- Вот видишь, я не боюсь! - говорил он, торжествуя и радостно улыбаясь. - Видишь, как здесь глубоко! И руками я научился, правда? Еще бы чуть-чуть - и ногами. И поплыл бы тогда, верно?
- Конечно! - бодро соглашался я. - Нам не хватило буквально пары уроков, жаль, что мы поздно спохватились с тобой.
Он и действительно молодец - думаете, легко научиться плавать за такое короткое время?
Только на седьмой день после исчезновения Розамата с машиной Жора вдруг заметил желтое облачко пыли на горизонте. И мы услышали знакомое надрывное жужжание мотора. Ах, Розамат, если бы он знал, сколько саркастических, ядовитых, сардонических и просто бранных слов было высказано по его адресу прямо и косвенно всеми участниками экспедиции - и вашим покорным слугой тоже, мною особенно, потому что если других он лишил пищи материальной, а именно хлеба, то меня еще и пищи духовной, так как Жора давно обещал мне поездку в песчаную пустыню Алька-куль-кум, для чего был совершенно необходим Розамат со своей машиной. И вот наконец голубой фургон показался, и еще в нескольких километрах от стоянки наш блудный шофер принялся сигналить - то ли для того, чтобы мы успели нарвать к его встрече цветов, то ли в расчете, что наше негодование по поводу его долгого отсутствия слегка уляжется. Зная Розамата, я, думаю, что скорее первое, потому что, будучи сам человеком широкой души, он всегда рассчитывал на широту других, к тому же вряд ли он допускал мысль, что при виде него можно испытывать какие-нибудь другие чувства, кроме самой искренней радости. Нам же если и хотелось что-то нарвать, то не цветы, а этакую высокую траву с гранеными стеблями и зубчатыми листиками, покрытыми жгучими волосками, называемую в просторечии крапивой. Но она, к сожалению, в тугаях не растет… Розамат лихо затормозил, подняв густое облако пыли, распахнул дверцу кабины и стал на ступеньке, подняв в приветствии правую руку и сияя широкой улыбкой.
- Я вам хлеб привез, ребята! - закричал он с таким видом, будто ради этого ему не раз приходилось рисковать своей жизнью и мы все теперь должны его хором благодарить.
Как выяснилось вскоре, хлеба он привез всего две буханки, из которых одна была уничтожена тут же, во время ужина. Еще он привез в фургоне овцу - испуганное курчавое создание, которым его наградили за добросовестную работу в совхозе.
- Два раза в Ташкент ездил! - гордо заявил он и, пожалуй, не очень даже был опечален тем, что в ответ не зазвучали аплодисменты.
Странное дело. Хотя Розамат бессовестно подвел нас, а я считал себя более всех обиженным - Алька-куль-кум! - все же я первым простил его. Как можно обижаться на человека, который совершенно искренне не считает себя виноватым и который к тому же не бездельничал, не пьянствовал, а работал, пусть и не совсем бескорыстно?
С возвращением Розамата жизнь в лагере стала гораздо более насыщенной. Этот человек совершенно не мог оставаться без дела. Причем каждое дело он выполнял не просто так, а с отдачей сил, темпераментно и с чувством собственного достоинства. Если он резал картошку для супа, со делал это особенным способом, прямо-таки артистически. Нож его отбивал быструю дробь, а картошка превращалась в красивые длинные ломтики. Если он подметал территорию, то обязательно мастерил хороший веник и сосредоточенно и аккуратно водил им, чтобы не поднималась пыль. Очаг, выкопанный им, тоже был какой-то особенный, с секретом. Если Розамат замечал, что кто-то делает что-то лучше него, то он внимательно присматривался, хмуря свои густые кудрявые брови, и старался чужое умение перенять.
Однажды утром я проснулся под своим пологом и совсем собрался уже вставать, надевать тапки и делать обычную утреннюю гимнастику с пробежкой по тугаям, как вдруг увидел сквозь марлю, что Розамат, чья койка была напротив моей, выпутался из полога и полез под мою кровать. Кряхтя, он натянул мои тапочки и вышел. Решив, что он ненадолго, я полежал еще минут пять, потом выбрался из пашехоны и, внимательно глядя под ноги, чтобы не наступить на паукообразное или колючку, вышел босиком из палатки. Розамата поблизости не было. На утоптанной площадке я принялся делать первые упражнения, считая, что похититель тапочек вот-вот появится. Я уже начал терять терпение, как вдруг услышал странный звук. Так как поблизости не было железнодорожной линии и пыхтение паровоза начисто исключалось, я решил, что это, возможно, какой-то сумасшедший кабан, который слишком долго спал, а перед самым пробуждением увидел во сне прыгающего из кустов тигра. И тут на тропинке, ведущей из тугаев, показался Розамат… Ах, дорогой читатель, ты очень много потерял, что не видел этой великолепной картины! При всей своей работоспособности и энергии Розамат, надо тебе сказать, не отличался очень изящным телосложением. У него были довольно короткие ноги, которые, будучи сведенными вместе, почему-то не сходились в коленках, и неожиданно большой круглый живот. Видимо, совершенно не заботясь о таких пустяках, как нижнее белье, Розамат носил трусы, которые были ему широки, отчего постоянно спадали. Но, даже как следует подтянутые, они доставали ему как раз до колен. Я еще накануне заметил, что Розамат наблюдал за мной, когда я занимался гимнастикой. И вот он, как видно, решил перенять полезную привычку и немного побегать по тугаям… Господи боже мой, что это была за картина! Кривые ноги его смешно заплетались одна за другую, живот колыхался, под ним юбкой развевались трусы, но лицо Розамата было сосредоченно и серьезно, он размеренно вдыхал и выдыхал воздух, надувая щеки, как парнишка, пускающий мыльные пузыри. От хохота я опустился на землю, но Розамат и бровью не повел. Громко пыхтя, работая согнутыми в локтях руками, как паровозными шатунами, он протопал мимо меня, потом остановился и, не теряя сосредоточенности, принялся наклоняться, дыша теперь уже с каким-то клокочущим свистом. Потом он, стоя на одной ноге, пытался поднять другую и достать ее носком до вытянутой горизонтально руки. Даже порядок моих упражнений он запомнил! Наконец, оглушительно фыркнув, он скинул тапочки, протянул их мне и направился в палатку за своими сапогами. И ни на миг его лицо не потеряло сосредоточенности, хотя я от смеха едва мог подняться на ноги.
Но что так и не привлекло симпатии Розамата - это рыбная ловля. Сидя вечером в своем уютном зеленом закутке на берегу протоки, любуясь началом заката и наблюдая за поплавками, я вдруг услышал за спиной шорох. Понимая, что нельзя нарушать тишину, Розамат подкрался на цыпочках и тихо стал за моей спиной. Один из поплавков как раз в этот момент нырнул, я подсек и вытащил хорошего карася.
- Ух ты! - обрадовался Розамат. - Вот это да! А ну-ка еще…
Клёв в этот вечер был сравнительно слабым, и следующий карась заставил себя долго ждать. Впрочем, не так долго, как это иногда бывает. И все же, постояв всего каких-нибудь две минуты, Розамат заметно стал нервничать, переминаться с ноги на ногу - его деятельная натура искала какого-нибудь применения.
- А нельзя его заставить как-нибудь? - спросил он, очевидно, имея в виду неторопливого карася.
- Вряд ли, - ответил я сурово, потому что топтание за спиной уже начало действовать мне на нервы. - Да что ты, Розамат, - добавил я, - ведь хороший клёв. Ты что же думаешь, что они один за другим должны клевать?
- А чего же зря сидеть? - искренне удивился Розамат. - Нет, я это не люблю.
Дождавшись все-таки следующего карася, Розамат облегченно вздохнул, как человек, с трудом досидевший до конца нудного заседания, и молниеносно скрылся, решив, как видно, к вопросу о рыбной ловле на удочку больше не возвращаться.
Однако самое интересное из того, чем щедро одарил нас Розамат, - это, конечно же, его рассказы. Нельзя без конца что-нибудь делать руками - бывают ведь моменты, когда все необходимое сделано: пол подметен, суп сварен, миски на столе расставлены и все уже сели вокруг стола, в том числе и Розамат. Здесь наш неутомимый шофер считал своим долгом нас развлекать. Ему совсем немного времени требовалось для того, чтобы сосредоточиться и найти конец ниточки, за который он вытащит на свет божий и обнародует перед нами очередной эпизод из своего богатого арсенала. Здесь были и случаи, происшедшие с ним, и анекдоты, услышанные от кого-то, и рассказы русских писателей, а также писателей национальных республик, и, конечно же, порождения его собственной блестящей фантазии. Тут Розамат оставался верен себе. Все, что он говорил, преподносилось с таким темпераментом, даже страстью, что вы просто не могли не переживать вместе с ним. Каждое слово у него звучало в полную меру, это было даже не слово, а осязаемый, зримый образ. Слушая рассказы Розамата, мне в третий раз пришлось пожалеть о том, что я не взял с собой в экспедицию портативный магнитофон.
…Вот мы, закончив трудовой день, сели вокруг стола и молча стучим ложками в полумраке. Солнце только что скрылось, луна не разгорелась как следует - висит низкая, тусклая, - шакалы еще не жаловались, сверчков тоже не слышно. Полный Хайрулла тяжело вздыхает, переводя дух после дневной жары, Сабир озабочен подпусками - на том ли месте, где надо, он их поставил, не попалась ли уже какая-нибудь гигантская рыбина? - Жора, хмуря брови и ожесточенно поскребывая щетину на подбородке, подсчитывает в уме свои дневные жертвы, а я поглядываю на Розамата и знаю, что всеобщему молчанию длиться недолго…
- Жил-был царь, - начинает Розамат, и лицо его сосредоточенно, а голос звучит таинственно и многообещающе.
- Опять Розмарин со своими сказками! - досадливо прерывает Жора, который, видимо, сбился со счета.
- Хоть бы дал шакалов послушать! - вторит ему Сабир, энергично работая ложкой.
- Ну пусть рассказывает, что вы… - возражает Хайрулла и заранее смеется - он, как и я, уже оценил талант Розамата.
- Давай-давай, Розамат, рассказывай, шакалов и так услышим, - говорю я.
И Розамат продолжает менее громким, но зато более таинственным голосом:
- Жил-был царь. Он был умный и хитрый. И была у него молодая красивая дочь…
Странное дело: я вижу этого умного, хитрого отца-царя и красавицу дочку, избалованную и не знающую жизни.
- Стала дочка большой, а царю пора умирать. Зовет он ее к себе. "Доченька моя", - говорит он ей…
Последние слова Розамат произносит с великим трудом, в его голосе отчетливо слышен хрип умирающего. Даже Сабир стал реже стучать своей ложкой, Жора задумчиво уставился на Розамата, а мы с Хайруллой чувствуем мурашки, которые бойко бегут между лопатками…
- "Доченька моя, - говорит он ей. - Я умираю, оставляю тебя одну. Слушай, что я тебе скажу. Ты красивая, хорошая, к тебе будут подходить мужчины и предлагать что-нибудь. Ты их выслушивай, но никогда не говори "да". Поняла? Никогда не говори "да"…"
И в этот самый момент из пустыни слышится жалобный плач - этакий реквием по умирающему царю. Розамат умолкает, и мы тихо слушаем привычную ежевечернюю перекличку. Сабир, как всегда, подвывает, Жора с видимым удовольствием закуривает, а мы с Хайруллой переживаем за красивую неопытную сироту-принцессу…
Умолкли шакалы, и Розамат продолжает:
- Приходит дочка царя на бал, к ней подходит красивый мужчина и говорит: "Разрешите, пожалуйста, пригласить вас на танец?" - "Нет", - отвечает дочка. Подходит другой: "Можно вас пригласить?" - "Нет", - говорит она. И так каждому. Что же делать? Как быть? Девушка ведь красивая. Неужели так и останется одинокой на всю свою жизнь?.. И тогда решили пойти к поэту Пушкину. "Вот, - говорят, - Пушкин, вы поэт, скажите, как нам быть? Эта красавица никогда не говорит "да". Кто только к ней ни подходит, она всегда отвечает "нет". Как же нам выдать ее замуж?" - "Всегда отвечает "нет"? - говорит поэт Пушкин. - Ну что ж, я попробую вам помочь". И вот он едет на бал. Подходит к девушке, видит - она красавица. "Вы, конечно, не будете возражать, если мы с вами потанцуем?" - спрашивает он ее. "Нет", - отвечает девушка. Они долго танцевали, а потом он спрашивает: "Вы ведь не будете возражать, если я вас поцелую?" - "Нет", - отвечает принцесса…
Тут уж не только мы с Хайруллой, но и Жора с Сабиром внимательно слушают Розамата - как всегда, он в конце концов овладевает вниманием всей аудитории…
Да здравствуют поэты, и пусть вечно живет поэзия!
ВЕЧЕРНИЕ СТРАХИ
Скрывается солнце, выплывает луна, плачут шакалы; Розамат, а в отсутствие Розамата Жора рассказывает интересные истории. Иногда роется в памяти и выкапывает оттуда бородатый анекдот и ваш покорный слуга. Наконец приходит время забираться в палатку и лезть в спальный мешок под марлевым пологом. Кажется - чего бы?.. Так хорошо отдохнуть после трудового дня, тем более что ночью на берегу Сырдарьи свежо и прохладно, не то что днем.
Но…
Если мы днем ходим в тугаи в разношенных ботинках, а то и в тапочках, если на вытоптанном вокруг палатки пространстве можно вполне прогуливаться босиком, если, искупавшись и отработав очередной урок плавания, мы спокойно загораем с Хайруллой на берегу, это еще не значит, что страшные истории о каракуртах, тарантулах, скорпионах, фалангах - миф. Я-то прекрасно помню, что один из сотрудников Академии наук Узбекистана целый год лежит в больнице после укуса каракурта. Если вовремя впрыснуть противокаракуртовую сыворотку, выздоровление обычно происходит довольно быстро - месяц, два, - но ведь ближайший пункт помощи от нас находится в двадцати километрах, а Розамат с машиной почти все время отсутствует… Правда, я помню ценный совет виднейшего нашего исследователя П. И. Мариковского, посвятившего много времени изучению каракурта и воздействию его яда на человеческий организм. Укус паука надо немедленно прижечь спичкой. Не позднее двух-трех минут с момента укуса, пока яд не всосался. Но коварство черного паука в том, что укус его очень слаб, почти не ощутим, во сне его, скорее всего, даже и не заметишь… А через десять минут после укуса сильнейшая боль распространяется в области живота, поясницы, груди, появляется удушье, рвота, судороги, сердце бьется с перебоями, вы чувствуете страх близкой неминуемой смерти… И если нет медицинской помощи, смерть иногда действительно наступает через день - два.
Вас, как и меня, конечно же, интересует вопрос: зачем маленькому паучку такой сильный яд? Ведь он в пятнадцать раз сильнее яда гремучей змеи… Кстати, любопытно, что яд каракурта особенно сильно действует именно на млекопитающих. Для насекомых, которыми каракурт питается, он не так уж и опасен, гораздо менее опасен, чем, например, яд паука, который называется "агелена лабиринтовая". А ведь яда агелены млекопитающие почти и не чувствуют…
П. И. Мариковский считает, что сильный яд, действующий на млекопитающих, необходим пауку в его борьбе за норы. В опаленной, сожженной солнцем пустыне или степи очень важно найти подходящее укрытие. Например, нору суслика или песчанки. Зная о страшном укусе маленького черного паука с красными пятнами, мелкие грызуны часто уступают каракурту свои норы без боя. Заняв чужое убежище, самка может спокойно плести у входа в нору свою хаотическую сеть, которую "украшают" обычно хитиновые останки съеденных жуков-чернотелок, кузнечиков…
И все же в природе еще очень много загадочного. Ну хорошо, допустим, что токсичность яда каракурта мы объяснили с точки зрения практической пользы для хозяина и, следовательно, нам понятен здесь направленный ход естественного отбора, а как быть с тем самым крошечным боливийским паучком-скакуном, укус которого почти всегда смертелен? Да-да, есть в Боливии, южноамериканской стране, паучок, длина которого всего 4–5 миллиметров. Но человек, укушенный им, испытывает страшную боль и умирает через несколько часов… Зачем же этому-то крошечному созданию такая страшная сила? Ведь видов пауков-скакунов множество и большинство из них безопасны для млекопитающих и человека, почему же Его Величество Естественный Отбор отметил именно этого паучка? И с какой целью? Ведь паук-скакун всю свою жизнь странствует, и норы ему не нужны…
И почему, наконец, одно из самых ядовитых существ на Земле, возможно даже самое ядовитое, - не паук, не змея, а… лягушка! Да-да, маленькая, очень симпатичная на вид лягушка кокоа из Колумбии, которая свободно помещается в чайной ложке…
Далее я привожу дословную выписку из брошюры доктора медицинских наук Ф. Ф. Талызина, виднейшего советского паразитолога, члена-корреспондента АМН СССР, "Ядовитые животные суши и моря" (изд-во "Знание", М., 1970, с. 39):
"Загадкой для ученых остается сильнодействующий яд, содержащийся в колумбийской кокоа-лягушке. Крошечная лягушка достигает 2–3 сантиметров и весит чуть больше грамма.
Испанский врач Посадо Аранго, находясь в 1860 году у колумбийских индейцев племени холо, наблюдал, как охотники приготовляли смертоносное оружие. Они насаживали крохотную живую лягушку на тонкую бамбуковую палочку и держали ее над пламенем костра до тех пор, пока лягушка не начинала выделять кожный яд. Количество вещества, получаемое от одной лягушки, достаточно для нанесения яда на кончики пятидесяти стрел. Индейцы охотятся с отравленными стрелами на крупных диких зверей. Можно судить об опасности этих наконечников, если даже малейшая царапина на теле животного приводит почти мгновенно к его смерти. Сами туземцы никогда не берут кокоа-лягушку голыми руками.
Как утверждает сотрудник Фармакологического института немецкой Академии наук Р. Глезмер, животное, раненное стрелой с ядом кокоа, погибает в страшных судорогах от паралича дыхательных мышц. Кокоа - яд в 50 раз сильнее столбнячного токсина…"
Но вернемся к нашему отечественному каракурту. Сила яда его породила легенды и поверья. Ученый Россиков, много времени посвятивший изучению этого любопытного паука, писал: "У калмыков есть поверье, будто души всех обиженных людей на свете переселяются после смерти в паука каракурта, для того чтобы мстить людям за их черствое сердце…" И еще нужно заметить, что химическая природа яда каракурта плохо изучена, так как очень трудно добыть достаточное количество его в чистом виде…
Короче говоря, встреча с этим пауком в спальном мешке не сулит ничего хорошего. В особо мрачное расположение духа меня приводила мысль о том, что начало июня - как раз период миграции каракуртов, когда молоденькие, но уже вполне созревшие ядовитые пауки - самцы и самки - бродят по степям и пустыням в поисках подходящих мест для жилья и друг друга. Охваченные смутным беспокойством, находясь во власти инстинкта, бродят и бродят они днем и ночью и в любое время могут появиться у вас под боком. Каракурт принадлежит к числу тех существ, количество которых резко меняется год от года. Иногда их бывает меньше, иногда больше. Жора рассказывал, что несколько лет назад на этом же самом месте каракуртов было так много, что они попадались даже в мешке с рисом… Мы за всю первую неделю поймали только одного каракурта, да и то самца, который, по словам Жоры, вообще не ядовит, по словам же ученых, ядовит, но не так, как самка. Я, естественно, почти целый час фотографировал его в разных позах (удивительно, что пятна на его брюшке напоминают красные "сердечки" на картах червонной масти, а число их - 13…). После сеанса Жора варварски утопил каракурта в спирте, причем я что-то не заметил, чтобы наш храбрый начальник обращался с каракуртом как с безобидным существом - он очень уважительно брал маленького паучка своим бармалеевским пинцетом…
Кто знает, вдруг этот единственный каракурт был лишь разведчиком, за которым вполне вероятно нашествие многочисленного смертоносного войска?
Днем, при радостном свете солнца, страхи, разумеется, улетучивались, и я жаждал честной, открытой встречи с каракуртовой самкой, для которой были забронированы кадры на обратимой пленке "Орвоколор". Однако вечером…