- Точно или предположение? - как-то слишком строго, почти по-командирски спросил Сутоцкий, и Матюхин усмехнулся:
- Мне генерал не докладывал. Приблизительно кое-что сообщил.
- Ладно. Не до шуток.
- Вот именно. Нужно выходить на линию и попробовать донести о нашей с тобой схеме и о том, что противник готовится.
- К чему? - вдруг рассердился Сутоцкий. - Ты знаешь, к чему он готовится? Вот "языка" бы взять…
- Нет. "Язык" сейчас не нужен.
- А кто же тебе скажет, что делает противник?
- Пойми, то, что будет происходить через час, два или три, может знать только генерал. А взять его в плен нам не удастся: охрана большая. Сам видел, какие проследовали. Солдаты и даже офицеры ничего не знают…
- Откуда же ты знаешь? - злился Сутоцкий.
После первых удач ему поверилось, что все обойдется, и, как истый разведчик, он был убежден, что настоящие сведения может дать только пленный, "язык".
- Понимаешь, учился. Так вот о замыслах командования информируется как можно меньше людей. Больше того. Даже те, кто сейчас поехал к пойме, может быть, не ведают, какая роль отводится им в дальнейшем. И правильно, что не знают.
- Что ж они, по-твоему, тупаки?
- Еще, кажется, Суворов говорил, что, если бы он узнал, что его шляпа знает о его планах, он бы ее немедленно сжег.
- Шляпа, шляпа… У Суворова и… шляпа. Ты хоть думай, о чем говоришь?
- Знаешь, Сутоцкий, демократия - вещь хорошая. Но, видно, не в армии. Давай решим сразу, кто из нас командир. Иначе из-за пустяков можем погубить дело. - Сутоцкий передохнул и обмяк. Командовать он не решался. - Ты пойми главное: сейчас нашим важно знать малейшие детали поведения противника. Может быть, мы ошибемся. Может быть. Но зато не допустим лишних жертв. И потом, если они знают, что мы здесь, может быть, после полетов авиации у майора Лебедева есть нам особое задание. Мы же с тобой не просто так… не на свободной охоте. Мы в строю, хотя и тут.
- Тебя не переспоришь, - махнул рукой Сутоцкий. - Пошли к линии.
Они молча вышли к линии. Как и прежде, Сутоцкий влез на столб, подсоединил провода.
Выхода телефонисток на прямую линию пришлось ждать долго. Торчащий на столбе Сутоцкий изошел потом. Отсюда, сверху, он видел, как вдалеке показались и скрылись в кустарнике немецкие связисты - они явно наводили новую линию связи. Вот куда следовало двинуться! Вот где могут быть настоящие разведывательные сведения! А Матюхин, как сурок, притулился за пнем и сидит не шелохнувшись.
Когда на линии раздался уже знакомый голосок, Матюхин махнул рукой, и Сутоцкий разъединил линию.
- Девочки! Девочки! - почти закричал Матюхин. Нетерпение, опасность, постоянные раздумья, правильно он поступил или нет, накалили его до предела. - Немедленно принимайте телефонограмму.
Ответили ему не девочки. На линии что-то слабо щелкнуло, радио пропало и густой мужской баритон пропел:
- Рядовой Матюхин, слушаю вас по поручению майора Лебедева.
Матюхин осекся. Он с мгновенной надеждой посмотрел на Сутоцкого: отсоединил ли тот идущий на противника провод? Но Сутоцкий свое дело знал: провод он держал в руках разъединенным.
Мысли текли стремительно. Неужели кто-то из ребят попал в плен и, не выдержав пыток, выдал? Если так, то неизвестный голос мог принадлежать немцам, и они теперь знают о Матюхине и Сутоцком все или почти все - ведь их не нашли среди убитых и пленных, - и о Лебедеве. А провокаторы фашисты первостатейные. Матюхину это отлично известно. Значит, нужно немедленно отключаться, уходить от ставшей опасной линии и пробовать найти другие каналы связи.
И все-таки что-то держало Матюхина. Он молчал и, разом вспотев, думал. Ни одной ценной мысли в голову не приходило. Тогда на линии вновь раздался уверенный баритон:
- Помкомвзвода артиллерийского училища Матюхин, напоминаю, что ваш бывший подчиненный, курсант Зюзин, любил умываться снегом… Докладывайте.
Да, этого не выдумаешь. И Матюхин заговорил:
- Точка отсчета Радово. Северо-западнее, вдоль безымянного ручья…
Он докладывал точно, ясно, как бы читая стоявшую перед глазами составленную ими карту-схему, а кто-то неведомый, не перебивая, видимо, записывал его слова, потому что сквозь потрескивание иногда пробивалось старательное сопение, а иногда раздавалось короткое "Так". Потом Матюхин сообщил обо всем замеченном и свои соображения.
- Очень хорошо, - ответили с линии. - Теперь слушайте приказ…
Человек на той стороне, как всякий истый военный, прежде чем передать приказ, набрал воздуха, и эта его привычка спасла разведчиков и многое другое.
Линия вдруг ответила треском, сбивчивой речью, опять треском и, наконец, явственным:
- Генрих, как связь?
Матюхин махнул рукой, и Сутоцкий дисциплинированно и потому мгновенно соединил провода.
- Пятый! Пятый! - заговорила линия на немецком языке. - Как слышите?
В ответ раздался набор ругательств. Тот, кого назвали Пятым, ругал привязавшегося к линии абонента, напоминал ему приказ ни в коем случае не подавать голоса.
Потом линия стихла, и сквозь эту тишину пробилось далекое радио. Тонко пела скрипка, и серебряно перезванивало фортепиано. Матюхин послушал музыку, вздохнул, стер пот со лба. Он очень устал. Сутоцкий снял провода и спустился вниз.
- Ну что?
Матюхин рассказал ему, в чем дело.
- Очевидно, к линии подсоединились те, кто проехал в машинах.
- Не иначе… А приказ?
- Приказа я не получил… Выдал бы себя…
- А нам что делать?
- Не знаю, Коля, не знаю… Думается, нужно крутиться поблизости от линии и от… поймы.
- Почему? Я, когда сидел на столбе, видел, как связисты тянули новую линию. Может, прослушаем?
- Можно… Только позже… Когда они подсоединят ее и освоятся. Отрываться нельзя, потому что вечер… Видишь, солнце садится.
- Ну и что?
- А то, что, если они начнут выдвигаться в район поймы, нам в самый раз посмотреть, сколько их. И тогда… тогда можно будет рискнуть взять "языка". В суматохе, глядишь, и выберемся.
Они посидели в кустарнике, покурили и уже собрались было уходить к новой линии, когда услышали нарастающий шум автомобильного мотора. Далекая машина пересекла просеку, по которой шла линия, и скрылась, видимо в дубраве. Матюхин задумался, потом приказал:
- Прикрой! Я слажу посмотрю, что к чему.
В лесу сгущались сумерки - прозрачные, зеленовато-розовые. В ближних кустах, словно примериваясь, пощелкал соловей. Ему издалека ответил другой. Сутоцкий удивился: оказывается, в лесу поют птицы, а они и не слышали их. Птицы пели весело, разноголосо и самозабвенно. Сутоцкому вдруг стало жалко себя, погибших солдат и саму дубраву - ему отчетливо представилось, что скоро в ней опять будут рваться снаряды и мины, кромсать кору, ветви и листву. Он вздохнул, прогоняя несвойственную ему жалость, и пробурчал:
- Никому покоя нет. Ни людям, ни лесу.
И потому что он знал, от кого никому нет покоя, то почти сразу успокоился и невольно прислушался. Далекий автомобильный мотор фыркнул и смолк.
Высоко в небе, серебрясь в закатных лучах уже невидимого солнца, медленно плыл самолет - одинокий и неторопливый, уже привычный немецкий разведчик.
Матюхин спрыгнул с сосны. Он был озабочен.
- Понимаешь, что-то начинается. Над лесом, где стоят мотострелки, кружатся птицы.
- Вспугнули.
- Вот-вот… Давай-ка опять восстановим карту-схему. Нужно сориентироваться.
Разметав хвою и веточки, они опять начертили по памяти карту местности, и Матюхин с удовлетворением отметил:
- Все правильно! Одиночная машина прошла просекой к дубраве.
Охваченный тревогой, Сутоцкий спросил:
- Ты думаешь, наши опять пойдут в разведку?
- Боюсь, что пойдут…
- Неужели наших сведений им мало?
- На первый случай, может, и хватит. Но ведь нашим нужно поподробней знать… о замыслах противника.
- Так неужели опять в том же месте?
- Ну а где? Сам подумай, Коля, где еще? В пойме и войск мало, и хорошая маскировка. Что же им, на траншеи лезть? А их, сам знаешь, не одна и не две. Три! Пройди все… Тоже задумаешься… И еще, наши могли и так решить: неужели немцы могут себе представить, что русские разведчики такие дураки, что снова полезут там, где их уничтожали? Этот расчет тоже не сбросишь.
- Но, выходит, что девчонки ни в чем не виноваты…
- В каком смысле?
- Ведь наши уже знают, что линия уходит к немцам. Они теперь не допустят… девичьей болтовни. А немцы все равно ставят засаду!
- Верно… Выходит, либо у нас сидит шпион, сообщающий о действиях разведчиков, либо… либо противник выходит на позиции.
Они думали-гадали, что делать, и ничего толком не придумали. Совсем неподалеку пролетели две сороки, истошно и противно крича. На мгновение разноголосый птичий хор смолк, потом опять стал налаживаться. Вдруг в хор как басовые подголоски, как звуковой фон вплелся ровный гул моторов. Он постепенно креп, и вскоре стало ясно, что к передовой движется моторизованная колонна.
Шум моторов удалялся в сторону дубравы, и оттуда вдоль просеки с телефонной линией вновь пронеслись несколько отчаянно орущих сорок.
Разведчики переглянулись. Андрей поправил автомат.
- Ну вот, кажется, начинается еще один наш сеанс. Фрицы организовали засаду на старом месте.
- Похоже… Что будем делать?
- Знаешь первую заповедь разведчика? Идти туда, где враг. Пошли…
- А дальше? Что там будем делать?
- Еще не знаю. По дороге обдумаем.
13
Майор Лебедев быстро втянулся в деятельность новой, только что созданной группы. Он сам побывал на рубеже встречи танков с будущими десантами разведчиков, сам проинструктировал минеров, которые готовились проверять пойму, сам принимал доклады от наблюдателей.
Все шло так, как и должно было идти. Даже когда нарочный привез данные авиационной разведки, майор поначалу не увидел в них ничего нового или необычного: войска противника находились именно там, где предполагалось. И все-таки эти данные насторожили майора.
Что-то не совсем естественное усмотрел он в расположении обнаруженных танков. Они стояли группами невдалеке от дорог-просек, правда замаскированные, но он бы их так не расположил. Он бы упрятал их понадежнее.
Однако эти сомнения, не забываясь, отошли в сторону: слишком много появилось иных забот. И только к вечеру, когда к дзоту, который был выбран командным пунктом командарма и где пока разместился Лебедев, были подтянуты линии связи и подполковник Каширин передал ему донесение разведчиков, майор опять вспомнил о своих сомнениях.
Да, противник располагал войска именно так и именно там, где расположил бы их и сам Лебедев. И совсем не потому, что майор был таким уж проницательным. Просто он был военным, знал и чувствовал потребности войск, их возможности и, исходя из всего этого, решал за них задачи.
Конечно, они должны расположиться вдоль рек. Но не у самой реки или ручья - медсанслужба обязательно найдет какой-нибудь опасный для войск очаг инфекции или еще что-нибудь подобное, - а несколько поодаль, на сухом взгорке, только обязательно неподалеку от воды. Матюхин и Сутоцкий поняли это.
Значит, авиаразведка неточно указала месторасположение врага. Скорее всего, за действительные танки приняты макеты. Отлично замаскированные макеты! Отлично потому, что они были чуть-чуть размаскированы. Ровно настолько, чтобы авиация противника могла разыскать их с некоторым трудом. Лебедев даже усмехнулся: он представил себе, как эти макеты "облетывали" немецкие летчики и требовали то убавить, то прибавить маскировки.
Майор позвонил своему начальнику и сообщил о своих подозрениях.
- Согласен, - ответил полковник Петров. - Пожалуй, твой Матюхин прав, его целеуказание точнее. - Полковник помолчал и вдруг мягко добавил: - Хороший разведчик из него выйдет. Очень хороший.
В штабе воздушной армии заново расшифровывали снимки, и кто-то, получив нагоняй, с лупой в руках делал новые открытия. И эти открытия ложились на планшеты начальников штабов авиационных полков, и они ругались: "Опять новые целеуказания. А промахнемся, нас долбать будут".
Теперь они уже не очень верили и наземным, и своим, воздушным разведчикам, и сами корпели над аэрофотоснимками и картами, советовались со своими коллегами из соседних полков, почтительно поругивались с вышестоящим штабом. А пока шла эта работа, на аэродромы подвозились бомбы. Экипажи бомбардировщиков, понимая, что их ждет боевой вылет, еще шутили и смеялись, еще стучали костяшками домино и ухаживали за девчонками из батальона аэродромного обслуживания.
Только к ночи, к зеленым неверным сумеркам, встречные потоки информации, предположений и возражений наконец улеглись в строгие строки приказов. Тысячи людей посерьезнели, а многие и вздрогнули, потому что приближалась минута, после которой начинался новый отсчет их жизни.
Отсчет на минуты, на секунды. Выживешь, выполнишь приказ - будет новый день, новая жизнь. Нет? Пеняй на себя…
Тысячи были поставлены в одинаковые условия, и, если они выживали, выполняли свой долг, приказ, а ты - нет, значит, ты сделал что-то не так. Где-то ошибся, просчитался. Не проскочил простреливаемый участок, не довернул штурвал во время противозенитного маневра, не прибавил газа, ведя машину в атаку.
И всегда так. Мог бы проскочить, довернуть, атаковать первым… но не успел. Не сообразил.
А может быть… может быть, тебе просто не повезло… Бывает и так. Бывает, не везет - и все тут!
Но обо всем этом стараешься не думать: пока живой и крепкий, думаешь о жизни, а значит, о бое.
Думал о нем и Лебедев, все надежнее втягиваясь в сложную, напряженную предбоевую суетню и все чаще ощущая приливы тревоги, сомнений: как она обернется, эта непредвиденная операция?
По опыту зная, что в разгар боя часто гибнут нужные документы и карты противника, пропускаются великолепные возможности для взятия необходимых "языков", Лебедев все чаще и чаще, представляя свою роль в будущем бою, придумывал причины, по которым можно было бы достойно и незаметно для окружающих освободиться от пассивной роли наблюдателя и пойти с десантом, чтобы там, на поле боя, взять то, что могли просмотреть или не оценить другие.
Конечно, он понимал, что это - риск, что гораздо безопаснее сидеть здесь, на КП, на виду у командарма. Но Лебедев начинал службу красноармейцем, был сержантом и невольно впитал солдатскую привычку держаться подальше от начальства. Лучше уж рискнуть. В бою он будет отвечать прежде всего за себя и свое дело. А здесь, на КП, связанный по рукам и ногам, должен будет отвечать за то, на что в бою не сможет влиять.
Придумать веские причины, позволяющие ему улизнуть в бой, майор не успел. На КП неожиданно, раньше предусмотренного, прибыл командарм. Большой, грузный, он сразу заполнил тесный дзот, и из него бочком выбрались офицеры связи.
- Как дела? - спросил командарм у Лебедева.
- Все идет по плану, - вытянулся майор.
- Корректировщиков бы туда забросить… Твои молчат?
- Молчат.
- Правильно. В этом случае рисковать нет смысла. Надо думать, выберутся.
Командарм подошел к амбразуре дзота, взглянул в нее, потом в стереотрубу, повздыхал и опять уставился в амбразуру. Лебедев стоял сзади, все еще придумывая, теперь уже, кажется, запоздало, причину, которая позволила бы ему удрать с КП. И командующий словно понял его.
- С десантом наладился? - спросил он не оборачиваясь.
- Следовало бы… Возможны интересные варианты.
- Не отпущу. - Командарм вздохнул и оглянулся. В дзоте, кроме них, никого не было. Только в углу склонился связист. - Не отпущу! - повторил командарм. - Предчувствие у меня плохое. Потому и приехал раньше времени. - Он опять отвернулся к амбразуре. - И ты не порадовал: "Все по плану". Вот из-за этого и предчувствия. Уж больно правильно все выходит. Как по писаному. "Все по плану"! - снова передразнил он Лебедева. - А план-то недоношенный!
Лебедев смотрел на темный силуэт его большой головы, закрывшей пол-амбразуры. Следовало что-либо ответить, может, польстить, но Лебедев молчал, потому что в душе он тоже побаивался этого скоропалительного боя. Не к такому привык за годы войны с хитрым и сильным противником. Прежде к бою готовились долго, тщательно, сколько мук принимали, и то далеко не всегда получалось как нужно. А если и получалось, так с кровью, с потерями, с явными просчетами. И майор молчал.
- А впрочем… черт его знает… Может, мы просто… ожирели? А, Лебедев? Может, привыкли, что все дается с болью? Как при родах? Может, и нужно вот так - нахально, мгновенно, чтоб на раздумья не оставалось времени? А? Как думаешь?
- Не знаю… Не знаю, товарищ командующий, - выдохнул Лебедев. - Впервые вот так… сразу.
- То-то и оно… Словом, я тебя не отпущу. Вместе мы кашу заварили, вместе и расхлебывать будем. Теперь, правда, все на меня ляжет. Ты-то теперь в стороне.
- Разве в этом дело, товарищ командующий?
- И в этом, Лебедев, и в этом.
Он шумно и тяжело вздохнул. В узкую прорезь амбразуры виднелось зеленоватое небо и темный, почти черный, абрис лесных верхушек уже на той, немецкой стороне. И там, над верхушками, вдруг проплыла одинокая трасса. За ней - целый фейерверк трасс, явственно вспыхнули и погасли сильные, почти прожекторные, огни. И уже потом, приглушенная стенами дзота, донеслась нестрашная, далекая дробь выстрелов.
- Что это, Лебедев? - почти в ужасе отшатываясь от амбразуры, быстро спросил командарм. - Твои, что ли?
- Не знаю, товарищ командующий.
Майор выскочил из дзота на взгорок, стал всматриваться в даль. Там, за дубравой, в обычном и уже до проклятости знакомом месте немецкой засады сверкали огоньки выстрелов, слышалась отчаянная трескотня. Поднять такую трескотню мог только солидный отряд. А никого, кроме двух разведчиков, там не было. Никого!
Из дзота вышел командующий, спросил:
- Что это? Выходит, не по плану? Не по плану?
Там, за дубравой, бой все разгорался и, словно от искорок трассирующих пуль, стал заниматься невидимый пожар. Через несколько секунд, а может, минут - время спрессовалось и шло как бы рывками - за аспидно-черной линией вершинок что-то багрово высветилось, вырисовывая могучие дубовые ветви. Потом пламя сразу, взрывом, метнулось вверх, дубраву просквозило ярким светом, и над лесом помчались веера искорок, чтобы далеко, почти у самого неба, стать темным столбом дыма. Может быть, потому, что Лебедев последние часы все время думал о том, как бы ему уйти в бой вместе с разведчиками, и, значит, невольно готовил себя к бою, он первый догадался, что произошло там, за дубравой, но не успел высказать своей догадки, как связист из дзота крикнул:
- Товарищ майор! К телефону! Срочно, говорят!
Майор сбежал в дзот, на ощупь, по привычке, нашел протянутую трубку.
- Докладывает Тридцать третий. "Слухачи" доносят: слышны отдаленные звуки танковых моторов. - Докладывавший уловил что-то неверное, неграмотное в своих словах и добавил: - Вроде как заводят… Взрывами…
- Следите! - крикнул Лебедев и устало отпустил клапан трубки.