Первый шприц уже торчал в слоне час, когда Тони выпустил последний, в спину животного, и оно, шатаясь, попятилось, описывая все меньшие и меньшие круги. Слон наклонился самым невероятным образом назад, но не падал, боролся, несмотря на то что ноги уже не держали его.
И тут Тони, отбросив всякие предосторожности, выпрыгнул из машины, схватил слона за хвост и попытался повалить его назад, но молодой самец был такой тяжелый, что все усилия Тони оставались безуспешными. В конце концов слон упал, но сознания не потерял. Когда мы подошли к нему с ошейником и приборами, он даже повернул хобот в нашем направлении, как бы защищаясь.
Я тут же облил водой его уши и бока. Говард вскарабкался ему на шею, чтобы ввести под кожу датчик температуры, который проводком соединялся с передатчиком, помещенным в подушечку. Последнюю следовало укрепить на голове слона. Сью передавала Говарду инструменты, находясь в пределах досягаемости хобота, и слон пытался на ощупь выяснить, что творится позади пего. Тони брал кровь на анализ, а мы с Мходжей пытались пропустить под шеей животного ошейник с главным передатчиком, все время уворачиваясь от ударов хобота.
Наконец Говард наложил последние швы. Ему осталось покрепче закрепить подушечку и зонд, чтобы они хотя бы несколько часов могли продержаться на слоне. Вдруг глаза животного медленно закрылись, а дыхание стало тяжелым: он лежал на животе и задыхался.
- Скорее веревку! - закричал Тони. - Обмотай ее вокруг бивней и привяжи к "лендроверу"! Постарайся повалить его на бок!
Со всей быстротой, на которую был способен, я привязал веревку, а затем начал гонять "лендровер" взад и вперед, пока не опрокинул тяжеленную тушу.
Слон глубоко вдохнул и несколько раз быстро выдохнул воздух. Дыхание его успокоилось и стало глубоким. Наконец лекарство подействовало, и хобот застыл. Мне удалось протянуть ошейник под шею и, просунув до предела руку, достать до подбородка, где с другой стороны до него смог дотянуться Мходжа.
Мы установили на шее маленький микрофон, но, чтобы удержать его сверху, нужен был противовес. Говард скрепил концы ошейника проволокой, смолой и заклепками. Так как заранее рассчитать длину ошейника было невозможно, отверстия для проволоки пришлось проделывать на месте.
После закрепления ошейника и подушечки у нас осталось немного времени, чтобы измерить длину и высоту тела, окружность ноги, длину и толщину бивней и высоту на уровне плеча. Его рост от ступни до лопатки соответствовал по кривой доктора Лоуза возрасту 20–25 лет. Для будущих операций с ошейниками мы измерили и обхват шеи - 1,82 метра.
Сью передала Тони шприц с М-285, наркотиком из ряда морфина, который снимал действие М-99. Мы впрыснули животному концентрированный раствор. Тони промыл кожу за ухом слона и сделал внутривенное вливание. Затем мы вернулись в машину. Несколько минут спустя слон шевельнул ушами.
Откинув назад голову, он перекатился на брюхо и медленно встал. Лекарство и борьба с ним лишили слона сил, он застыл в тени дерева. По-видимому, его температура, несмотря на все мои усилия, резко поднялась, ибо он сделал нечто такое, чего я никогда не видел раньше: сунул хобот глубоко в глотку, втянул в него воду и облил плечи и затылок.
О таком странном поведении я читал у Гордона Камина, охотника XIX века. Он описал случай со слоном, за которым несколько километров гнались на лошади, - тот тоже поливал себя извлеченной из желудка водой. Свидетелем подобной сцены оказался и Хью Лэмпри, когда на "лендровере" преследовал самца, вырвавшего с корнем пинкнею. Позже, во время засухи 1971 года, в Цаво была сделана фотография слоненка Собо. Он в течение нескольких часов стоял на самом пекле рядом с погибшей от жажды матерью, добывая воду из своего желудка и обливаясь ею. К счастью, малыша подобрал смотритель парка Дэвид Шелдрик, и с тех пор Собо ведет беззаботную жизнь в стаде сирот.
М 4/3 медленно вышел из тени на солнце, но вскоре вернулся. Он ощупал ошейник, но, к нашему немалому удивлению, даже не сделал попытки сорвать его. Говард получил его подкожную температуру, переданную в виде декодируемого импульсного сигнала. Она понизилась с 37,8 до 35,5 °C.
Смеркалось, вернулись семейные группы, сопровождавшие самца утром, и окружили М 4/3. Многие подходили к нему и ощупывали его новые приобретения - ошейник и температурный датчик. Их снедало любопытство, и они исследовали предметы и места, где остался запах человека. Ни один слон не пытался сорвать с него нашу аппаратуру.
Мы очень устали. Утром Тони и Сью уезжали, а потому первую ночь мы оставили М 4/3 без присмотра. В лагере мы отметили сразу и успех, и отъезд друзей. Хартхоорны не ели мяса, не пили вина и не курили, но атмосфера была на редкость веселой.
Утром они уехали. Увы! Датчик температуры уже вышел из строя. Говард с женой остались еще на одну ночь, которую мы провели в наблюдениях за М 4/3. Ночь стояла темная и дождливая, а еще раньше, в сумерках, на берегу рядом с нашим слоном появились гиппопотамы. Около него бродили еще три слона разного роста. На небе ни луны, ни звезд, все скрыто тучами. Большую часть ночи мы слышали лишь треск ломающихся веток, и только к утру раздался громкий храп.
У нас в ушах звучало "тин-тин-тин" от передатчика на молодом самце - единственный звук, не прерывавшийся ни на мгновение. В этом было нечто сверхъестественное. Когда мы сидели в кабине "лендровера" и освещали записи красным фонариком, свет которого, как мы надеялись, не был виден слонам, нам казалось, что мы охотимся в галактике за космическими кораблями. Звуки не имели ничего общего с толстокожими, а красный свет фонарика придавал всему окружающему фантастическую окраску.
Когда долгая ночь перешла в холодный дождливый рассвет, М 4/3 занимался тем, что потрошил нежно-зеленый куст Salvadora persica. Остальные слоны были тут же; за ночь они не прошли и 800 метров.
Говард не мог больше откладывать свой отъезд, поэтому в лагере он внес последние изменения в передатчики и держатели антенны, укрепленной на "лендровере", и после завтрака отбыл в Серенгети на встречу со львами и гиенами.
Целых 17 чудесных дней и ночей я следовал по пятам за молодым самцом в его скитаниях по склонам и лесам, вдоль лесистых ущелий рифтового обрыва и по берегам озера. Отмечая на карте его маршрут, я записывал, что он ел, пил, с кем водил компанию, ибо социальная организация самцов пока оставалась для меня тайной и хотелось узнать, есть ли у слона "друзья". Изредка мне приходилось сломя голову возвращаться в лагерь для пополнения запасов воды, бензина и консервов.
В первую ночь, которую я провел в одиночку в "лендровере", меня заели комары, влетавшие в открытую дверцу. На следующую ночь я установил накомарник. Было темно, и через пару часов монотонное "тин-тин-тин" сморило меня.
В полночь я вдруг проснулся с ощущением, что рядом кто-то есть. Лунный свет слепил глаза, а до машины доносился звук, похожий на повторяющийся стук биты о крикетный шар. Наконец я различил на фоне звезд силуэты М 4/3 и незнакомого мне громадного слона. Их хоботы были сплетены. Они толкались и наносили друг другу удары, защищаясь от ударов противника бивнями. И каждый раз, когда скрещивались бивни, я слышал разбудивший меня звук. Бивни сверкали и светились в лунном свете, а два гиганта сражались с наигранной яростью.
Ни звука, ни движения вокруг, только легкий ночной ветерок с гор да две покачивающиеся черные массы среди шуршащего кустарника.
Под утро я снова заснул. Меня разбудила далекая пулеметная очередь. Я встал. Ночь выдалась холодная, выпала сильная роса, а одежда на мне оказалась легкой и я дрожал от холода. Небо затянули тучи, а мой слон исчез. Издали донеслась новая пулеметная очередь, и в то же мгновение ввысь взмыла маленькая птичка. Я увидел ее в бинокль в момент, когда начался треск - птичка быстро-быстро махала крылышками. То был жаворонок, он заявлял о своих правах на эту территорию.
М 4/3 менял компанию каждый день. Всего он встретил 12 самцов и крупнее и мельче себя, временно становился членом четырех различных семейных групп, пять дней провел с одним и тем же самцом; иногда же он целый день бродил в одиночестве. Иначе говоря, М 4/3 на время присоединялся к другим слонам или проводил в приятном ему обществе часа два. Нет никаких сомнений в том, что за период детства и независимого существования он неоднократно встречался со всеми обитателями своего мирка.
Дни и ночи сменяли друг друга, передатчик слабел, и в конце концов его голос стал слышен лишь на расстоянии 300–400 метров. За неимением других Говарду пришлось поставить батарейки местного производства, а они были недолговечны. Ошейник вскоре покрылся грязью, и ни один турист даже не заметил его. Полистироловая капсула с передатчиком износилась, клейкие ленты крепления отвалились, подушечка датчика температур оторвалась, хотя швы остались па месте.
Но и после прекращения сигнала я еще два дня следовал за слоном. Итак, всего я наблюдал его в течение 22 суток. В общем, опыт удался.
В ноябре на несколько дней приехал Говард с новым ошейником. На этот раз, помня о наших злоключениях, мы заранее вычистили и проверили "Капчур", а также использовали большую дозу наркотика.
Мы без всякого труда обездвижили молодого самца из сообщества Сфинкса. Он рухнул на землю через восемь минут после попадания шприца. Находившаяся рядом семейная группа вдруг принялась с такой силой толкать его бивнями, что мы не поняли, помогают они ему или нападают. Во всяком случае, ни один слон не защищал его от нас. Подойдя ближе, мы насчитали у него на спине пять ран от бивней. Мы быстро приладили ошейник, и через 25 минут животное уже было на ногах. На этот раз мы и не пытались установить датчик температуры. Молодой самец с трудом держался на ногах и несколько часов провел в полубессознательном состоянии.
Я пришел к заключению, что большая доза снотворного надежнее серии мелких доз с кумулятивным эффектом, растянутых на несколько часов, ибо за это время слона легко потерять из виду. Я постарался также проводить обездвиживание по возможности скрытно, и следующий опыт полностью подтвердил мою правоту. Если слон не видел ничего необычного вокруг, на шприц он реагировал, как на укус насекомого: пробежав несколько шагов, замедлял ход и дальше шел уже не спеша. За ним было легче следить, а сам слон уставал значительно меньше.
К сожалению, радио опять нас подвело, оно работало всего три дня. За это время я нанес на карту подробные маршруты 17 семейных групп, бродивших в районе Ндалы в поисках пищи. Наш самец следовал за этим стадом. Хотя он уже и вкусил чувство независимости, ему, казалось, нравилось находиться в обществе молодых животных и взрослых самцов. Слон частенько трогал свои раны, они беспокоили его. Однажды он сорвал пучок травы, тщательно натер ею раны, а затем съел ее.
Я следовал за ним и по ночам. Ошейники М 4/3 и молодого самца из сообщества Сфинкса убедили меня, что ответ на важнейший вопрос о перемещениях слонов мог быть получен лишь с помощью радиослежения за группами самок с малышами, но здесь возникала другая проблема: стоило какому-либо животному почувствовать действие наркотика, как самки тут же образовывали круг защиты. Его следовало разорвать или каким-то образом обойти. Основываясь на больших различиях в поведении отдельных особей, я надеялся отыскать подходящего слона в подходящей семейной группе и в подходящих условиях.
Радиослежение намного облегчалось при наличии самолета. Говард уже проделал такой опыт на стареньком "Пайпер-Крузер". Он производил подсчет слонов в Серенгети и установил, что мощность и дальность приема значительно растут с увеличением высоты. Н-образная антенна легко крепилась к стойкам крыла. Эта конструкция была придумана для слежения за слонами леса Маранг, за которыми вряд ли удалось бы долго идти пешком. Я пришел к мысли, что для успешного продолжения работы мне необходим самолет. С него будет легко в любое время года пересчитывать слонов в парке.
Глава VIII. Мне сверху видно все…
Мне был нужен собственный самолет. Общая панорама сверху имела огромное значение. Когда Хью Лэмпри, Майлс Тернер и Сэнди Филд, смотрители Серенгети, прилетали на своем "Супер-Клабе" помогать мне подсчитывать слонов, меня просто зачаровывали громадные массы толстокожих внизу, ощущение свободы и великолепные пейзажи. Но я знал, что Джон Оуэн не даст мне самолет. Он взял на работу бедного студентика, который ездит на "лендровере" или ходит пешком, а не авиатора-расточителя.
По счастливой случайности я унаследовал от отца несколько акций и благодаря подъему их цены в 1968 году оказался владельцем достаточной суммы для окончания пилотских курсов и покупки недорогого самолета. В ноябре этого года я делил свое время в Англии между посещением Лондонского института тропической медицины, где проходил повторный курс лечения от шистосоматоза, ибо первый результатов не дал, и Оксфордским летным клубом в Кидлингтоне, где учился пилотировать "Чероки-140" с трехколесным шасси. Но мне следовало еще уговорить Джона Оуэна, любившего повторять, что "самолет заставляет молодых людей забывать о тверди". Я убеждал его, что самолет необходим для определения точных размеров территории слонов вне парка и для облета за считанные минуты района, который пешком обойти можно лишь за несколько дней. И, наконец, я объяснял, что благодаря превосходной видимости смогу заглянуть в укромнейшие уголки Эндабаша, не говоря уже о радиослежении за животными.
Хью Лэмпри, руководитель моей работы, встал на мою сторону, и тогда, к моей великой радости, Джон Оуэн удовлетворил мое ходатайство и даже выделил малую толику денег на обслуживание самолета.
В январе 1969 года я нашел идеальную машину в аэропорту легких самолетов в Уилсоне, недалеко от Найроби. То был "Пайпер-Пейсер", выпущенный 18 лет назад. На нем стоял двигатель в 150 лошадиных сил, а стоил самолетик 1650 фунтов. Переделав окошки на съемные, я получил прекрасный обзор для подсчета слонов.
Оставалось переучиться, чтобы освоить посадку на "классическое" шасси. Трудность заключалась в том, что центр тяжести самолета размещался позади двух больших передних колес и его сильно болтало при торможении на земле после посадки. Если вихляние не удавалось остановить, самолет вертелся волчком и утыкался концом крыла в землю. "Пейсеры" славились тем, что их трудно было обуздать.
И вот я один отправился в Маньяру. На посадочной полосе на вершине рифтового обрыва около гостиницы постоянно свирепствовал сильный боковой ветер, поэтому последний заход мне пришлось делать боком, как крабу, и выравнивать самолет за секунду до посадки.
Через несколько недель я уже мог приземлиться без вращения самолета. В воздухе самолет вел себя превосходно; он моментально реагировал на команды пилота и не очень на его ошибки. Он практически не терял скорости, что весьма меня устраивало, так как при подсчетах животных приходится летать низко и с небольшой скоростью. Я упорно продолжал работать над техникой взлета и посадки. Длина маньярской полосы чуть превышала 1000 метров, а мне хотелось знать, на что способен мой самолетик, чтобы иметь возможность сесть на любой площадке в кустарнике, часто короткой, узкой и изрытой ямами и рытвинами.
Я до сих пор хорошо помнил об одном происшествии, случившемся года два назад, в последний день ежегодного подсчета слонов Серенгети. Мы с Хью Лэмпри сидели в качестве наблюдателей в стареньком "Пайпер-Крузер" Говарда Болдуина, который пилотировал Билл Хольц. Мы давно пересекли южную границу Серенгети и оказались в районе громадного соляного озера Эяси. Ходили слухи, что у семисотметрового обрыва на его низких берегах жила популяция слонов, которые заходили и в Серенгети. Предполагали, что сюда забирались и маньярские слоны, пересекавшие для этого лес Маранг. Обе популяции смешивались, и здесь находилась их общая территория.
Мы летели над обширными землями - равнинами, глубокими каньонами, на склонах которых среди хаотического нагромождения скал росли деревья. Ближе к полудню мы, не заметив ни одного слона, приземлились на старой полосе около деревеньки Макао, чтобы выпить по чашечке кофе. Длина полосы была около 600 метров, и мы плавно спланировали и мягко сели. Но при взлете "Крузер" никак не желал набирать скорость и не мог оторваться от земли из-за высокой травы, достигавшей 30 сантиметров. Скорость почти не увеличивалась, и мы, как кенгуру, начали подпрыгивать в воздух и снова падать на землю. Вдруг перед нами выросли деревья - полоса кончилась.
Билл направил машину в прогалину меж деревьев. Самолет уже набрал скорость 75 километров в час и должен был вот-вот взлететь, как вдруг мы ощутили сильнейший толчок и нас бросило в сторону. Когда самолет несся на полной скорости, здоровенный сук ударил по фюзеляжу, опрокинул машину, и она крылом воткнулась в землю. Несколько секунд мы сидели, не шелохнувшись, пока из разорванных резервуаров в крыле выплескивался бензин, потом стряхнули с себя оцепенение и бросились со всех ног прочь.
Внимательно осмотрев полосу, мы нашли метрах в тридцати от ее конца сук, скрытый травой. После удара о него оторвалась правая часть шасси. Самолету пришел конец: кроме того, что оторвалось шасси, сломались оба крыла и погнулся фюзеляж.
Билл Хольц был опытным пилотом, но до сих пор не имел дела с высокой травой. Еще одна "переменная величина", которую следовало принимать в расчет перед полетом кроме высоты, скорости, направления ветра, времени суток и числа пассажиров. Я надеялся хорошенько потренироваться на нелегкой маньярской полосе, чтобы действовать безошибочно, когда придется принимать решение в условиях, где ошибка не прощается.
В полете меня охватывало пьянящее чувство свободы, которое стало моим наваждением в первые месяцы; пилотирование казалось столь же интересным занятием, как и наблюдение за слонами. Вскоре я уже знал, как выглядит каждый квадратный метр парка с воздуха. Планировать в восходящих потоках воздуха, с ревом пикировать на гладь озера, нестись в спокойной выси над облаками - все доставляло радость. Бескрайние горизонты вселяли в меня уверенность, что я хозяин своей судьбы. Подо мной стлалась земля, и я мог ее исследовать, повинуясь малейшим своим желаниям. Я мотался над парком, заглядывал в укромнейшие уголки и расщелины гор, зависал над неисследованными откосами, невидимыми с земли из-за нависающих скал. Какое счастье, что мне удалось объединить два удовольствия - полеты и работу.
Сверху мне было хорошо видно, как поднялся уровень озера во время наводнения 1968 года. Это глубокое озеро - 40 километров в длину и 15 в ширину - без каких-либо вытекающих рек наполнялось водой или мельчало в зависимости от сезона. Иногда оно высыхало совсем. В воде содержалось слишком много солей, и потому крокодилы в нем не водились, но в болотах в северной части парка и вдоль речек Граунд Уотер Форест жило несколько гиппопотамов. Теперь болота залило, тростник оказался под водой, а тот, что вырвало с корнем, образовал обширные плавучие острова. Частые юго-восточные ветры выбросили его на высокий обнаженный берег, и за несколько месяцев вся гниющая масса растительности покрылась зелеными ростками. Но ненадолго, ибо слонам эти острова пришлись по вкусу и они добирались до них по воде. Озеро занимало примерно 10 % площади парка. Оказались затронутыми интересы и бегемотов и слонов. Изменения подобного рода подчеркивают значение долгосрочных флуктуаций фауны и флоры.