит, приветствовал я его: "Ура, герой!"
Не только солдаты, но и сам Дулин и командир - все от души смеялись над Сашиным примером.
- А теперь вот довелось встретиться в одном дивизионе герою войны и мне, его преемнику. Все знают, что поначалу никаких признаков героизма у меня не было. Какие там признаки, если Трофим Иванович не раз говорил: "Эх, Новиков, Новиков, я всеми силами стараюсь укреплять дисциплину, а ты ее расшатываешь…"
- Давай, Саша, самокритику! - послышался чей-то веселый голос.