Они могли выбирать между лесом и болотами, между обильными пастбищами под сенью акации тортилис и еще более сочными травами вдоль щелочного берега, пальмами на лужайках и растениями на склонах обрыва. Комбретум (Combretum) с ломкой корой, сочный дикий сизаль и волокнистый баобаб встречались в изобилии. В сухой сезон плодами покрывалось колбасное дерево, а акация альбида (Acacia albida) давала ароматные оранжевые стручки, особо любимые такими лакомками, как бабуины, антилопы импала и слоны. Вдоль берега, до самой воды, тянулись заросли глянцевито-зеленой осоки, уступая место водяным растениям - раю для бесчисленных птиц. В северной части на долгие километры тянулись заросли широколистного рогоза с его густой сетью корневищ. В лесу желтокорые смоковницы раскидывали до соседних трихилий (Trichilia) свою зеленую сплошную крону, преграждающую путь солнечным лучам.
Изобилие воды, плодородные вулканические почвы и жаркий климат обеспечивали быстрый рост растений, ускоренный синтез белков и углеводов. Эти запасы хранились в дереве до его смерти, если только животные не губили его. Но всего этого богатства слонам было мало. Они пересекали поля с посевами и оказывались в богатом растительностью лесу Маранг, который рос над нашими головами на территории, вдвое превышающей площадь парка. И не удивительно, что Вези, проведший годы за изучением этих растений и их причудливых сочетаний на местности, и слышать не хотел об избыточности слонов только из-за большей, чем в других районах Африки, плотности. Процветающая Маньяра, где деревья покрывали больше половины парка, вполне могла обеспечить их пищей.
Хотя моя программа была посвящена слонам, я все больше и больше начинал понимать роль деревьев в среде обитания и зависимость животных от них. Изменения происходили особенно быстро в разреженном лесу акаций тортилис. За первый год я отметил металлическими пластинками 300 деревьев в древесной саванне. При регулярном осмотре можно было точно определить меру ущерба от слонов, обдиравших их кору.
Акация тортилис служила пищей не только слонам, которые лакомились ее корнями, корой, ветками, листвой и плодами. Ею питались и носороги и жирафы, а антилопы импала обдирали нижние ветки. У туристов же акации ассоциировались со львами, лениво возлежавшими на их ветвях.
Львы облюбовали себе некоторые деревья, которым гиды впоследствии дали имена либо известных политических деятелей, побывавших в заповеднике, либо по ассоциации с внешним видом дерева. Так, в парке имелись Мти ва Джулиус Ньерере, Мти ва Насер, но были также и Мти ва Маджани Менги (Дерево с большой листвой), Мти ва Гиза (Дерево тьмы), Мти ва Муханга - дерево, в которое врезался смотритель парка, подавая машину задним ходом. Как и прочие их собратья, древесные львы Маньяры выглядят по большей части ленивыми и сонными, но я знал их характер и, обходя свой "лесопитомник", был все время начеку.
Люди не вызывали у львов Маньяры ни страха, ни почтения. К тому времени львы еще не стали людоедами, хотя уже ходили рассказы об их погонях за велосипедистами из окрестных деревень, проезжавшими по главной дороге. Кое-кто даже получил по непочтительному толчку в спину, когда, нажимая изо всех сил на педали, пытался уйти от преследователя. Один из таких неудачников вынес из передряги несколько царапин и кучу историй для дальнейших рассказов. Но так повезло не всем.
Львы отличались обвисшими боками, куцей гривой, рваными ушами и царапинами от колючек деревьев и рогов буйволов. Стефан Макача, один из гидов парка, и Джордж Шаллер пришли к заключению, что буйволы составляли 60 процентов всей добычи львов, то есть ради пищи последним приходилось вступать в бой почти каждую неделю, и, естественно, их внешний вид от этого отнюдь не улучшался. Они не выдерживали никакого сравнения ни с великолепными львами Серонеры, чьи жертвы не столь агрессивны, ни со львами Нгоро-нгоро, которых Ганс Круук заставал в основном за пожиранием животных, задранных гиенами.
Прайды львиц Чем-Чема и Махали-па-Ньяти обитали в северной части парка. Их охотничьи угодья в некоторых местах пересекались. Они враждовали и по возможности избегали встреч, а два самца - черногривый Думе Кубва и одноглазый Чонго - делили оба гарема между собой. Всех остальных самцов они гнали прочь, изгнали и полуторагодовалого львенка Сэтиму.
Эти профессиональные убийцы вызывали во мне чувство уважения. Они давно забыли времена, когда масаи с длинными копьями охотились на них. Два раза их горящие глаза оказывались в трех шагах от меня. Но каждый раз, к счастью, я не переступал критической черты и они убегали, издав на прощание звучное "вуф". Но в третий раз около реки, вблизи лагеря, хищник, кажется, переменил намерения. Он повернулся вполоборота и застыл за скальным обломком, напружинив мышцы и колотя хвостом. Я остановился и развел руки, чтобы выглядеть побольше. Лев зарычал. Я тихонечко попятился и оставил его хозяином реки Ндала…
Когда у меня возникала необходимость посоветоваться о дальнейшей работе, я обращался к своему руководителю Хью Лэмпри, а также и к другим ученым, жившим в Серонере, в 200 километрах от Маньяры. Хыо, один из пионеров изучения экологии крупных животных, был директором Института Серенгети. Он с радостью окунулся в исследовательскую работу после двух лет управления колледжем Мвека, который готовил смотрителей национальных парков.
В феврале 1967 года Хью пригласил меня в институт на семинар. Мюррей Уотсон находился в Кембридже и писал труд о гну, вместо него появились новые сотрудники, в том числе исследователь львов Джордж Шаллер и оксфордец Ганс Круук, которому удалось установить, что гиены сами охотились за своей добычей, а львы частенько отбивали ее у них. Ганс переименовал царя зверей в "короля падали". В научных семинарах принимали участие также Джон Оуэн и оба хранителя парков Майлс Тернер и Сэнди Филд, если у них находилось свободное время.
Все вместе они составляли великолепное общество специалистов по дикой фауне и флоре, и моя программа могла лишь выиграть от их полезных советов. Будучи единственным биологом, занимавшимся в танзанийских парках слонами, я должен был изложить программу исследований и поделиться тем малым, чего смог достичь за один год. Неожиданно обсуждение моих результатов вылилось в дискуссию об общих принципах управления парками в связи с проблемой слонов Серенгети.
В своем сообщении о деревьях и слонах Маньяры я остановился на том, что хочу выяснить, достаточно ли велик парк для поддержания равновесия между животными и окружающей средой, но тут же оговорился, что пока еще слишком рано делать окончательные выводы. В то время я узнавал около 130 слонов и имел лишь карту месячного маршрута семейной группы Виктории. Все это время группа не покидала границ парка. Пока еще я не мог установить размеры их территорий вне парка, в частности в лесу Маранг. За год наблюдений я выявил, что группы самок и слонят сохраняют стабильность и что во главе стада не стоят старые самцы, как утверждается в традиционной охотничьей литературе. Я рассказал о своем намерении определить влияние плотности - 5–6 слонов на квадратный километр - на социальную организацию и рождаемость животных. На тот момент я располагал сведениями о количестве рождений в год: 98 самок из известных мне семейных групп принесли шесть слонят. При интерполяции получалось, что один слоненок приходился на одну самку раз в шестнадцать лет, что свидетельствовало об угасании популяции. Оказывала ли плотность влияние на уровень воспроизводства? Окончательные выводы можно было сделать только после тщательного изучения социальной жизни слонов, а не после одного года исследований.
Затем я привел цифры поваленных акаций тортилис, а также деревьев с ободранной корой в разных зонах парка и отметил, что в национальном парке Цаво, в Кении, слоны ели кору не в сухой сезон, как утверждали многие, а в период дождей - возможно, из-за наличия обильных соков. Урон был велик. В наиболее пострадавших районах погибло 35 % деревьев, и более половины из них - по вине слонов. Молодых деревьев росло мало, к тому же я заметил, что саженцы под взрослым деревом не приживались: их росту что-то мешало.
Ганс Круук спросил меня, почему маньярские слоны, плотность популяции которых, по подсчетам, оставалась примерно одинаковой уже несколько лет, только-только принялись за деревья. Думаю, ответил я, что ущерб стал следствием иммиграции и перенаселения, но, вероятно, деревья подвергались уничтожению уже несколько лет. Если допустить, что слоны уничтожают примерно одинаковое количество деревьев в год, разрушения станут заметными лишь после гибели множества деревьев, и тогда процент ущерба проявится во всей своей беспощадности.
Не смог я привести цифр ни по восстановлению, ни по темпу роста деревьев. Меня смущало, что моя информация в области растительности оказалась столь скудной и множество вопросов осталось без ответа. К счастью, все понимали, что картотеку животных за месяц не составишь, и сознавали трудности, с которыми я столкнулся. Правда, в разгаре дискуссии мое настроение улучшилось, когда стало ясно, что никто не представлял, как слоны влияют на среду обитания.
Затем мы обратились к слонам Серенгети. Проблема возникла недавно, и Майлс Тернер вкратце изложил ее. Он просмотрел отчеты охотников и путешественников за последние полвека и не встретил никаких упоминаний о слонах. Позже выяснилось, что в более ранних текстах они были, но тогда мы решили, что толстокожие избрали Серенгети местом жительства лишь недавно. Рост их популяции за последнее десятилетие был отмечен в дневнике Майлса. Первые подсчеты с воздуха дали цифру 2200 животных. За последние четыре года их число практически не изменилось.
Предполагалось, что 700 слонов пришли из Масвы, а 1500 - из района Мары (Кения). Их оттеснил на юг, за реку Мару, в Танзанию и Серенгети, жесткий контроль, проводимый кенийскими властями в отношении слонов и приведший к уничтожению за последние 30 лет 600 животных.
Казалось, следует приветствовать такое нашествие слонов, которое обогатило фауну парка на радость и туристам и ученым, получившим возможность изучить интересный пример миграции животных, но последние принесли с собой и свою способность менять окружающую среду, а потому их ожидала не теплая встреча, а угроза уничтожения.
Столь сдержанное отношение к слонам прежде всего объяснялось тем, что группы самцов повалили множество желтокорых акаций вдоль реки Серонеры. Одной же из особенностей района Серонеры, ради которой туда стремились туристы, была возможность наблюдать в естественных условиях леопардов. Практически это единственное место в Восточной Африке, где не приходится разбрасывать приманку, чтобы увидеть леопардов. А слоны ополчились именно на те деревья, на ветвях которых леопарды проводили большую часть дня.
Хью Лэмпри провел подсчеты и выяснил, что за два года уничтожено 27 % деревьев. Такой ущерб, продержись он еще несколько лет, мог вызвать острейший кризис. Над тремя тысячами квадратных километров разреженного леса парка нависла опасность: через восемь лет здесь не останется ни одного дерева, а с их исчезновением уйдут и леопарды. А что станет с дикими животными равнин Серенгети, лишись они тени, укрывающей их в сухой сезон?
Разгорелся спор.
- Следует считать, что слоны не входят в экологическую систему Серенгети, а наложились на нее, - сказал Хью Лэмпри, председатель семинара. - У нас нет ни подлеска, ни кустарника, которые обычно ассоциируются со средой обитания слонов.
Он предупредил, что ситуация может оказаться столь серьезной, что, не успев завершить нормальную программу исследований, придется принимать срочные меры для исправления положения. (После совещания он конфиденциально сообщил мне, что слонов придется уничтожать, если их присутствие сочтут нежелательным.) Джон Оуэн высказал противоположное мнение. Он считал, что охрана среды обитания должна состоять в минимальном вмешательстве человека, особенно на столь ранней стадии; могло статься, что присутствие слонов в Серенгети вписывалось в некий долговременный цикл. Идея циклических колебаний в равновесии животных и растений - довольно распространенная концепция в умеренном климате, но ее применение к слонам было совершенно новым в данный момент. Если концепция цикла оказывалась верной, ставилась под вопрос сама неизменность равновесия фауны и флоры, а тем самым лишалась основы и цель парков - поддерживать примерно на одном уровне количество существующих животных и растений.
Основным фактором оценки могло бы послужить соотношение молодых и уничтоженных деревьев, но исследования пока не затронули этой стороны вопроса. Было решено пригласить специалиста-лесоведа для работы в институте.
На этом первом научном симпозиуме сотрудники Института Серенгети выступали как советники в выработке политики управления национальными парками. Джон Оуэн предложил разработать научные принципы управления парками и предоставить институту право менять их в зависимости от результатов исследований.
Ученые считали, что им не следует вмешиваться в политику управления; их задача состоит в том, чтобы указывать практические методы ее проведения в жизнь. Они предпочитали предвидеть тенденции и соблюдать принципы выбранной политики, каковыми бы они ни оказались. Типичное отношение людей науки, отказывающихся выйти за рамки привычной объективности, когда в расчет принимаются лишь факты. С научной точки зрения не существовало никаких объективных соображений за или против уничтожения слонов, виновников ущерба.
Решение могли принять лишь из соображений политического, экономического или эстетического порядка. С точки зрения экологии ущерб, нанесенный деревьям Серонеры, был незначительным. Да и само желание сохранить животных - субъективное чувство веры в их ценность. Большинство присутствующих ученых разделяли это чувство, и они наблюдали за миграцией гну с тем же почтительным восхищением, с каким созерцают "Джоконду". Но в их спорах места этому чувству не нашлось, ибо оно не подтверждалось фактами. В конце концов согласие было достигнуто лишь по одному вопросу: прежде чем что-то предпринимать, следует провести исследования.
Утром, перед отъездом в Маньяру, я прошелся по лесу Серенгети вместе с Вези. На симпозиуме он выступил в защиту животных, заявив, что проблема равновесия между слонами и разреженным лесом возникла по вине не слонов, а человека из-за его неосторожного обращения с огнем. Во время прогулки мы видели много колючих ростков, торчащих из земли. Внимательно осмотрев один из них и обнажив его корни, мы обнаружили, что корневая система развивалась нормально, но ствол весь почернел, словно его опалил один из тех пожаров, которые смерчем проносятся по Серенгети каждый год. Но было видно, что природа берет свое. Браконьеры и собиратели меда будут совершать поджоги всегда, но если можно избежать пожаров (поджигая саванну в начале сезона, чтобы молодая трава обгорала чуть-чуть и образовывала щит, или же организуя действенную защиту от огня), то молодые деревья со временем заменят взрослые, погубленные слонами.
Но даже если научиться укрощать пожары, сколько времени понадобится поросли, чтобы превратиться в деревья? Поиски в библиотеке Института Серенгети не дали никакой дополнительной информации. Деревья, относящиеся к кустарниковому типу коммифор и акаций, растут на тощих почвах и не имеют никакой строительной ценности. А посему никому и в голову не приходило заниматься их изучением до появления национальных парков и возникновения проблемы слонов.
Все соглашались, что Маньяра с ее неистощимыми ресурсами богатой растительности могла прокормить большое количество слонов. Озеро и обрыв, игравшие роль естественного противопожарного щита, способствовали процветанию растительных видов.
Я понимал: ботанический аспект проблемы слонов столь же важен, как и сами слоны. Основное значение приобрело установление темпа роста акаций тортилис. Когда мне это удастся, я смогу определить возраст деревьев, уничтоженных слонами, а также период, за который деревья достигают той же высоты. Если деревья относятся к быстрорастущим породам, ущерба можно не опасаться, но если погибают столетние деревья, их полное уничтожение за несколько десятилетий окажется неотвратимым. Мне стало ясно, что на получение необходимых данных уйдут годы, ибо количество выпадающих осадков в Восточной Африке менялось год от году, а от них зависел и рост деревьев.
По возвращении в Маньяру я, вдохновившись научными дискуссиями о проблемах слонов, с новыми силами взялся тщательно изучать все то, что могло помочь мне ответить на поставленные вопросы. Я укрепил с помощью пружины жестяные полоски с упаковочных ящиков на стволах некоторых деревьев для измерения толщины дерева по мере его роста. Затем вернулся к проблеме перемещений слонов и роли резервата - леса Маранг. Животные могли найти в этом густом лесу самые различные источники пищи и убежище, особенно в засушливые годы, если могли попасть туда. В то время меня весьма занимали перемещения слонов в южной зоне парка. Там, под рифтовой стеной и лесом Маранг, по берегу озера, тянулось несколько сельскохозяйственных ферм, принадлежащих европейцам. Некогда этот район входил в область распространения слонов, и они, наверное, и сейчас пробирались через посевы к пологим склонам, ведущим в лес. Чтобы обогнуть озеро, приходилось совершать 150-километровую поездку на машине, парковые дороги кончались в Маджи Мото. Последний километр был непроходим для машины из-за болот.
Одна из ферм принадлежала южноафриканцу, которого мало заботили независимость и приход к власти национального правительства. Он засевал свои поля, но сохранил вдоль озера коридор, который издавна служил проходом для слонов. К северу от его фермы, по соседству с парком, жил итальянец. Он уже десять лет безуспешно боролся с кустарником, который рос почти с той же быстротой, с какой его вырубали. Он пытался обрабатывать землю, несмотря на постоянные угрозы своим посевам со стороны слонов, буйволов и антилоп, пристрастившихся к новому лакомству. Каждый год он жаловался, что терял 50 % урожая кукурузы. А посему объявил войну слонам. Останься они в окрестностях его фермы, он наверняка разорился бы. Бывало, он убивал по десятку слонов, но приходили другие. Он клялся мне, что за прошлый год расправился с 50 слонами. "Но они продолжают появляться то одно стадо, то другое".
Инкосикас, матриарх с саблевидными бивнями, напавшая некогда на Нико Тинбергена, - одна из слоних, нашедших свою смерть на его земле. Она любила путешествовать, и однажды я встретил ее в южной части парка, у горячих источников Маджи Мото. Наутро она исчезла и больше никогда не появлялась: вероятно, погибла на кукурузном поле. Она возвышалась над своим семейством и, должно быть, представляла прекрасную мишень. Ее семейная группа вновь появилась под предводительством Этры, очень нервной самки, которая с годами стала спокойнее. Насколько я знаю, она ни разу не приближалась к южным границам парка Маньяра.
Итальянец, как ни трудна и незаметна была его борьба, постепенно одерживал верх над слонами. Его поля тянулись на целых полтора километра между обрывом и озером. Прохода для слонов не оставалось, и они никак не могли обойти возделанные ноля. Он или его наследник когда-нибудь окончательно изгонит слонов с их бывшей территории. Другие владельцы ферм убили 300–500 слонов. Оставшиеся животные нашли убежище в парке или перекочевали в лес Маранг.