* * *
Раньше, для того чтобы улаживать споры и ссоры, которые возникали на острове, вождю Араваку достаточно было всего нескольких человек, составлявших его личную дружину, – да и то они по большей части занимались своим хозяйством, чем службой вождю. По правде сказать, Аравак мог бы обойтись и без них: его сила и власть были безграничными, и никто не отваживался прекословить ему, если не считать отдельных смутьянов, конечно, но с ними вождь легко справлялся сам. По острову ходили известные истории о том, как Аравак забросил одного из таких смутьянов на высокую гору, а другого вогнал в землю, а за проступки третьего разрушил его деревню, разметав дома, как стога высушенной травы.
На стороне вождя, помимо прочего, неизменно выступали высшие силы, которые действовали как сами по себе, так и при посредничестве верховного жреца Баиры, – а уж он-то был способен легко вызывать милость или гнев богов, и пуще того, напускать на ослушников демонов. Последних островитяне боялись до смерти, поэтому рассказы о демонических проделках передавались исключительно шепотом, без упоминания, чьи это проделки: вместо слова "демоны" употреблялись другие слова – "темные", "проклятые", "поганые", или просто "они".
Один из последних рассказов на эту тему был таков. Некий человек постоянно нарушал обычаи, мало почитал богов, оказывал неуважение верховному жрецу и вождю. Попытки усовестить его успеха не имели, а применять в отношении его силу было нельзя, так как он не нарушал порядка на острове. Как же поступить с ним? Баира решил напустить на дом нечестивца "поганых". Опасное и страшное это дело – вызывать "поганых", – но Баира знает, как с ними обходиться, и они покорны ему.
И вот, в доме этого человека поселились "проклятые" и начали выделывать всякие нехорошие штуки. Огонь в очаге перестал разгораться: как ни старался его разжечь нечестивый человек, ничего не получалось, – однако время от времени огонь вспыхивал сам собой, без причины, и был так силен, что пламя, вырываясь через дымоход, доставало до неба.
Вода также оказалась заколдованной. Пока ее несли из родника, она была чистой и прозрачной, но стоило внести кувшин в дом, как вода мутнела, покрывалась тиной, и в ней начинали квакать лягушки. Бывало и хуже: вода превращалась в нечистоты, запах от которых был настолько зловонным и сильным, что жители деревни, заткнув носы, убегали в лес.
Спать в доме, где поселились "поганые", было невозможно: они сгущали ночную мглу до такой степени, что не видно было ладони, поднесенной к глазам. И в этой непроглядной тьме "поганые" устраивали дикие шабаши: от заката до рассвета швырялись посудой, разбрасывали съестные припасы, портили вещи, ломали домашнюю утварь и жутко завывали, показывая из тьмы свои гадкие рожи.
Таким образом этому человеку житья не стало. Раскаявшись, он прибежал в Священный поселок и целый день простоял на коленях под дождем у дома верховного жреца, пока Баира не смилостивился над грешником. Верховный жрец загнал "проклятых" обратно в их темный мир, заклятие с жилища раскаявшегося нечестивца было снято.
Подобных рассказов островитяне знали много, и такие рассказы должны были служить предостережением смутьянам и грешникам, но в последнее время, когда люди разделились на два враждебных лагеря, в каждом из них смутьянами и грешниками считали представителей противоположной стороны. На святость Баиры по-прежнему никто не посягал, но святость Аравака его враги ставили под сомнение и говорили также, что и сила вождя преувеличена. Аравака ничуть не смущали эти разговоры, потому что он собирался в ближайшем будущем показать свою силу грозно и жестоко, – так, чтобы содрогнулись людские души и воплем наполнилась земля.
Между тем, число воинов Аравака стремительно увеличивалось. Вождь во всеуслышание объявил, что каждый, кто придет к нему и станет сражаться за него, получит в награду всё что будет отобрано у врагов, – и даже жены и дочери врагов станут наложницами победителей. Пришедшим к вождю воинам раздавали боевое оружие – палицы, копья и длинные ножи – и обучали владеть ими. Получившие оружие преисполнились грозным боевым духом и сделались безжалостными. Можно было выступать в поход, но Аравак медлил, ибо люди продолжали приходить к нему…
Двор вождя был беспорядочен и сумбурен: по нему бесцельно бродили давние соратники Аравака, которым он доверял больше, чем вновь прибывшим, и потому велел постоянно находиться возле себя; служившие вождю жители поселка перетаскивали с места на место какие-то тюки и свертки, а в дальнем углу мастера продолжали изготовлять оружие.
Когда Капуна вошел во двор, на молодого человека сначала не обратили внимания; он терпеливо стоял в сторонке, и к нему подошел, наконец, старый воин, спросивший, как его зовут и зачем он пришел. Капуна назвался и объяснил цель своего прихода, после чего был обыскан (что вызвало его удивление), и лишь затем препровожден к Араваку.
Помня наставления Мауны, Капуна низко поклонился Араваку, – и теперь уже пришел черед удивиться старому воину, приведшему молодого человека; Аравак, однако, и глазом не повел, восприняв поклон Капуны как должное.
– Кто ты? – спросил вождь.
– Мое имя Капуна. Я только что избран старостой деревни, – той, что находится у опушки Большего Леса, между двумя реками, впадающими в океан. Я пришел представиться тебе, великий вождь, и сказать, что я готов… что мы все готовы слушаться твоих приказаний, и ни в чем не отступим от них, – почтительно ответил Капуна, не поднимая взора на Аравака.
– Старостой? Тебя избрали старостой? Но ты еще так молод, – услышал Капуна голос вождя. – Впрочем, твои слова и твое поведение достойны зрелого и мудрого человека. Видимо, жители твоей деревни знали, кого выбирать. Бывает, что боги даруют мудрость юноше и отнимают ее у старика. Мы знаем примеры этого, – произнес Аравак с едва заметной усмешкой. – Скажи мне, Капуна, много ли молодых людей из вашей деревни стали моими воинами?
Капуна испугался этого вопроса, но в тот же миг вспомнил Мауну, и ответ нашелся сам собой:
– Нет, великий вождь, наши люди еще не пришли к тебе. Не подумай, что мы не поддерживаем тебя: мы полностью на твоей стороне. Однако мои односельчане опасаются твоего гнева, великий вождь.
– Моего гнева? – переспросил Аравак. – Но за что мне гневаться на вас?
– Ну как же… Ведь этот преступник… Кане… родился и вырос у нас. И зачем боги допустили такое? – вскричал Капуна.
Взгляд Аравак сделался тяжелым, и Капуна почувствовал это даже сквозь опущенные веки.
– Кане – из вашей деревни? Я и забыл. Деревня у опушки Большего Леса: он родом оттуда… И как же вы относлесь к тому, что сделал ваш односельчанин?
– Мы проклинаем Кане и молимся богам, чтобы они покарали его, – твердо проговорил Капуна, снова вспомнив свою жену, и прибавил: – Мы возмущены поступком Кане, этот поступок ужасен. Так думают все жители нашей деревни, и я, выполняя их волю, осудил сына рыбака на вечное изгнание из родных мест.
– Славно сказано. А теперь подними глаза.
Капуна с замиранием сердца выполнил приказ вождя. Взгляд Аравака был непереносим; Капуна обмер и почти перестал дышать, но глаз все-таки не отвел.
Губы Аравака дрогнули в усмешке.
– Твои слова идут от души. Нет, жители твоей деревни не ошиблись, избрав тебя старостой. Передай им, пусть не боятся моего гнева. Если вы враги Кане и враги его друзей, значит, вы мои друзья. Я не буду мстить вашей деревне за то, что она вырастила этого преступника.
– О, великий вождь! Твоя милость безгранична! – с неподдельным чувством воскликнул Капуна. – Бери нас, распоряжайся нами, – мы все твои!
– Хорошо сказано, – повторил Аравак, подошел к Капуне и потрепал его по щеке.
– Такие люди, как ты, юноша, будут достойными жителями нашего острова при новых порядках, которые мы установим, разбив наших врагов… Тлалок! Эй, Тлалок, подойди сюда! – затем позвал он. – Вот это – Капуна, староста деревни у опушки Большого Леса.
– Из деревни, откуда родом Кане, сын рыбака, наш главный враг? – Тлалок злобно взглянул на Капуну.
– А, ты помнишь, откуда родом Кане? – удивился Аравак.
– Я все помню, – ответил Тлалок, продолжая зло смотреть на односельчанина ненавистного ему Кане.
– Тогда запомни и его, Капуну, – сказал Аравак. – Он на нашей стороне. Он и жители его деревни осудили сына рыбака и приговорили к изгнанию. Отныне Капуна – наш друг и помощник. И не важно, что он еще так молод, это даже хорошо: пройдет время, вождем станешь ты, Тлалок, и тебе нужны будут верные люди. Один из них стоит перед тобой… Капуна, ты ведь будешь так же слушаться приказаний моего сына, как моих?
– Клянусь! – с восторгом вскричал Капуна. – Я и все жители моей деревни принадлежим теперь тебе, Аравак, великий вождь, – и тебе, Тлалок, сын великого вождя и великий вождь в будущем.
– Вот видишь, – сказал Аравак сыну. – Люди готовы служить нам; сколько их пришло, сколько еще придет… И если даже родная деревня Кане восстала против него, – значит, мы обязательно победим! Каждый получит от нас по заслугам: мы покараем врагов и наградим друзей… И ты, Капуна, можешь рассчитывать на награду, – прибавил вождь. – Ты совершил мужественный и смелый поступок, осудив Кане. Мы не забудем тебя.
– Мы не забудем тебя, Капуна, – вслед за отцом повторил Тлалок.
* * *
А в ущелье, где жили Кане и Парэ, по-прежнему царила мирная, счастливая любовь. Она не проходила, не становилась меньше, – она укреплялась день за днем. Кане не мог уже понять, почему он сразу, как только увидел Парэ, не взял ее в жены и не увел с собой; Парэ не могла понять, почему она не пошла с ним в тот же день, когда увидела и полюбила его. Все препятствия, которые были на их пути, выглядели теперь для Кане и Парэ не просто незначительными и несущественными, – они казались счастливой паре просто смешными.
Парэ особенно забавным казалось предположение, что их с Кане любовь вызвана демонами: со смехом вспоминала Парэ свое испытание и то, чем оно закончилось. Ее отец был неправ, назначив это испытание, – и она была уверена, что он и сам понял это. Люди острова тоже, без сомнения, поняли, что любовь посвятившей себя богам девы к сыну рыбака не была демонической: разве могли великие боги отдать деву, посвятившую себя богам, во власть демонов?… Странно, однако, что к Парэ и Кане никто не приходил, – остров был не так велик, чтобы на нем нельзя было отыскать место, где нашли прибежище влюбленные, – но подумав, Парэ решила, что люди попросту стыдятся своих былых нехороших мыслей и поэтому не приходят сюда…
Как то раз, когда Кане ушел на охоту, Парэ сидела на берегу ручья и смотрела, как весело играют в воде мелкие пестрые рыбки: они то носились друг за другом наперегонки, то застывали, сбившись в стайку и подрагивая хвостиками. На этих рыбок можно было смотреть часами, – так красивы они были, так беззаботна и легка была их жизнь. Вдруг Парэ услышала шаги за своей спиной, и вздрогнула: она знала шаги Кане, но это был не он. Парэ повернулась и увидела своего отца – он шел по берегу ручья, опираясь на посох и тяжело дыша.
Парэ встала и склонила голову; уверенная в своей правоте она ждала, тем не менее, со страхом и смущением приближения Баиры. Старик молча подошел к ней и устало уселся на камень.
– Вот я и нашел тебя, – сказал он безо всякого выражения. – Трудно было дойти до вас.
– Да хранят тебя великие боги, отец, – Парэ опустилась перед ним на колени, поцеловала его руку и неожиданно для самой себя заплакала.
Баира знаком показал ей, чтобы она села возле него, и спросил:
– Как тебе здесь живется? Ты нашла свое счастье?
Парэ улыбнулась сквозь слезы:
– Прости меня, я не знаю, почему плачу… Да, я очень счастлива, и мне очень хорошо здесь.
– А где твой муж? – Баира огляделся по сторонам. – Он ведь муж тебе теперь.
– Кане ушел на охоту, – сказала Парэ. – Да, он мой муж, хотя у нас и не было свадьбы. Я люблю его, а он любит меня. У нас настоящая любовь, отец. Она никакая не демоническая, она – от богов. Ты, наверно, и сам убедился в этом.
– Я убедился в том, что от судьбы нельзя уйти, а от любви – спрятаться. Я знал это и раньше, но мне хотелось спасти тебя от ярости людей, а наш остров – от буйства демонов, – произнес Баира все так же. – Но я всего лишь немощный старик, – что я могу?
– О, не говори так, отец! – воскликнула Парэ, вновь целуя его руку. – Ты верховный жрец, ты ведаешь тайны богов! Боги любят тебя, они дали тебе силу и святость.
Баира посмотрел на нее, а после нерешительно погладил по щеке.
– И в тебе есть божественная сила, Парэ. Твоя мать – женский Дух Озера, младшая дочь Отца-Неба и Матери-Земли. Или мне это пригрезилось?… Но ты и моя дочь, и я сильно тебя люблю. Я только сейчас понял, как сильно. Пока ты была рядом, пока ты была вне опасности, я не понимал, что так люблю тебя. Сейчас понимаю.
– И я люблю тебя отец, – Парэ в третий раз поцеловала его руку. – Но скажи мне, отчего ты так печален? Разве ты не рад моему счастью?
– Ах, Парэ, Парэ! – тяжело вздохнул Баира. – Ты молода, и еще не знаешь, что за счастье надо платить. Всегда надо платить. И чем больше счастье, тем больше плата за него; твое счастье велико, – и плата за твое счастье будет великой.
– О чем ты говоришь, отец? – рассмеялась Парэ. – Кому я должна платить? Пожалуй, лишь богам, даровавшим мне любовь!
– Богам… – Баира покачал головой. – Боги-то как раз не потребовали бы платы. Они добры к людям и, как ты правильно сказала, даруют им свои милости, – даруют, а не продают. Если бы боги продавали свою милость, ее можно было бы купить, но во что тогда превратился бы наш мир? Одни люди купили бы себе много всего у богов, другие – мало; да и что это за милости, которые можно купить? Нет, боги именно даруют нам то, что хотят подарить. Купить у них ничего нельзя, – мы можем только благодарить их за милость и, в свою очередь, приносить им дары, которые они могут принять, а могут и не принять. Боги добры к нам. Добры… Да, добры…
Баира впал в глубокую задумчивость. Парэ, привычная к подобному поведению отца, ждала, когда он продолжит свой рассказ. Ждать пришлось долго, – до тех пор, пока какая-то птица на дереве не запела над их головами, и тогда Баира очнулся от раздумий.
– Однако люди сами должны выбирать между добром и злом: в этом они подобны богам, – какая честь! Но стоит людям выбрать зло, как демоны входят в наш мир, вырвавшись с восторгом из адской бездны… На острове будет война, – продолжал Баира без малейшей паузы. – Вождь Аравак и его сын Тлалок собрали воинов, а противники Аравака готовы дать отпор.
Парэ переменилась в лице:
– Великие боги! У нас никогда не было войны! Чего же хотят эти люди?
– Одни хотят покарать Кане и тебя, другие – выступили в вашу защиту. Одни обвиняют вас в святотатстве, другие говорят, что такова воля богов: Кане, победитель на Празднике Птиц, Сын Большой Птицы, имеет право взять в жены деву, посвятившую себя богам.
Однако первые возражают, что, нарушив святость девы, Кане перестал быть божественным любимцем, и заслуживает суровой кары… Примирения между первыми и вторыми быть уже не может, – люди готовы драться.
Парэ была так поражена, что не могла вымолвить ни слова.
– А я-то думала… – пробормотала она, наконец. – Я-то надеялась… Я хотела… Но если люди хотят воевать из-за нас, мы вернемся в Священный поселок и отдадим себя на суд вождю, – сказала она через мгновение, и ее голос отвердел. – Пусть нас накажут, пусть даже убьют, но войны не будет!
– Как ты наивна, – с горечью произнес Баира. – Ты полагаешь, что всем этим людям есть до вас дело? Если бы вы были нужны им, вас бы давно нашли. Но тебя и Кане никто и не ищет; когда речь заходит о вас, люди говорят: "они бежали" или "они спрятались" – и всё! Вы существуете, но одновременно вас нет – вот и прекрасно! Если вы придете в Священный поселок, суда не будет, потому что ни Араваку, ни его врагам этого не надо. Суд устранит повод для войны: вы понесете заслуженную кару, – а может быть, вас оправдают, – но повод для войны в любом случае исчезнет. Зачем воевать, если суд, согласно обычаям вынесет свой справедливый приговор? Поэтому Кане и тебя не станут судить, вас спрячут где-нибудь и приставят надежную охрану, – а скорее всего, просто тайно убьют; по острову же пустят слухи, что вы снова бежали, испугавшись в последний момент суда.
Нет, Парэ, война начнется не из-за вас. Долго, долго на нашем острове царили мир и спокойствие, потому что мы не пускали демонов в свой мир и боролись с ними, как только они появлялись у нас. А ныне люди с нетерпением ждут прихода демонов. Что стало причиной тому: жажда власти и богатства, и вызываемые ими злоба и зависть; неуемная гордыня, и обидчивость, ее вечный спутник; злопамятность, и идущая вслед за ней мстительность, – или иные темные страсти, таящиеся в глубинах человеческой души? Я не знаю, я не знаю… Любая из этих причин, или все они вместе взятые вызвали демонов. Я бессилен в борьбе с ними, – я стар, я слаб, я немощен… Люди сделали свой выбор, – теперь свершится то, что должно свершиться. Добро показалось нам пресным, вкусим же остроту зла!
– Что же делать нам, что делать мне и Кане? – спросила Парэ в тоске и печали.
– Вы оставили мир, и вам не надо возвращаться в него. Ты говорила, что ваша любовь – от богов. Да, это так. Я ошибался, считая, что вами овладело плотское влечение или вы поддались соблазну призрачной страсти. Страсть принижает и рано или поздно разъединяет людей; любовь, настоящая любовь, соединяет и возвышает их, ибо она – божественное чувство. Но все, что божественно, несовместимо со злом. В мир сейчас пришло зло, а значит, в нем нет места божественной любви, – любовь гибнет в мире зла. Вы создали свой мир, и он прекрасен, – так и живете в нем. Не возвращайтесь в наш мир.
– Разве о нас забудут навсегда? Сколько мы так проживем? – прошептала Парэ.
– Сколько вам отпущено великими богами. Благодарите их за каждый миг жизни и не просите большего, – Баира с кряхтением поднялся с камня. – Я пойду. Я сказал в Священном поселке, что ухожу молиться Богине Огня, к озеру на вершине Большой горы; не хочу, чтобы меня хватились и стали задавать ненужные вопросы… Прощай, Парэ.
– Я провожу тебя до выхода из ущелья, – сказала она, подавая ему посох, и, не сдержавшись, опять заплакала. – Увидимся ли мы еще?
– На все воля богов…