– Я не приму окончательного решения, не поговорив с начальником экспедиции, – продолжал Рене. – Особенно на это не рассчитывайте – я не думаю, чтобы вы нам подошли, но можете всё-таки подождать его.
Рене охватило нелепое и мучительное чувство стыда, как будто он сделал что-то отвратительное, как будто он подло ударил существо, неспособное защитить себя.
"Чёрт бы его побрал, – думал он. – Ну что я могу поделать? Брать его просто глупо – он обязательно заболеет, и нам придётся с ним возиться. Он, наверно, и ворует. Да к тому же у него, кажется, чахотка".
Человек вдруг поднял глаза. Они были не чёрные, как сначала показалось Рене, а синие, цвета морской воды.
– Если… если вы не можете взять меня переводчиком, сударь, может быть у вас найдётся какая-нибудь другая работа? Я могу…
– Никакой другой работы нет. Мы все делаем сами, а тяжёлую работу выполняют индейцы.
Человек поднёс руку к горлу. Дыхание его опять участилось.
– Например… носильщиком?
– Носильщиком? – в крайнем изумлении выговорил Рене. Белый человек, явно больной, хромой, с израненными ногами и изуродованной рукой, просит, чтобы его наняли переносить тяжести наравне с туземцами!
– Мне… мне приходилось этим заниматься, сударь; я умею ладить с индейцами. И я г-гораздо сильнее, чем кажусь, з-значительно сильнее…
Он начал заикаться.
"Да он же попросту умирает с голоду, – с состраданием подумал Рене. – Бедняга, плохо же ему, верно, пришлось".
– Вот вернётся начальник, тогда посмотрим, – сказал он. – А сейчас… вы ведь, наверно, голодны? Слуги как раз собираются обедать. Я распоряжусь, чтобы вас тоже накормили. Они там, под большим…
Рене запнулся на полуслове, увидев даже через коричневый загар, как побелело лицо незнакомца.
– Спасибо, не беспокойтесь, я только что пообедал, – торопливо проговорил тот на чистейшем французском языке с едва заметным иностранным акцентом; так мог говорить только образованный человек, Рене вскочил на ноги.
– Но вы… вы же человек нашего круга!
– Какое вам до этого дело?
Когда впоследствии Рене вспоминал эту сцену, эти яростно брошенные ему в лицо слова, он не сомневался, что в то мгновение ему грозила опасность получить удар ножом или быть задушенным. Но тогда он ничего не понял и лишь беспомощно глядел на незнакомца.
Наконец тот нарушил молчание, сказав очень тихим, но ясным и твёрдым голосом:
– Простите, пожалуйста. Я пойду.
Рене схватил его за руку.
– Нет, нет! Постойте! Разве вы не видите, что произошла ошибка! Знаете что – пообедайте со мной!
Не успел Рене произнести эти простые слова, как почувствовал, что они были восприняты как отмена смертной казни. Человек круто повернулся, изумлённо посмотрел на него, потом тихонько рассмеялся.
– Благодарю вас, я очень признателен; но я… – он замолк и взглянул на свои лохмотья, – только как же я в таком виде?..
У него вдруг задрожала нижняя губа, и он показался Рене совсем юным и беззащитным.
– Ну, это легко устроить, – сказал Рене, хватаясь за возможность прекратить этот невыносимый разговор. – Эй! Хосе!
В дверях появился Хосе, радостно оскалившийся в предвкушении скандала.
– Этот джентльмен хочет принять ванну, – с чувством огромного облегчения сказал ему Рене.
– Как? – Хосе разинул рот и с изумлением переводил взгляд с одного на другого.
– Немедленно приготовь в моей комнате тёплую ванну, – невозмутимо продолжал Рене, – принеси чистые полотенца и нагрей побольше воды. После этого подашь нам обед.
Он открыл дверь в свою комнату.
– Сюда, пожалуйста. Я сейчас достану мыло и… Да, вам ведь нужно будет во что-нибудь переодеться.
Встав на колени перед раскрытым чемоданом, он продолжал, не поднимая глаз:
– Боюсь, что мои вещи будут вам немного велики – ну да как-нибудь устроитесь: Куда это носки задевались? Вот рубашка, и… Ну, кажется, все. Я подожду вас в соседней комнате.
Он встал, оставив ключ в чемодане. А в голове стучало:
"Какой же я болван! Какой непроходимый идиот! Он, конечно, украдёт всё, что попадётся под руку. И поделом мне, дураку! Но что же мне оставалось делать?"
В дверях Рене обернулся со словами:
– Если вам что-нибудь понадобится, позовите Хосе, – но, увидев, что незнакомец, дрожа всем телом, прислонился к столу, чтобы не упасть, вернулся, взял его за локоть и усадил на стул.
– Вам надо чего-нибудь выпить, – сказал он, наливая коньяку из охотничьей фляжки. Человек отстранил стакан.
– Не надо, ударит в голову. Я… слишком долго… – Он выпрямился и откинул со лба волосы: – Ничего, сейчас пройдёт. Пожалуйста, не беспокойтесь.
Дожидаясь его в соседней комнате, Рене злился на собственную глупость. Навязать себе на голову больного, умирающего с голоду авантюриста, возможно преступника, явного проходимца, привыкшего, по его собственному признанию, якшаться с туземцами, – и все только потому, что у того вкрадчивый голос и красивые глаза. Безумие!
Наконец появился незнакомец, преображённый почти до неузнаваемости. Он вообще был ниже и тоньше Рене, и к тому же крайне измождён, и теперь, в висевшей на нём мешком одежде, казался ещё более юным и хрупким, чем был на самом деле, – почти совсем мальчиком. Неумело подстриженные и зачёсанные назад волосы открывали замечательной красоты лоб и глаза. Когда он, хромая, подошёл к столу, Рене снова поразило, какой у него был невероятно больной вид, и ему вдруг пришло в голову, что, может быть, вопрос о том, как поступить с незнакомцем, вскоре разрешится сам собой – он попросту умрёт. Однако, кроме изнурённого вида и крайней истощённости, у него не было ничего общего с оборванцем, который вошёл в эту комнату час назад.
Он извинился перед своим хозяином за то, что заставил его так долго ждать, и поддержал начатый Рене разговор о посторонних предметах. Казалось, он стремился укрыться в светской беседе. Он говорил по-французски не совсем бегло, видимо слегка его подзабыв, употреблял много латинизмов, вдобавок очень сильно заикался, – и тем не менее тембр его голоса придавал неизъяснимое достоинство его запинающейся речи. Несколько книжные обороты указывали на обширное знакомство с классиками: можно было подумать, что он вырос на Паскале и Боссюэ.
– Но вы же совсем ничего не едите, – воскликнул Рене. Его гость с гримасой отвращения отодвинул тарелку.
– Простите. После длительной голодовки трудно много есть.
Рене внимательно посмотрел на него:
– Значит, вы в полном смысле слова умирали с голоду?
– Да, но не очень долго – всего три дня. Вначале у меня было с собой немного хлеба.
– Что бы вы стали делать, если бы не застали нас здесь? Ответа не последовало. Рене почувствовал, что совершил грубую бестактность, и торопливо продолжал:
– Но ведь ночевать в горах невероятно тяжело. Синие глаза внезапно потемнели.
– К этому привыкаешь – вот и все. Самое неприятное… что ты один.
– Но как же спать в горах, в таком холоде и сырости?
– Спать там не приходилось.
Рене встал из-за стола.
– Тогда, быть может, вы приляжете до возвращения начальника? Вы, наверно, страшно устали. Хосе вам постелит.
К вечеру, когда охотники вернулись домой, незнакомец вполне оправился и на вопросы Дюпре отвечал уверенно и спокойно – он проспал до самой темноты и, проснувшись, ещё немного поел.
Полковник приехал с охоты в прескверном настроении: Лортиг оказался лучшим, чем он, стрелком и вдобавок хвастался этим всю обратную дорогу. К тому же опять зарядил дождь, и все вымокли и устали. Надев очки, полковник посмотрел на незнакомца, как судья на осуждённого преступника.
– Господин Мартель сообщил мне, что вы прибыли из Ибарры, господин…
– Риварес.
– Риварес? Это, кажется, испанское имя?
– Я родился в Аргентине.
– И… оказались в Эквадоре совсем один и в таком отчаянном положении?
– Я участвовал в боях…
– Против диктатора Розаса?
– Да. Я был ранен, как видите, искалечен. Меня схватили. Потом мне удалось бежать на торговом судне в Лиму. Там я надеялся разыскать своего друга и побыть у него, пока мне не удастся дать знать родным. Я уехал без гроша в кармане, за мной гнались по пятам. Приехав в Лиму, я узнал, что мой друг только что отплыл в Европу.
– Когда это было?
– Месяцев девять тому назад. Я кое-как перебивался в Лиме, дожидаясь ответа из Буэнос-Айреса от родных, которым мне удалось послать письмо с просьбой немедленно выслать денег. С обратным пароходом я получил ответ. Старый слуга писал мне, что по приказанию Розаса наш дом сожгли, а всех моих родных убили. Тогда я перебрался в Эквадор в надежде получить работу на серебряных рудниках. В Ибарре я услышал, что вам нужен переводчик, и отправился сюда предложить свои услуги.
– Откуда вы знаете местные наречия, если вы сами с юга?
– Я научился говорить на них уже после того, как поселился в Эквадоре. Языки всегда давались мне легко.
– А откуда вы знаете французский?
– Я воспитывался в коллеже французских иезуитов.
– Вы верите этому вздору? – прошептал Штегер на ухо Рене.
Они сидели рядом, слушая, как полковник расспрашивает незнакомца. Рене нахмурился и не ответил. В глубине души он был убеждён, что весь рассказ – выдумка от начала до конца. Его злило, что незнакомец лжёт и что Штегер об этом догадался, а больше всего то, что он, Рене, злится. Какое ему до этого дело?
– Наверно, было очень трудно перейти через горы сейчас, когда все реки вздулись от дождей? – с недоверием продолжал допрашивать Дюпре. – Сколько же времени занял у вас переход?
– Четыре дня.
Рене досадливо передёрнул плечом. Чёрт бы его побрал! Уж если лжёшь, так по крайней мере помни, что говоришь. За обедом он сказал "три".
Веки незнакомца едва заметно дрогнули, и Рене понял, что его жест был замечен. Риварес тихим голосом поправился:
– Впрочем нет, не четыре, а три.
Допрос тянулся томительно долго. Проверяя, не лжёт ли незнакомец, Дюпре расставлял нехитрые ловушки, которых тот благополучно избегал, отвечая тихим неуверенным голосом, с тревогой во взгляде.
– Благодарю вас, господин Риварес, – наконец сказал Дюпре. – Попрошу вас подождать немного в соседней комнате. Я вас скоро позову и сообщу своё решение.
Риварес вышел, глядя прямо перед собой. Проходя мимо Рене, он бросил на него быстрый взгляд, но Рене внимательно рассматривал свои башмаки.
– Итак, господа, – обратился к ним Дюпре, – я хотел бы знать, какое впечатление произвёл на вас этот человек. Поскольку он белый и, по-видимому, получил кое-какое образование, совершенно очевидно, что он должен будет есть и спать вместе с нами. Поэтому, хотя окончательное решение остаётся, разумеется, за мной, я хотел бы по возможности принять во внимание мнение всех здесь присутствующих. У вас есть какие-нибудь соображения?
Некоторое время все молчали. Штегер и Гийоме переглянулись, Рене всё ещё смотрел на свои башмаки. Наконец Лортиг, небрежно облокотившийся на стол и ковырявший во рту зубочисткой, заметил, зевая:
– По моему мнению, полковник, этот субъект явный обманщик и к тому же нахал. В жизни не слыхал более беззастенчивого вранья.
– Вопрос решён, – шепнул Штегер Рене, толкая его локтем. – Что бы ни сказал сегодня Лортиг, старик сделает наоборот. Они грызлись всю дорогу. Нам лучше высказаться в пользу этого молодца, а то старик будет коситься на нас целую неделю.
– Вы говорите весьма категорически, господин Лортиг, – ледяным тоном сказал Дюпре. – Могу я узнать, какие у вас данные это утверждать?
Лортиг снова принялся ковырять в зубах.
– Я и не притворяюсь, что знаю толк в разных там данных, полковник. Я спортсмен, а не сыщик. Но обманщика от честного человека отличить могу.
Дюпре, не отвечая, с достоинством от него отвернулся, и обратился к Штегеру:
– А каково ваше мнение, господин Штегер? Во взоре Штегера светилась неподкупная немецкая честность.
– Я, конечно, не могу навязывать вам своего мнения, полковник, но со своей стороны я не понимаю, почему у господина Лортига сложилось такое скверное мнение об этом человеке. Мне его рассказ показался вполне правдоподобным.
– Говорит он гладко, я этого не отрицаю, – презрительно бросил Лортиг.
Словно не расслышав его слов, Дюпре продолжал:
– Так вы хотели бы, чтобы мы его наняли?
– Да, сударь, если вы сочтёте это возможным. Лично я сочувствую его злоключениям. Мне кажется, что любая жертва этого чудовища Розаса имеет право на нашу помощь, тем более что Розас является также и врагом Франции.
– Вы совершенно правы. Господин Гийоме? Бельгиец осклабился. Он был готов поддержать любой вариант, лишь бы оттянуть тот страшный день, когда ему вновь придётся, рискуя жизнью, тащиться.по горам.
– Я склонен согласиться с господином Лортигом. Мне кажется опасным брать человека без рекомендаций. По-моему, нам следует остаться здесь ещё на несколько дней и подыскать кого-нибудь более подходящего.
Полковник обратился к Рене:
– У вас, господин Мартель, была возможность приглядеться к нему поближе. Его можно в какой-то мере считать вашим протеже. Полагаю, что вы согласны с господином Штегером?
С минуту Рене мучительно колебался. Нужно же было так случиться, чтобы его голос оказался решающим. Ему хотелось только одного – никогда больше не видеть этого человека. Он почти надеялся, что его отвергнут единогласно. Но сейчас высказаться против было бы всё равно, что вынести смертный приговор.
– Мне кажется, – заговорил он наконец, – что у нас нет выбора. Конечно, лучше было бы найти человека с рекомендациями, но одни такой от нас уже сбежал. Мы отправляемся в опасные места, и не всякий с нами пойдёт. Каков бы ни был этот человек, он по крайней мере готов идти куда угодно. Весьма возможно, что он проходимец, но мы ведь не собираемся вступать с ним в тесные дружеские отношения, а лишь мириться с его присутствием, поскольку мы нуждаемся в его услугах. Что же касается предложения подождать ещё, то мы уже и так пробыли здесь четыре дня и пока никого не нашли. Ещё немного, и реки в горах так разольются, что вьючные животные ни за что не смогут благополучно спуститься с Папаллакты. Вода прибывает с каждым днём. Я считаю, что, если он знает своё дело, имеет смысл его взять.
Позвали Ривареса. На его напряжённом лице сквозь загар проступала страшная бледность.
– Господин Риварес, – начал полковник, – вы несомненно понимаете, что взять человека без всяких рекомендаций – серьёзный шаг…
– Да, – ответил едва слышно Риварес; на лбу у него выступили капельки пота.
– С другой стороны, – продолжал Дюпре, – из чувства гуманности и как француз я не хочу отказать в помощи белому человеку, оказавшемуся в таком тяжёлом положении. Я попробую взять вас, при условии, конечно, что ваше знакомство с местными наречиями окажется удовлетворительным. Предупреждаю вас, однако, что я делаю это с большими сомнениями и главным образом по рекомендации господина Мартеля.
– Полковник… – начал Рене.
– Разве я вас неправильно понял? – спросил Дюпре, устремив на него суровый взор.
Рене всё стало ясно. Если дело примет плохой оборот, виноват будет он; если же всё обойдётся благополучно, заслуга будет принадлежать полковнику. Кровь бросилась ему в лицо, и он закусил губу.
– Я только сказал, – возразил он, – что… – и запнулся на полуслове, встретившись взглядом с Риваресом.
Какую-то секунду они молча смотрели друг другу в глаза.
– …я, конечно, за то, чтобы взять господина Ривареса, – торопливо закончил Рене и опять стал разглядывать свои башмаки.
– Вот именно, – подтвердил Дюпре и продолжал: – Вы, разумеется, не будете являться членом экспедиции, а лишь служащим по найму, и в случае несоответствия нашим требованиям за нами остаётся право уволить вас без всякой компенсации в первом же безопасном месте. Вы должны быть готовы беспрекословно исполнять приказания и делить с нами неизбежные трудности и опасности путешествия. Считаю своим долгом предупредить вас, что они будут весьма значительны.
– Опасности меня не пугают.
– В таком случае мы позовём сейчас носильщиков и послушаем, как вы говорите на местных диалектах.
Проверка оказалась успешной, и был составлен контракт. Незнакомец дрожащей рукой вывел свою подпись – "Феликс Риварес". Подавая бумаги Дюпре, он густо покраснел, отвернулся и проговорил, сильно заикаясь:
– А… к-как будет с экипировкой? У меня н-ничего нет, эту одежду мне одолжил господин Мартель.
Дюпре ответил своим обычным снисходительным тоном:
– Вы, разумеется, получите снаряжение, приобретённое для вашего предшественника, в том числе мула и ружьё. Но я не возражаю против затраты умеренной суммы на вашу экипировку. Завтра господин Мартель поедет в Кито сделать кое-какие дополнительные покупки, – отправляйтесь с ним и купите под его наблюдением себе гардероб.
– Простите, полковник, – сказал Рене, – но мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь заменил меня завтра. Я совсем не умею торговаться, да к тому же был очень занят все эти дни и не успел восстановить записи, которые погибли вместе с тем мулом.
– Мне очень жаль, господин Мартель, но с записями придётся подождать, пока выдастся свободное время. Завтра всем найдётся дело – это наш последний день, послезавтра утром мы выступаем. И я убеждён, что вы вполне справитесь. От вас только требуется проследить за тем, чтобы господин Риварес, делая покупки, соблюдал строжайшую экономию.
Риварес не поднял глаз. Выражение его лица вызвало у Рене приступ глухого гнева: надо совсем не иметь самолюбия, чтобы с такой покорностью выслушивать подобные замечания!
Рано утром они отправились верхом в Кито, взяв с собой Хосе присматривать за лошадьми и нести покупки. Всю дорогу Рене упрямо молчал. Ему претила навязанная ему роль, а ехавший рядом Риварес вызывал в нём раздражение, не признававшее никаких доводов рассудка. Он сердился на Ривареса не столько за то, что тот безропотно сносил унижения – что ещё оставалось ему делать! – сколько за то, что он довёл себя до такой крайности, когда ему приходится их сносить. Риварес, заметив, что Рене не склонен к разговорам, тоже молчал.
– Поезжай вперёд, Хосе, и узнай, почему нам до сих пор не доставили кофе, – сказал Рене, когда они въехали в город. – Встретимся около лавки шорника.
Когда метис отъехал настолько, что уже не мог их слышать, Рене натянуто обратился к Риваресу:
– Когда вы вчера ушли спать, полковник сказал мне, что вам необходимо приобрести хороший гардероб. Поэтому, настаивая на соблюдении разумной экономии, он отнюдь не намерен ограничивать вас в приобретении всего, необходимого. Он согласился со мной, что составленный вчера список недостаточен.
Рене не упомянул о том, кто заставил полковника изменить свою точку зрения. Глядя на уши своей лошади, Риварес тихо сказал:
– Я б-был бы вам очень п-признателен, если бы вы сами выбрали всё необходимое. Мне так… было бы легче.
– Я? – спросил Рене ещё более натянутым тоном. – Право, я не понимаю, почему вы не можете сами выбрать себе вещи?
Риварес рассмеялся коротко и горько.
– Вам, конечно, не понять. Видите ли, полковник… А впрочем, прошу прощения, господин Мартель. Если у вас нет желания помочь мне, то, разумеется, не стоит.
Рене вдруг понял.