***
Когда всходило солнце, Ума уже не могла заснуть и отправлялась на прогулку по каучуковым рощам. Уже много лет она не вставала в такую рань и вновь открыла для себя рассвет. Это были дни, когда сборщики латекса внезапно возникали из золотистой утренней пелены, щупальца тумана тянулись за их сари и саронгами. Они проходили в каких-то дюймах от нее, не замечая ее присутствия, полностью поглощенные тем, чтобы не отставать от остальных, в тусклом свете поблескивали серповидные ножи, когда они сдирали со стволов куски коры.
В время одной из таких утренних прогулок Ума поняла, что за ней кто-то идет. Она оглянулась через плечо и увидела тут же скрывшуюся из поля зрения фигуру, это был мальчик или мужчина, она толком не поняла. В этих каучуковых рощах нетрудно было ошибиться, особенно в тусклом предрассветном свете. Расположение деревьев было таким, что кто-нибудь мог ускользнуть через один ряд в другой, и невозможно было определить, в какой именно.
На следующий день, услышав шелест листьев за спиной, Ума спряталась сама. На сей раз она разглядела его вдалеке - это был мальчик, худой, долговязый и темнокожий, в рубашке и клетчатом саронге. Ума решила, что это один из детей рабочих.
- Эй ты, там... - позвала она, голос эхом пролетел по покрытым листвой туннелям. - Ты кто? Подойди, - она заметила, как внезапно в темноте ярко проступили белки его глаз. Потом он исчез.
Вернувшись в дом, Ума описала мальчика Элисон.
- Ты знаешь, кто это может быть?
- Да, - кивнула Элисон. - Его зовут Илонго, он из поселка кули. Он вас преследовал?
- Да.
- Иногда он так делает. Не беспокойтесь, он совершенно безобиден. Мы называем его морнингсайдским дурачком.
Ума решила подружиться с мальчиком. Она тщательно приготовилась и каждое утро брала с собой маленькие подарки, обычно фрукты - рамбутаны, манго или мангостины. Увидев мальчика, она останавливалась и звала:
- Илонго, Илонго, иди сюда.
Потом складывала подношения на землю и уходила. Вскоре он обрел достаточную уверенность, чтобы к ней приблизиться. В первые несколько раз Ума не делала попыток заговорить. Она клала свои дары и наблюдала издалека, как он их забирает. Ему было лет десять, но для своего возраста он был довольно высоким и очень худым. Мальчик обладал большими и крайне выразительными глазами, заглянув в них, Ума не могла поверить, что он просто дурачок.
- Илонго, - однажды обратилась она к нему по-английски, - почему ты за мной везде ходишь?
Когда он не ответил, Ума перешла на хиндустани, повторив вопрос.
Это произвело немедленный эффект: выплюнув апельсиновое семечко, мальчик вдруг заговорил.
- После того как моя мать уходит на перекличку, я не люблю оставаться один в доме.
- Так ты там один?
- Да.
- А как насчет отца?
- Моего отца здесь нет.
- Почему? Где он?
- Не знаю.
- Ты когда-нибудь его видел?
- Нет.
- Знаешь, где он живет?
- Нет. Но у мамы есть его фото, он важный человек, так говорит мама.
- Можешь показать мне фото?
- Я спрошу маму.
Внезапно его что-то испугало, и он исчез среди деревьев.
Пару дней спустя, когда они бродили по аллеям гевей, Илонго показал на женщину с сильным квадратным лицом и серебряным кольцом в носу.
- Это моя мама, - сказал он.
Ума хотела подойти к ней, но мальчик испугался.
- Нет. Сейчас она работает. Контрактор ее накажет.
- Но я бы хотела с ней познакомиться.
- Позже. У нас дома. Приходите сюда в пять, и я вас отведу.
Тем же вечером Ума пошла вместе с Илонго к тому ряду хижин, где они обитали. Их жилище было маленьким, но аккуратным и чистым. К визиту Умы мать Илонго переоделась в яркое-зеленое, как павлиньи перья, сари. Она отослала мальчика поиграть снаружи и поставила на очаг чайник.
- Илонго сказал, что у вас есть фото его отца.
- Да, - она протянула обрывок выцветшей газеты.
Ума узнала лицо с первого взгляда. Теперь она поняла то, что и так знала, не желая в этом себе признаваться. Она закрыла глаза и перевернула фото, чтобы не пришлось на него смотреть. Это был Раджкумар.
- Вы знаете, кто это? - спросила она наконец.
- Да.
- Знаете, что он женат?
- Да.
- Как это случилось? Между вами?
- Меня послали к нему. На пароходе, когда я ехала сюда. Меня вызвали из трюма и провели в его каюту. Я ничего не могла сделать.
- Это произошло только один раз?
- Нет. Потом еще многие годы он посылал за мной, когда бывал здесь. Он не такой уж плохой, лучше, чем многие. Однажды я увидела фото его жены и сказала ему, что она так красива, как принцесса, зачем же тебе нужна женщина вроде меня?
- И что он ответил?
- Он сказал, что его жена отошла от мира, потеряла интерес к дому и семье, к нему...
- Когда вы в последний раз с ним встречались?
- Много лет назад. Он перестал появляться после того, как я сказала, что беременна.
- Он не хотел иметь ничего общего с мальчиком, с Илонго?
- Да. Но он присылает деньги.
- Почему вы не поговорили с его женой? Или с мистером и миссис Мартинс? Они бы что-нибудь сделали. Он поступил ужасно, он не должен был бросать вас вот так.
Мать Илонго взглянула на гостью и увидела, что ее лицо горит от негодования. Теперь в ее будничном тоне появились тревожные нотки.
- Мадам, вы ведь не станете ни с кем говорить?
- Можете быть уверены, что стану, - отозвалась Ума. - Это постыдное дело. Я и в полицию пойду, если понадобится...
Тут женщина запаниковала. Она быстро пересекла комнату и упала на колени у ног Умы.
- Нет, - взмолилась она, яростно тряся головой. - Нет! Нет! Прошу вас, поймите. Я знаю, что вы хотите мне помочь, но вы здесь чужая. Вы не знаете, как здесь всё происходит.
- Так чего же вы хотите? - Ума в гневе поднялась. - Хотите, чтобы я просто оставила всё как есть? Чтобы ему это сошло с рук?
- Это мое дело. Вы не имеете права говорить об этом с кем-либо...
Ума тяжело дышала, грудь раздирала ярость.
- Не понимаю, сказала она. - Этот человек должен быть наказан за то, что вам причинил, вам, своей жене и семье. Почему вы хотите всё скрыть?
- Потому что мне не полегчает от того, что его накажут, это только для всех всё усложнит. Он перестанет давать деньги, будут неприятности. Я не ребенок, не вам принимать за меня решение.
Из глаз Умы хлынули слезы разочарования. Она часто ругалась с женщинами, которые позволяли загнать себя в лабиринт страхов, но теперь, столкнувшись с такими обстоятельствами, была бессильна, сама являлась частью лабиринта.
- Мадам, дайте мне слово, что вы об этом не расскажете, я не позволю вам уйти, пока вы этого не сделаете.
Уме не оставалось ничего другого, кроме как вынужденно кивнуть в знак согласия.
Глава девятнадцатая
С этого мгновения путешествие Умы начало становиться непроизвольным и похожим на сон, события и впечатления следовали друг за другом в случайном порядке, будто градины, колотящие по москитной сетке.
В свой последний день в Морнингсайде Ума поговорила с Дину, и этот разговор застал ее врасплох. Она заметила, что Долли слишком много времени проводит в одиночестве, оставаясь у себя в комнате всё утро и редко показываясь внизу до полудня.
Сгорая от любопытства, Ума спросила Дину:
- Почему Долли не завтракает вместе с нами? Почему она спускается так поздно?
Дину бросил на нее удивленный взгляд.
- Вы не знаете? По утрам она занимается своими тея-таи.
- Что это такое?
- Не знаю, как объяснить... Думаю, вы бы назвали это медитацией.
- О, - Ума замолчала, чтобы это переварить. - И когда это началось?
- Не знаю. Она этим занимается с тех пор, как я помню... А было время, когда она этого не делала?
- Я не помню...
Ума резко сменила тему и больше к ней не возвращалась.
Следующую остановку во время своей поездки Ума должна была сделать в Рангуне. Ее путешествие была спланировано таким образом, чтобы выехать из Малайи в компании Долли, Нила и Дину. Она собиралась остаться с Долли и Раджкумаром на месяц, а потом отплыть в Калькутту. Когда она планировала поездку, именно эту ее часть Ума больше всего предвкушала, представляя, как они с Долли будут проводить многие часы вместе, разговаривая, как когда-то. Теперь такая перспектива наполнила ее опасениями.
Но как только они сели на борт парохода, напряжение последних дней магическим образом растворилось. Постепенно вернулась былая близость, так что Ума даже смогла затронуть тему добровольной изоляции Долли.
Однажды утром, когда обе находились на палубе, Ума сказала:
- Знаешь, Долли, после нашего разговора в тот первый вечер в Морнингсайде, я подумала, что будет как в старые добрые времена. Помнишь, Долли, как мы говорили всю ночь напролет в Ратнагири, а потом, просыпаясь, могли начать снова, словно просто прервались на сон? В Морнингсайде я каждое утро говорила себе, что сегодня отправлюсь на прогулку с Долли, и мы сядем под деревом и будем смотреть на море. Но тебя никогда не было, ты никогда не спускалась к завтраку. Так что однажды утром я спросила Дину, и он рассказал, почему ты так долго остаешься в спальне.
- Ясно.
- Я столько раз пыталась тебе рассказать о своей жизни, но ты не произнесла ни слова о твоей, ничего о том, что у тебя на уме или как ты проводишь время.
- А что я могла сказать, Ума? Если бы я лучше умела говорить, возможно, я бы и смогла. Но я не знаю, что сказать. Особенно тебе...
- Почему особенно мне?
- С тобой я чувствую себя так, словно отчитываюсь перед самой собой, должна дать себе объяснения.
Ума поняла, что в этом есть доля истины.
- Может, ты и права, Долли. Наверное, мне бы было сложно это понять. Я действительно нерелигиозна, но я бы пыталась понять, просто потому что это ты. И я по-прежнему хочу попытаться, Долли, если ты мне позволишь.
Долли на мгновение замолчала.
- Не знаю, с чего начать, Ума. Помнишь, я писала тебе о болезни Дину? После того, как всё закончилось, я обнаружила, что во мне что-то изменилось. Я не могла вернуться к той жизни, что вела прежде. Дело не в том, что я была несчастлива с Раджкумаром или мои чувства к нему пропали, просто то, чем я занималась, больше не находило того же места в моей жизни и в мыслях. Это было такое ощущение, словно тянутся пустые дни, которые нечем заполнить, они просто проходят, день за днем. Потом я услышала об одной моей старой подруге, мы называли ее Эвелин. Я услышала, что она в Сикайне, неподалеку от Мандалая, и стала главой ти-ла-шун-куанг - как вы это называете? - буддистского монастыря. Я поехала повидаться с ней и сразу же поняла, что именно этого я и хочу, такой должна стать моя жизнь.
- Твоя жизнь! - Ума изумленно уставилась на нее. - Но как насчет мальчиков?
- Именно из-за них и из-за Раджкумара я еще не уехала. Сначала я хочу убедиться, что они устроены, например, в Индии, в любом случае подальше от Бирмы. Как только они окажутся в безопасном месте, я смогу уехать в Сикайн.
- В безопасном месте? Разве они здесь не в безопасности?
- В Бирме всё изменилось, Ума. Теперь меня это пугает. Здесь накопилось столько гнева, столько обид, и большая их часть нацелена на индийцев.
- Но почему?
- Деньги, политика... - Долли помедлила, - так много всего, кто может сказать точно? Индийские заимодавцы отбирают землю, индийцы владеют основной частью магазинов, люди говорят, что богатые индийцы живут как колониалисты, правят бирманцами. Не знаю, насколько это верно или неверно, но знаю, что боюсь за мальчиков, даже за Раджкумара. Некоторое время назад Дину окликнули на улице, его назвали зербади - это бранное слово для полукровок, наполовину бирманцев, наполовину индийцев. А недавно в Рангуне толпа окружила машину и грозила мне кулаками. Я спросила этих людей: "Почему вы так поступаете? Что я вам сделала?". Вместо ответа они стали петь "Амьота кве ко маюка па нет".
- Что это значит?
- Это политическая песня, ее суть в том, что в Бирме слишком много иностранцев, что женщины вроде меня, которые замужем за индийцами, предают свой народ.
- Ты им что-нибудь сказала?
- Сказала. Я разозлилась и ответила: "Вы знаете, что я провела двадцать лет жизни в изгнании с последним бирманским королем? Вы здесь полностью о нас забыли. Все маленькие радости доставляли нам индийцы".
- И что они?
- Потупили глаза и ушли. Но в следующий раз, кто знает, как они поступят?
- Ты сказала Раджкумару, что хочешь, чтобы семья уехала из Бирмы?
- Да. Но конечно, он не желает слушать. Он заявил мне: "Ты не понимаешь. Экономика не будет работать без индийских бизнесменов, страна просто рухнет. Эти антииндийские протесты - работа агитаторов и смутьянов, которые пытаюсь разжечь публику". Я пыталась объяснить ему, что это он не понимает, что сегодняшняя Бирма - совсем не та, в которую он приехал в одиннадцать лет. Но конечно, он не обратил внимания... - она замолчала. - Сама увидишь, когда мы приедем.
На следующий день они добрались до Рангуна. пароход маневрировал у плавучего павильона пассажирского причала на Барр-стрит, когда Ума заметила стоящего в тени расписной крыши Раджкумара. Он широко улыбнулся ей и помахал рукой. Его волосы ярко серебрились на висках, он выглядел крупнее, чем когда-либо, с огромной грудной клеткой, как у быка. Ума раздвинула губы в принужденной улыбке.
Они направились в Кемендин в новой машине Раджкумара, сером Паккарде 1929 года. По пути Раджкумар показывал, какие в окрестностях произошли перемены. Ума не могла узнать город, он стал совершенно другим. Появились величественные отели, огромные банки, фешенебельные рестораны, универсальные магазины с аркадами и даже ночные клубы. Единственной достопримечательностью, устоявшей от всех этих перемен, осталась пагода Шведагон. Она была именно такой, как помнила Ума, грациозный позолоченный хти возвышался над городом, как благословение.
Дом в Кемендине тоже изменился: он по-прежнему выглядел бессистемной импровизацией, но теперь стал гораздо больше, наверху выросли новые этажи, а по бокам раскинулись пристройки. Куда бы Ума ни посмотрела, везде она видела привратников, садовников и прочих слуг.
- Как вырос ваш дом! - сказала Ума Долли. - Вы здесь и армию могли бы разместить, если бы захотели.
- Раджкумар хочет, чтобы дом был достаточно большим, и мальчики могли здесь жить, - ответила Долли. - У каждого свой этаж. Он видит себя патриархом огромной семьи, которая становится всё больше с каждым поколением.
- Не похоже, - заметила Ума, - что тебе придется легко, когда ты будешь убеждать его уехать.
- Нет. Это будет очень трудно...
Позже в тот же день Дину привел повидаться с ней школьного друга. Неуклюжего и энергичного мальчика с копной блестящих черных волос и очками с толстыми грязными стеклами звали Маунг Тиха Со. Он был столь же словоохотливым, как Дину молчуном, и засыпал Уму неожиданными вопросами об Америке и депрессии.
Тот день был необычно спокойным и безветренным, в доме стояла страшная жара.
- Пойдемте, поговорим снаружи, - предложила Ума, - может быть, там немного прохладней.
Они спустились по лестнице и вышли из дома, чтобы прогуляться по участку. У главных ворот стоял высокий электрический столб, и когда они подошли к нему, Ума заметила, что он начал накреняться. Она резко остановилась и провела рукой по глазам. И внезапно у нее подкосились ноги. Она почувствовала, что больше не может двигаться.
- Дину! - крикнула она. - Что происходит?
- Землетрясение! - Дину обнял Уму за плечи, и они сбились в кучу, держась друг за друга. Казалось, что прошло много времени, прежде чем дрожь земли прекратилась. Они осторожно отпустили друг друга и огляделись, оценивая обстановку. Вдруг Маунг Тиха Со закричал, устремив взгляд к горизонту:
- Нет!
Ума повернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как опрокидывается большой золотой хти Шведагона.
***
Вскоре после этого Ума организовала поездку по Бирме вместе с членами "Индийской лиги за независимость". Из Рангуна они поехали на восток, в Моулмейн, а потом повернули на север, чтобы добраться до Таунджи, Таунгу, Мейтхилы и Мандалая. Куда бы она не поехала, Ума везде видела расширяющуюся трещину между индийцами и их бирманскими соседями. Студенты и националисты агитировали за то, чтобы разделить администрацию Бирмы и Британской Индии. Многие индийцы видели в этом причину для тревоги, полагая, что разделение угрожает их безопасности.
Уму разрывали противоречия: она сочувствовала страхам индийского меньшинства, но в то же время ее беспокоила их вера в то, что их безопасность зависит от того, в чем она видела корень всех проблем - от имперского правления и британской политики гарантий безопасности путем разделения народов. Вернувшись в Рангун, Ума немедленно извинилась перед Долли.
- Долли, надеюсь, ты простишь, что я так легкомысленно относилась к твоим страхам. Теперь я вижу, что есть много причин для беспокойства. Честно говоря, я совершенно сбита с толку...
За несколько дней до отъезда в Калькутту Ума отправилась на утреннюю прогулку с Долли в сером Паккарде. Сначала они поехали по Черчилль-роуд, взглянуть на дом, где несколько лет назад умерла королева Супаялат.
- Ты еще виделась с ней, Долли? - спросила Ума.
- Нет, - Долли покачала головой. - По ее мнению, я находилась в одной лодке со Второй принцессой, передо мной навсегда закрыли дверь.
На обратном пути они проехали мимо пагоды Суле и обнаружили улицы необычно притихшими для этого времени дня.
- Интересно, почему нет ни рикш, ни разносчиков... - Долли замолчала, чтобы оглядеться. - Как странно, я не вижу на улице ни одного индийца.
Вдалеке, на углу улицы, собралась длинная вереница людей. Когда Паккард проезжал мимо, они увидели, что люди стоят в очереди, чтобы нарисовать на груди нечто похожее на татуировку. Долли отреагировала молниеносно - она наклонилась и затрясла плечо У Ба Кьяу.
- Долли, в чем дело? Что случилось?
- Придется их объехать. Мы должны вернуться, вернуться домой.
- Из-за этих людей? Почему? Это как-то связано с татуировками?
- Это не татуировки, Ума. Этот рисунок используют солдаты, отправляясь на войну... - Долли рассеянно барабанила кулаком по коленям. - Думаю, они собираются устроить какую-то стычку. Нужно узнать, где находятся мальчики и где Раджкумар. Если поторопимся, то сможем помешать им выйти из дома.