Но вдруг, как гром среди ясного неба, как залп дивизиона "катюш", на это пленьканье, клыканье, на свисты и трели навалилось неправдоподобно яростное кваканье лягушек. Они квакали так зло, будто не могли простить себе, что слишком долго слушали конкурента. Где-то у траншеи качнулся куст, и тут же с высоты резанула пулеметная очередь. Виктор быстро перевернулся на живот, передернул затвор автомата и подтолкнул притихшего Рекса: "Вперед!"
Луна ушла в облако, идиллия закончилась, и снова в свои права вступила война. Громов был так уверен в Рексе, что пустил его впереди саперов: слалом по минному полю был ему не впервой, а ждать, когда саперы расчистят проход, некогда. Другое дело – обратный путь, не исключено, что придется отходить с боем да еще волочить "языка", поэтому саперы замыкали группу разведчиков и деловито снимали мины, готовя безопасный коридор.
Вот и заросшая травой пойма. "Только бы не переполошить лягушек, – подумал Виктор. – Пока они орут, немцы будут спокойны". Но лягушки надрывались с упоением, им не было дела ни до людей, ни до собаки. Стоп! Дальше открытое место. Громов послал вперед глаза и уши разведгруппы – самых чутких и зорких. Сам остался между ними и группой прикрытия. Потом подумал и отправил вперед Рекса. Его силуэт хорошо просматривался на фоне перепаханной высоты. И вдруг Рекс замер. Замерли и дозорные. Виктор осторожно подполз к ним.
– Что случилось? – спросил он шепотом.
Но можно было и не спрашивать: морда Рекса вытянулась вперед, уши встали торчком, и поленом вытянулся хвост. "Все ясно, – подумал Виктор. – Чует человека".
– Слышу шорох, – шепнул один из разведчиков.
– А я вижу силуэты.
– Точно, люди, – подтвердил Громов. – Может быть, наши, разведчики из соседней дивизии?
– Едва ли. Уж больно уверенно идут – почти в полный рост.
– Пятнадцать человек, – сосчитал самый зоркий.
– Тихо. Замри! – приказал Громов.
Силуэты все ближе. Если это немцы, пора стрелять. Но Виктор никак не мог отделаться от мысли, что перед ним, возможно, свои. И вдруг за спиной раздался глухой страдальческий кашель. "Черт подери! Седых! Не выдержал!" – чуть не закричал с досады Громов. Силуэты замерли. Оттуда прошелестело: "Штиль!"
– Немцы! – обрадовался Виктор и выстрелил.
Загремели автоматы, загрохотали разрывы гранат. Через несколько секунд все было кончено. Но вот ведь беда – ни одного живого немца. И до пулеметчика теперь не добраться. Бой был так скоротечен, что ни в немецких, ни в наших траншеях не могли понять, что произошло на ничейной земле, – обе стороны выжидательно молчали. А разведчики, забыв об осторожности, бегали у подножия высоты и все время натыкались на трупы. И тут Громов услышал глухое рычание, хриплый лай и панический вопль вперемежку с немецкой руганью.
– Ура, живой немец! – крикнул Седых.
В тот же миг из-под пенечка ударил пулемет. Он бил длинными очередями, вспарывая землю у самого подножия высоты, а потом пулеметчик задрал ствол – и отрезал разведчикам пути отхода.
– Седых, ко мне! – позвал Громов. – Зайди слева и бей трассирующими. Бей хоть в небо, главное, чтобы он тебя заметил.
– Есть! – кивнул старшина.
Через минуту из-за бугорка потянулся веер трассирующих очередей. Пулеметчик тут же перенес огонь левее. Виктор знал, что из-за вспышек собственного пулемета немец несколько ослеп, и рванулся прямо к амбразуре. Рекс бросился за ним. "Надо бы остановить", – мелькнула мысль. Но сейчас Громов был в том счастливом состоянии, когда действия опережают мысль. Граната была всего одна, поэтому работать надо наверняка. Не добегая до пенечка, Виктор остановился, опустился на колено, глубоко вдохнул и на выдохе бросил гранату. Она влетела точно в амбразуру.
"Порядок, – удовлетворенно подумал Виктор, катясь с откоса. – Ты лейтенанта Ларина уже не достанешь. Кто другой – возможно, но не ты!"
Когда Громов догнал группу, Седых доложил:
– У нас двое раненых. Убитых нет.
– Что немец?
– Цел. Ни царапинки.
– Береги гада. Чтоб таким же целым и доставил!
На допросе Громов не присутствовал, но через полчаса его вызвал полковник Сажин.
– Ну, капитан, натворил ты дел. Каша заварилась серьезная.
– Не понял.
– Шульц, кажется, был прав. Бруно Грубер, которого ты приволок, оказался сапером. И вообще вся их группа состояла из саперов. Знаешь, что они делали на ничейной земле? Проходы для танков. К тому же он из шестой дивизии.
– Вот так штука! Пять дней назад перед нами была восемьдесят шестая.
– То-то и оно! Потрепанную дивизию сняли и заменили свежей. А мы это проморгали. Э-эх, а я думал, в моей дивизии хорошая разведка. Погоди, не ерепенься! Сейчас не до того. У Грубера карманы набиты шоколадом и сигаретами, а во фляжке – шнапс. Говорит, что НЗ выдали вчера вечером.
– Что и требовалось доказать! – воскликнул Виктор и нанес свой коронный удар – прямой правой – по уложенной дерном стенке блиндажа. – Значит, начинаем?
– Не знаю, капитан, не знаю, – взволнованно шагал туда-сюда комдив. – Но, судя по тому, что пленного затребовал штаб фронта, назревает что-то серьезное.
– Наступление! – убежденно сказал Громов.
– Вот именно. Только не наше.
– Не наше?!
Была глубокая ночь. Часы показывали начало третьего, а стало светло как днем – небо озарилось тысячами всполохов. Все гремело, стонало и дрожало – тысячи орудий, минометов и "катюш" открыли огонь по врагу. Началась Курская битва!
Не знал тогда капитан Громов, что начало величайшего сражения Второй мировой войны ускорил он: именно после допроса Бруно Грубера К.К. Рокоссовский доложил Г.К. Жукову о готовности немецких войск в три часа утра перейти в наступление, и тогда маршал Жуков отдал приказ обрушить на врага мощь всей артиллерии фронта.
Глава XI
Отгремела артиллерийская канонада. На окопы и траншеи навалилась прямо-таки довоенная тишина. Все изготовились к атаке, но приказа идти вперед не было.
– Чего тянем? – ворчали бывалые солдаты. – Пока немец не очухался, самое время брать его за грудки.
"И действительно, чего сидим? – недоумевал лейтенант Ларин. – Пока не рассвело – бросок, и первая траншея – наша. Потом вызываем огонь на вторую траншею, ждем, когда ее обработают, – и снова бросок. Элементарно! В училище за тему "Взвод в наступлении" – пять баллов, а под Понырями – орден. Нет, нет, так не бывает: первый бой – и сразу орден; медаль куда ни шло… А почему я не волнуюсь? Странно как-то. Все говорят, главное – не оплошать в первом бою. Покажешь себя смелым, грамотным командиром – солдаты за тобой пойдут в огонь и воду, растеряешься или, не дай бог, струсишь – хана, лучше уйти в дальний окоп и использовать заветный патрон. А я не согласен! Волгу я тоже переплыл не с первого раза: поначалу барахтался у берега, потом научился справляться с течением, а в конце лета спокойно перемахнул на другую сторону. Понял, все понял – крутанул он никак не отрастающий ус. – Я не волнуюсь, так как не знаю, что меня ждет. А вот и знаю, – услышал он нарастающий гул. – Сейчас начнется бомбежка".
В этот миг из-за леса брызнули первые лучи солнца. Они так четко высветили надвигающуюся с запада армаду самолетов, что Ларин на долю секунды залюбовался этой картиной. А потом бросился по траншее.
– Убрать с бруствера пулеметы, – приказал лейтенант. – Никому не высовываться. Автоматы завернуть в плащ-палатки, иначе затворы забьет землей. Все, началось! – крикнул он и упал на дно траншеи.
Больше Ларин ничего не видел и не слышал. Он только чувствовал, как вздыбилась и опрокинулась земля. С каким-то непонятным удивлением он чувствовал и другое: взрывные волны доносились не сверху, а откуда-то снизу, из глубины земли. Лейтенанта подбрасывало, швыряло в стороны, засыпало, снова куда-то кидало.
А капитана Громова бомбежка застала у танкистов. Когда началась артподготовка, он вернулся в свой блиндаж. Рекс встретил его сдержанно, да и Виктору было не до нежностей. Скоро наступление, а вперед идти надо налегке. Поэтому Виктор решительно сгреб весь скарб, которым оброс, пока сидели в обороне, засунул его в угол, а в вещмешок уложил только самое необходимое. И вдруг он заметил снарядную гильзу со свежим букетом полевых цветов.
"Маша, – екнуло сердце. – Здесь была Маша. Нашла время. А я…"
– Рекс, что делать? Ты хозяйку видел?
Рекс блаженно щурился и, насколько позволяла его могучая пасть, тонко поскуливал. А потом настойчиво гавкнул и поцарапал дверь.
– Правильно, Рекс. Умница. Надо ее навестить. И немедленно!
Канонада продолжалась, а Громов мчался к медсанбату. Рядом черной тенью стлался Рекс. Вот и хорошо знакомая рощица, палатки с красными крестами, снующие туда-сюда люди в белых халатах. "Да, работенки им сегодня прибавится", – подумал Виктор. И тут он увидел своего старого друга хирурга Васильева.
– Коля! – окликнул его Громов. – Николай, ты что, меня не слышишь?
– А, это ты… Привет, разведка, привет. Что нового? Как собачка? – покосился он на Рекса.
– Твой бывший пациент на здоровье не жалуется, – пытался говорить в традиционной шутливой манере Виктор. – А вот я в медицине нуждаюсь, причем остро!
– Что такое? – встревожился доктор.
– Твоя помощь не нужна: резать и штопать пока нечего. Так что обойдусь средним медперсоналом. Лучше всего с моими проблемами справится младший сержант Орешникова. Прошу дать ей увольнительную на несколько минут.
– Да тут я, тут, – послышалось за спиной.
Маша сидела на корточках и гладила разомлевшего Рекса. Васильев посмотрел на собаку, на беззаботно улыбающегося Виктора и махнул рукой.
– Ну и семейка! Вы когда-нибудь повзрослеете? Вот-вот наступать, а они… ей-богу, будто дети малые.
Рекс почувствовал осуждающие интонации в голосе доктора – и сам собой у него обнажился клык.
– И собачка у вас улыбчивая. Свинья неблагодарная: я его с того света вытащил, а он – с угрозами.
– Да ладно тебе, не ворчи, – обнял его за плечи Виктор. – Потому и забежал, что скоро наступление. Драка предстоит серьезная. А на такое дело надо идти в хорошем настроении и на всякий случай в чистом белье. К тому же не вредно испросить прощения у всех, кого ненароком обидел. Сейчас, конечно, не до этого, но наши предки поступали именно так.
– Начитанный какой, прямо ужас! – театрально всплеснул руками доктор. – И когда ты все успеваешь? Неужели все это сказано в уставе: других книг я в твоих руках не видел.
– Доиграешься, Коля! Смотри, пожалуюсь Рексу.
Потом он отвел доктора в сторону и, виновато поглядывая на Машу, сказал:
– Спасибо, что вовремя предупредил. Рекс Машу догнал, и от бабки-повитухи мы ее спасли. Маша действительно беременна. Это же так здорово! У меня будет сын. Коля, дружище, надо любой ценой Машу сберечь. Не пускай ее вперед… Держи возле медсанбата, здесь все-таки потише. Погоди, не перебивай! Ты один знаешь все. Если что со мной, вот адрес матери: пусть Маша едет к ней и рожает в Москве. Помоги ей, Коля, помоги! В графе "отец" не должно быть прочерка. Я не знаю, кому какую писать бумагу, тем более у Маши еще нет развода, но надо, чтобы по совести, чтобы пацан не страдал. Ты все скажи. Кому надо… Это я так, на всякий случай, – перевел дух Виктор. – Умирать не собираюсь, но на войне это случается.
– Какая же ты все-таки с… – прочищая неожиданно запершившее горло, начал Васильев.
– Скажи: собака! – воскликнул Виктор. – Для тебя это слово ругательное, а для меня – лучшее изъявление дружеских чувств.
– Да ну тебя к черту, – махнул рукой Васильев. – Ладно, иди. Воюй спокойно. А в своих проблемах будешь разбираться сам. На меня можешь рассчитывать только в одном: обещаю быть шафером. Все-таки фронтовые свадьбы не каждый день бывают, так что подарок – разные там пеленки-распашонки – за мной. Вручу, само собой, тайно, чтобы прилюдно не смущать невесту.
А невеста сидела возле Рекса и вычищала из шерсти колючки.
– Рексик, собаченька, – приговаривала она, – все бегаешь, все носишься по кустам да оврагам. Хозяин не дает покоя. Да? Он такой, я его знаю. Но делать нам с тобой нечего: раз уж выбрали его, будем бегать вместе. Ты там за ним присматривай, а то он вечно вперед лезет. Но ничего, остепенится! Станет отцом – и остепенится. Эх, собачка, и как я буду выпутываться, ума не приложу. Но назад хода нет, это решено. Решено, да?
Рекс внимательно посмотрел на Машу и медленно моргнул.
– Ну вот, раз и ты со мной согласен, значит, так тому и быть. Будет у тебя еще один хозяин: маленький, сладенький.
И вдруг Маша заплакала. Слезы так и брызнули. Она чувствовала, что ей неудержимо хочется не просто плакать, а выть, откровенно, по-бабьи выть.
"Нет-нет, нельзя!" – приказала она себе. Но слезы текли ручьем. Чтобы не зарыдать в голос, Маша стиснула шею Рекса, зарылась лицом в шерсть.
Рекс ничего не понимал. Такого с ним еще не было. Соленая влага стекала по шее, он ее слизывал и чувствовал такую невероятную и такую сладкую слабость, что не выдержал и жалобно, прямо-таки по-щенячьи, заскулил. И тут Маша зарыдала в голос.
– Что это вы? – изумился Виктор. – Что за концерт для солистки с собакой?
Но ни Маша, ни Рекс не обращали на него внимания. Виктор смущенно топтался рядом и не знал, что предпринять. Но вот Маша всхлипнула в последний раз, одним рукавом вытерла слезы, другим – собачью морду, поднялась, расправила складки гимнастерки и сияющими глазами взглянула на Виктора.
– Все в порядке, капитан. Не осуждайте. Бывает. Накопилось всякой всячины. Ну, что у тебя? Как живешь?
– Да так, беготня. Я, Маша, заскочил… Понимаешь, увидел цветы, и так захотелось тебя обнять.
– Обними.
– Неудобно. Люди смотрят.
– А мне удобно, – озорно улыбнулась Маша и крепко поцеловала Виктора.
– Ты смотри… поаккуратней, – наставительно начал Громов. – Бои будут серьезные. Вперед не лезь.
– Ты тоже.
– Ну, я – это я. Я – другое дело.
– Вот именно. У каждого свое дело. Ты, Витенька, не мельтеши и понапрасну не волнуйся. Тут уж как судьба распорядится… А я вчера гадала. У одной девчонки карты нашлись, так я не удержалась. Если карты не врут, предстоит нам с тобой дальняя дорога, потому что есть общий крестовый интерес. И утешимся мы маленьким-маленьким валетиком!
– Так тому и быть! – широко улыбнулся Виктор, уже не стесняясь, поцеловал Машу и побежал в расположение разведроты.
Именно в этот миг из-за леса брызнули первые лучи солнца. Они так рельефно и так четко высветили надвигающуюся с запада армаду самолетов, что Громов на секунду залюбовался этой картиной. В следующую секунду он понял, что надо немедленно искать укрытие. У самой кромки леса стояли закопанные по самую башню танки. Громов бросился к ним и юркнул под ближайший. Рекс пристроился рядом.
– А-а, Громов! – услышал Виктор хрипловатый басок.
– Ба, Маралов! – обрадовался Виктор. – Вот так встреча! Ты как здесь очутился?
– Своим ходом. Триста верст на гусеницах – и я на славной курской земле, – покусывая травинку, заявил танкист.
– И давно здесь?
– Трое суток.
– Отмахать триста верст и зарыться в землю? Вот-вот наступать, а вы по самые уши в черноземе. Что-то я тебя не понимаю.
– Эх ты, пехота, – хлопнул он Виктора по плечу. – Это ведь только кажется, что танк – броневой щит. Поджечь его ничего не стоит. Даже паршивая бутылка с зажигательной смесью останавливает эту массу железа. А для пушки или самолета нет лучшей мишени, чем "железный гроб". Так что я взял за правило: до поры до времени сидеть тихонько и не высовываться.
– А как нога? Я ведь из госпиталя вышел раньше тебя.
– Костяная! Своя! – хохотнул Маралов.
Танкист балагурил, смеялся, а Виктор никак не решался взглянуть ему в лицо. Он побаивался это делать еще в госпитале, а ведь их койки стояли рядом. Танк Маралова подбили в последний день Сталинградской битвы. Тридцатьчетверка пылала, как сноп соломы. Экипаж погиб. Весь. Погибшим считали и командира роты Маралова, даже похоронку отправили. Но когда спецкоманда осматривала обуглившиеся танки и собирала то, что осталось от экипажей, комроты застонал. Потом госпитали, операции, пересадки кожи. Все бы ничего, если бы не лицо. Ни бровей, ни ресниц, ни волос на голове. Ушей и носа – тоже почти не было. Сплошной ожог, прикрытый тонкой лилово-красной кожей.
Но Маралов не унывал. Не было в госпитале человека веселее его. Он балагурил, острил, по любому поводу сыпал анекдотами. Никому и в голову не приходило жалеть старшего лейтенанта или сочувственно расспрашивать, как он думает жить дальше. И вот ведь чудеса: самые хорошенькие и самые неприступные медсестры прямо-таки роились вокруг Маралова. Но что больше всего поражало претендентов на роль госпитальных сердцеедов: в глазах девушек не было и намека на сердобольность или жалостливость, нет, и голубоглазые, и черноокие светились неподдельной влюбленностью в танкиста. Вот и пойми женскую душу!..
Маралов шел на поправку. Лицо его не смущало, а вот нога не давала покоя: два перелома и разбитое колено. Это не шутки.
– Хотят списать подчистую, – хрипел он Виктору по ночам. – Черта с два! Не на того напали. Да я одной рожей так испугаю фрица, что тот вмиг околеет. Лишь бы сесть в танк. Ты же спортсмен, помоги, придумай, как разработать сустав: на комиссии сказали, что вся загвоздка в нем.
И Виктор придумал. Тут была и бесконечная ходьба по лестницам, и лазание по шведской стенке, и велосипед… В тот день, когда Громов выписывался, Маралов, хоть и сильно хромая, но уже без костылей проводил его до ворот.
– До встречи, – обнял он Виктора. – Война хоть и большая, но там тесно. Увидимся! И вообще предлагаю въехать в Берлин на моей броне.
– Принято, – улыбнулся Виктор. – Я тебе напишу.
Но так и не написал. И вот теперь командир танкового батальона капитан Маралов принимает товарища по госпиталю под своей тридцатьчетверкой.
– Помнишь, Громов, я тебе говорил, что на войне тесно и мы увидимся?
– Ага.
– Так давай за встречу. По глоточку, – отстегнул он фляжку. – А то когда еще придется? Сейчас здесь такое будет!
– Давай. Я рад. Честное слово, рад, что ты в строю, что комбат, и вообще…
– Я тоже. Ну, будем живы! – Маралов сделал изрядный глоток, передал фляжку Виктору, а Рексу протянул сухарь.
– Не возьмет, – заметил Виктор. – Ест только из моих рук.
– Сам научил? Молодец собачина, так и надо. Доверяй только хозяину. Ну, все, братцы, началось! Теперь – лишь бы не прямое попадание.
Обработав передний край, "мессеры" и "юнкерсы" навалились на рощицы и перелески, которые как ни маскируй, а сверху просматриваются почти насквозь.
Полчаса непрерывного гула, воя, рева, треска, взрывов, стонов… А потом – как будто ничего и не было. Тишина. Оглушенные люди вылезали из-под танков… Маралов приказал прочистить орудия, привести в порядок триплексы и прицелы, проверить боезапас.
– А ты говорил, зачем закопались?! На, смотри, – протянул он Виктору бинокль. – Так что вперед пойдем не скоро.
С холма лавиной катились фашистские танки. В бинокль хорошо было видно построение атакующего каре: впереди и на флангах – тяжелые "тигры", в середине – "пантеры" и самоходные орудия "фердинанд". Танки шли, не открывая огня, а "фердинанды", выскакивая на бугры, вели беспорядочную стрельбу.
– Хотите, чтобы мы себя обнаружили, а "тигры" засекли и расстреляли в упор? – усмехнулся Маралов. – Ни черта у вас не выйдет!