Чтобы поймать нужную нам овцу, Пишик-ага и Овез-ли собрали отару покучнее. Потом Овезли крадущейся походкой стал подбираться к намеченной нами овце. Отара расступалась перед ним веером. В какой-то миг Овезли вдруг ускорил движение, согнулся, рука его двигалась у самого песка, и он внезапно схватил овцу за заднюю ногу. Мы надели на нее номер с цифрой "6" и отпустили в отару. Овца теперь напоминала спортсмена, с той разницей, что номера у нее были на боках. Первый номер достался неизвестной мне овце, про которую Пишик-ага сказал, что она любит ходить спереди. Это была крупная и довольно светлая овечка. Мы поймали ее довольно легко. Уже одетая в номер, она долго не отходила от нас, так что Овезли даже пришлось ее пугнуть.
Пишик-ага раззадорила идея пометить передовых овец. Довольно долго он ходил по отаре, высматривая какую-то одну особо знакомую ему овцу и, наконец, указал ее Овезли. Это была крупная, почти черная овца, поймать ее оказалось нелегко. Она довольно ловко увертывалась от Овезли. Трижды он промахнулся, прежде чем упрямица, наконец, оказалась у него в руках. Она сильно билась, и нам пришлось ее повалить, чтобы надеть номер.
Теперь у меня появилось новое занятие. С очередного высокого бархана я в бинокль высматривал номерных овец и отмечал, где они находились: впереди или сзади, s правого или левого фланга. К вечеру я подвел итоги своей работы, и результаты мне не понравились. Практически не про одну из "номерных" овец нельзя было сказать, где это животное предпочитает пастись. Примерно каждые сорок минут отара поворачивалась вокруг своей оси, передние овцы оказывались то сзади, то в центре отары, то снова выходили в авангард.
Тогда я принялся следовать поочередно за каждой из "номерных" овец. Начал с шестой - ленивицы. Понять ее тактику оказалось несложно. Она спокойно паслась до тех пор, пока вокруг нее были овцы. Постепенно отара удалялась, овца все чаще посматривала вперед и в стороны, однако продолжала пастись, пока хотя бы одна овца была неподалеку. Лишь оказавшись в одиночестве, она проходила вперед и начинала пастись как только оказывалась в задней части отары. Примерно так же вела себя овца под № 5. Однако она была более пуглива и не решалась оставаться в одиночестве, отставать от отары. Стоило основной массе овец пройти мимо, как она бросала пастьбу и следовала за ними.
Остановившись в каком-либо месте, овца объедала травинки пустынной осоки, илака, как называл ее Пишик-ага. Ей приходилось поворачиваться то вправо, то влево. Илак рос редко, на квадратном метре я насчитал всего лишь сотню стебельков.
Наблюдая за "пятой" овцой, я подметил интересную особенность. Она догоняла отару по следам одной из идущих впереди овец. Догнав, обходила ее сбоку, делала еще несколько шагов вперед и начинала пастись. Вскоре я заметил, что такой же тактики придерживаются и другие овцы. На песке оставались торные тропинки. Я не поленился пройти поперек пастбища, где только что прошла отара, и подсчитать, сколько же она оставляет следов. Как я и предполагал, на песке оказалось чуть больше сотни тропинок, тогда как мы вели по пустыне больше восьмисот животных.
Особенно интересным оказалось поведение овцы № 2. Наблюдать за ней было нелегко. Раньше овцы не обращали внимания на мою работу, на то, что я упорно шел сзади. Эта же после нескольких минут наблюдений стала тревожно оглядываться, прекратила пастьбу и постаралась избавиться от моего навязчивого преследования. Некоторое время мы бродили из конца в конец отары. Но такие прогулки не входили в мои планы. Мне было важно, чтобы она вела себя естественно. Пришлось оставить ее на время в покое, а потом уже издали продолжать наблюдение.
Овца № 2 действительно предпочитала находиться в авангарде, хотя нередко впереди нее паслись две-три овцы. Больше всего поразила самостоятельность ее поведения. Она переходила с места на место, не обращая внимания на соседей. Наоборот, я заметил, что за ней неуклонно следовали три овцы, можно сказать, ее подружки. По крайней мере, моя "номерная" овца не отгоняла их, позволяла кормиться рядом, не убегала прочь. Впрочем, они обычно паслись на полкорпуса сзади, не мешая ей и не составляя конкуренции.
Когда отара поворачивалась, моя "вторая" овца нередко оказывалась в арьергарде отары. Некоторое время она паслась здесь, но, видимо, теснота ей не нравилась, она прекращала пастьбу и, выбрав направление, шла, уже нигде не задерживаясь, пока не оказывалась снова впереди стада.
За такими работами дни проходили незаметно. Для меня уже привычными стали работа в отаре, ночлеги в песках. Каждый третий день мы поворачивали отару назад, к цистерне, поить овец. Дважды мы никого там не заставали и, напоив животных, вновь уходили в пустыню. Пишик-ara расчетливо использовал пастбища по секторам, так что всякий раз справа от нас оставался уже стравленный участок. Овцы не любят кормиться там, где еще сохранился запах прошедшей недавно отары, ищут чистое место. И эта особенность поведения помогает управлять отарой: не опасаешься ухода овец на уже стравленный участок.
Я затеял суточное дежурство. Каждые четверть часа записывал, какая часть отары пасется, какая переходит на новое место, собравшись в походные колонны. Отдельно отмечал легших на отдых. Кроме того, измерял шагами пройденный овцами путь, ширину использованной полосы пустыни, записывал еще многое другое. Почему-то когда наблюдаешь за животными, все время видишь что-то интересное.
Начинать дежурство всегда легче, чем заканчивать. В первые часы полон энтузиазма, пишешь много лишнего. К вечеру устаешь, уже действуешь строго по программе. Ночью отара пасется лишь один-два часа, так что удается поспать. Зато на следующий день уже ждешь не дождешься конца работы. Как велико искушение все оросить, как сомневаешься: нужны ли твои занятия кому-нибудь?
С полудня чабаны стали подгонять овец энергичнее, вскоре собрали их воедино. Километра три мы прошли ходом. За барханом показалась цистерна и машина-водовозка. Разом отара загомонила, кинулась к машине. С блеяньем овцы бродили вокруг, видимо, хорошо зная машину.
- Любят ее. Знают, что воду дает, - смеялся Пишик-ага. У машины нас ожидал Нурягды, бригадир, только что вернувшийся из Бахардена. После его короткого приказания Овезли поймал овцу, повалил, связал ноги. Подошел Нурягды, что-то пошептал - видимо, помолился за ее душу - и перерезал горло. Кинжал у него был такой внушительной длины, что я невольно вспомнил, что в былые времена туркмены слыли отважными разбойниками, немало попортившими кровь окрестным эмирам.
Пока Нурягды обдирал овцу, Пишик-ага с помощью шофера и Овезли напоил отару. Протянув резиновый шланг от машины, шофер наливал воду в бетонные поилки, а Пишик-ага, отталкивая наиболее нетерпеливых овец, следил за порядком. Одновременно могло пить несколько десятков овец, остальных Овезли удерживал в стороне, пропускал на водопой группами.
Глядя на толпящихся овец, я опять подумал: "До чего они похожи". Можно было проследить за одной - как она протискивалась вслед за другими поближе к воде, пугалась взмахов рук Овезли, искала другой путь, но стоило отвести глаза, и я уже не мог вновь найти ту, за которой наблюдал.
В нашем институте работал Дмитрий Викторович Радаков, он изучал поведение океанических рыб, нырял за ними в океан в скафандре или батискафе [13]. Мы дружили с ним, часто беседовали.
Дмитрий Викторович показывал отснятые под водой фильмы, где гигантские стаи рыб кружили в загадочном хороводе. Я вспоминал эти фильмы, сидя на склоне бархана над отарой, она напоминала мне стаю рыб. Вдруг возникавшие "течения" выносили наружу группу животных, возникал выступ, щупальце. Если Овезли успевал напугать овец, они поворачивали вспять. Однако случалось, что "щупальце отрывалось" у основания, и группка бегом устремлялась к воде.
Кто из овец был инициатором этих движений, заметить было невозможно. Радаков, рассматривая свои кинопленки, убедился, что постоянных вожаков у стаи не было - желание двигаться в одном направлении возникало сразу у нескольких рыбок. У стаи появлялся коллективный вожак. Понять, как это происходит у овец; без кинокамеры я не мог (рис. 1).
После водопоя отара легла отдыхать, а мы принялись за тушеную в сале баранину - коурму. Чудная вещь коурма, особенно когда макаешь в нее лепешку, да еще удается подхватить, прижать к лепешке кусочек мяса.
На ночлег остановились неподалеку от цистерны. Здесь было мало корма, барханы разбиты копытами овец. Стоило ветру усилиться, как над барханами начинали куриться тонкие струйки поднятого в воздух песка.
Уже смеркалось. Овезли пас отару поблизости. Нурягды остался в лагере, а мы с Пишик-ага пошли за дровами. Старик знал где-то неподалеку хороший лесок саксаула. Ветер выдул песок из-под корней деревьев, обнажились длинные сухие узловатые плети. Их нетрудно было выкорчевать из песка.
Осматривая бархан за барханом, мы постепенно собрали две хорошие вязанки хвороста. Я отошел от Пишик-ага немного в сторону, когда заметил, как по гребню бархана метнулась рыжеватая фигура. Тотчас где-то там в котловине раздался визг. Я бегом кинулся вверх по бархану и увидел с гребня крупного каракала, только что поймавшего зайца. Шум песка, осыпавшегося под моими ногами, вспугнул песчаную рысь, она бросила зайца. Когда я подбежал, он был еще живой. Памятуя привычки своих товарищей, я тотчас перерезал ему горло ножом.
Пришел Пишик-ага. Он внимательно осмотрел зайца. Я спросил его:
- Давленину есть будешь?
Мне-то не раз приходилось отбирать у хищников их добычу, и она не казалась мне чем-то неприятным. Пишик-ага, как видно, сомневался; однако то, что я успел перерезать горло, выпустить кровь, видимо, успокаивало его.
Вероятно, очень смешно выглядели мои объяснения, какой зверь поймал зайца. Памятуя рассказы Пишик-ага о происхождении его имени, я повторял: "Пишик, пишик", - показывал руками рост кошки и пятна на ее теле. Случай этот еще долго обсуждался на чабанской стоянке.
Чабаны решили приготовить из зайца плов. Меня обрадовала их затея - можно было узнать секрет настоящего плова. Наблюдая за Пишик-ага, а впоследствии расспрашивая других чабанов, я как будто постиг главную тонкость. Дойти до нее самому невозможно, потому что ни запах, ни вкус готового плова никак не выдают секрета его приготовления.
Плов готовится на растительном масле. Пишик-ага настаивал, что лучше всего он получается на хлопковом масле. Пока рис тушится в кипящем масле, оно теряет свой запах. Разогрев казан на огне, Пишик-ara налил в него хлопкового масла, положил мелко нарезанные кусочки зайчатины и потом с полчаса тушил. Добавив туда три стакана воды, он засыпал по какой-то известной ему мерке рис, и через час плов был готов. Впоследствии я усвоил прием удаления излишка воды. При отсутствии навыка плов легко мог получиться слишком жидким. Казан накрывали газетой, а сверху крышкой. Капли, падавшие с крышки, скапливались на газете, их сливали. Таким методом удавалось уварить плов до нужной густоты.
Следующие два дня мы вели отару довольно быстро. Нурягды был недоволен пастбищами, искал более богатые. Пожалуй, мы зря торопились. Очень скоро расстояние до кошары показалось нам слишком большим.
К вечеру чабаны стали с беспокойством посматривать на небо. Казалось, погода должна перемениться. Вечером я, как обычно, постелил на песок кошму, оделся потеплее, а Пишик-ага заботливо укрыл меня шубой.
Проснулся я от ощущения тяжести. С усилием отвалил полу дохи, которой укрылся с головой. Все вокруг покрывал толстый слой снега. Тяжелые хлопья продолжали ложиться вокруг. Я с удовольствием нырнул под шубу как в берлогу. Однако сон не шел. Я снова выглянул из-под шубы и понял, почему беспокоюсь. Я остался один. Ни чабанов, ни отары рядом не было. Наскоро обувшись, я бродил вокруг стоянки, пытался что-либо разглядеть вокруг. А снег все падал. Он уже прикрыл следы ушедших чабанов. Кругом была темнота. Я не знал, где искать отару.
В тревоге, то и дело просыпаясь, вылезая из-под шубы, я едва дождался утра. На рассвете из снежной пелены внезапно вынырнул Пишик-ага с верблюдами. Не знаю, как он смог их отыскать. Пишик-ага был сильно встревожен и оттого немногословен. Я помог ему собрать наше небогатое хозяйство, связать вьюки и погрузить их на верблюдов.
Уже рассвело, однако из-за снежной завесы я едва мог разглядеть гребни соседних барханов. Но Пишик-ага уверенно вел верблюдов, то ныряя в котловину, то поднимаясь на гребень. Через час мы догнали отару. Снегу навалило уже выше колен. Овцы глубоко вязли, не хотели идти вперед. Как только чабаны оставляли их в покое, они собирались в плотные кучи головами внутрь и так стояли. Снег быстро укрывал их спины толстым одеялом. Видя, с каким трудом чабаны направляют отару вперед, я спросил Пишик-ага, почему нельзя подождать. Может быть, лучше, если отара постоит. Глядишь и разъяснит. Пишик-ага было не до обсуждений. Он только тихо сказал, глядя мне прямо в глаза:
- Наверное, все бараны помирай.
Только после его слов я осознал всю меру опасности, грозившую отаре. Забегая вперед, скажу, что и по сей день неясно, почему пустынные овцы в таких количествах гибнут во время сильных снегопадов. Они собираются в кучки и так стоят двое-трое суток, пока все не начинают ложиться, падать, погибать. Может быть, они устают, может, слабеют без корма, без воды. Трудно сказать.
Дав отаре передышку, чабаны снова направили ее вперед. Моя "вторая" овца теперь была героиней. Главным образом она служила чабанам вожаком. Они направляли вслед за ней других овец. Даже та коза, что обычно вела отару, теперь то и дело хитрила, старалась спрятаться в глубь отары, не идти первой. У нее были слишком короткие ноги. С какой-то внутренней гордостью я смотрел на "вторую" овцу. Да и чабаны не очень торопили ее. Конечно, мы все четверо по очереди шли впереди отары. Пишик-ага вел верблюдов, чтобы как-то наметить, намять дорогу в снегу. Те восемь километров, которые накануне отара прошла с легкостью, теперь показались нам немыслимо длинными.
К вечеру мы прошли едва полпути. Нурягды через Пишик-ага предложил мне вместе со стариком и верблюдами отправиться к кошаре и устроиться на ночлег. Сам Нурягды с Овезли собирались остаться у отары, если удастся подогнать ее поближе к кошаре, а нет - ждать утра. Овцы вялые, безучастные стояли, плотно прижавшись друг к другу, опустив голову. А снег все продолжал идти.
Я послушался чабанов, и мы вместе с Пишик-ага отправились к кошаре. Не было смысла упрямиться. Я не знал, чем могу помочь. Чабаны надеялись, что возле кошары окажется машина, удастся известить совхозное начальство о беде, попросить помощи. Впрочем, они понимали, что и без того весь район, да и не только район, уже поднят на ноги. Конечно, уже все знали о беде с Каракумах, думали, как помочь.
Пишик-ага взобрался на верблюда, а я шел позади. Идти по следам было не так уж тяжело, и мы без приключений часа через два добрались до места. У кошары стояла водовозка. Использовать машину мы, конечно, не могли. Ее шофер совсем молодой парень без конца повторял, как он был напуган, когда снег стал все больше заметать дорогу. Дорога в поселок ему была отрезана, и он стал пробиваться обратно, к нам.
Втроем мы скоротали ночь и на рассвете вернулись к отаре. Пишик-ага ехал на переднем верблюде, а мы с шофером на заднем. Даже верблюдам было нелегко вышагивать по рыхлому снегу. Пустыня преобразилась. Конечно, я совсем не ориентировался, целиком доверяясь чутью Пишик-ага, знанию его этих мест.
Отару мы встретили в пути. Чабаны упорно вели ее к кошаре. Нам, в общем-то, оставалось совсем немного. Как и накануне, мы мяли впереди отары дорогу, стараясь облегчить овцам путь. К вечеру все чаще позади отары оставались лежать обессилевшие животные. Уже в полной темноте мы загнали овец в кошару и, не ложась спать, отправились обратно. Снегопад не прекращался, но дорога, пробитая отарой, была хорошо заметна. К тому же посветлело, снежные хлопья как будто поредели. Мы грузили по четыре овцы на верблюда и отвозили их к кошаре. Наконец, к утру и эта работа была закончена. Постелив кошмы в кошаре рядом с овцами, накрывшись шубами, мы заснули.
Еще два дня мы провели в снежном плену. Хотя снегопад прекратился, пасти овец было бесполезно. Труднодоступный корм не окупил бы их усилий.
Как ни мало я знал туркменских слов, все же я понимал, что чабаны без конца обсуждают, что делать, сердятся на свое начальство, не доставившее вовремя в кошару запас корма. За два дня ожидания некоторых овец пришлось прирезать. Они не выжили бы. Понятно, что недостатка в коурме, мясе, мы не испытывали. Труднее было приносить дрова. Приходилось ездить за ними на верблюде. Я подумывал, что здесь бы не помешали лыжи.
Между тем наступила ясная погода, а с ней и сильные морозы. Вспоминая эту зиму, я думаю, что нигде - ни на Камчатке, ни на Таймыре - так сильно не мерз, как в Каракумах, а чабаны переносили морозы на удивление легко, хотя их шубы, шапки, рукавицы из овчины были не такими уж теплыми. Теперь вполне уместными оказались мои чулки и кухлянка из оленьего меха, пошитые еще во время работы на Камчатке.
Наконец, загудели долгожданные моторы. С большим трудом проминая снег, к кошаре приближался "Кировец" с тележкой, а за ним еще две машины. Они были нагружены перемолотой верблюжьей колючкой - замечательным кормом, любимым и верблюдами, и овцами, очень питательным.