Когда я вновь поднялся на палубу, то, признаюсь, сразу же устремил взгляд на тучу: она приняла теперь иную форму и, подобно оперной декорации, менялась на глазах. Мало-помалу она превратилась в гигантского орла с распростертыми крыльями, потом одно крыло выросло и протянулось с юга на запад, обвивая горизонт черной лентой. Однако на борту, похоже, все оставалось без перемен: матросы играли и беседовали на баке с обычной беззаботностью; капитан по-прежнему прогуливался по юту; старший помощник сидел, а вернее, полулежал на лафете каронады; сигнальщик находился на бом-брам-рее, а Боб, опершись на коечные сетки у правого борта, казался совершенно поглощенным наблюдением за пеной, бегущей позади судна. Я сел рядом с ним и, глядя, как он все глубже погружается в это интересное занятие, принялся насвистывать старую ирландскую песенку, которой миссис Дэнисон убаюкивала меня в дни моего детства. Несколько минут Боб молча слушал, но вскоре, обернувшись, снял свой синий колпак и завертел его в руках. Заметно было, что он не решается сделать мне не совсем почтительное замечание.
- При всем моем уважении к вам, мистер Дэвис, должен сказать, что мне доводилось слышать от бывалых моряков, будто опасно призывать ветер, когда горизонт так заряжается и сам грозный адмирал туч готов явиться к нашим услугам.
- Это означает, мой старый хрипун, - ответил я, смеясь, - что тебе не нравится моя музыка и ты желаешь заставить меня умолкнуть.
- Мне не пристало приказывать вашей чести, напротив, я готов вам повиноваться, тем более что я не забыл, как вы пожалели беднягу Дэвида. Но теперь, мистер Джон, как я уже позволил себе заметить, думается, самое лучшее - не будить ветер. Дует добрый северо-северо-восточный бриз, а это все, что нужно честному судну, идущему под грот-брамселем, двумя марселями и фоком.
- Но, мой дорогой Боб, - возразил я, понуждая его продолжить разговор, - почему вам кажется, что погода изменится? Я смотрю во все стороны и, кроме этой темной полосы, вижу повсюду чистое, сверкающее небо.
- Мистер Джон, - промолвил Боб, положив мне на руку свою широкую ладонь, - юнге хватит всего недели научиться привязать конец рифа или пропустить риф-сезень, но требуется целая жизнь, чтобы моряк научился читать промысел Божий по тучам.
- Да, да, - согласился я, снова взглянув на горизонт, - действительно, вдали дрожит какое-то марево, словно там поднимается ветер, но не думаю, чтобы это представляло слишком большую опасность.
- Мистер Джон, - внушительно, будто желая привлечь мое особое внимание, заявил Боб, - тот, кто купит это облако за простой шквал, получит сто на сто барыша: идет буря, мистер Джон, настоящая буря.
- Тем не менее, мой дорогой пророк, - возразил я, радуясь возможности поучиться чему-нибудь у опытного моряка, - готов держать пари, что сейчас нам ничто не угрожает, кроме сильного шквала.
- Так ведь вы смотрите только на одну сторону неба и рассуждаете так же ошибочно, как судья, выносящий приговор, выслушав только одного свидетеля. Но обернитесь к востоку, мистер Джон. Не глядя туда скажу - не будь я Боб, - что там не все ладно.
Я повернулся, как советовал мне Боб, и в самом деле увидел линию туч, похожих на цепь островов, белесые вершины которых высовывались из-за горизонта. Мне стало ясно, что Боб прав и прямо над нами столкнутся два грозовых фронта. Однако, пока буря не началась, делать было нечего и каждый спокойно продолжал свои занятия: беседовали, играли, прогуливались. Понемногу бриз, наполнявший наши паруса, задул порывами, словно он задыхался; потемнело, и море из зеленоватого стало пепельным, а вдалеке послышались глухие раскаты грома. Обыкновенно после первых его ударов все в природе - и на земле и в океане - замирает; так и на судне мгновенно воцарилась мертвая тишина, слышался лишь шум начавшего полоскаться брамселя.
- Эй, на трюм-рее! - крикнул капитан впередсмотрящему. - Как там бриз?
- Еще дышит, капитан, - отвечал тот, - но идет рывками, и они все слабее и теплее.
- Спускайтесь! - приказал капитан.
Матрос поспешно соскользнул по штагам и занял свое место среди экипажа. Он был заметно рад, что его пребывание на посту закончилось. Капитан возобновил свой обход, и корабль вновь погрузился в молчание.
- Но мне кажется, - сказал я Бобу, - ваш товарищ ошибся: паруса наполняются и корабль плывет. Смотрите.
- Это предсмертные хрипы бриза, - пробормотал Боб. - Еще два-три таких вздоха - и конец.
Действительно, как и предрекал Боб, корабль, движимый последним дыханием ветра, прошел еще около четверти мили и, лишившись воздействия ветра, стал постепенно замедлять ход. Теперь его толкали вперед только волны.
- Свистать всех наверх! - приказал капитан.
В тот же миг изо всех люков полезли матросы и, готовые повиноваться, выстроились на палубе.
- О-о! Наш капитан заранее принимает все меры, - заметил Боб. - Похоже, у нас есть еще добрых полчаса, пока ветер покажет, с какой стороны он намерен дуть.
- Смотрите, - сказал я Бобу, - даже мистер Бёрк проснулся.
- Мистер Бёрк спал не больше вас, мистер Джон, - пробормотал он в ответ.
- Ба! Да взгляните на него, он зевает, как борзая.
- Зевают не только ото сна, спросите хоть врача.
- Что же это значит?
- А то, что сердце у него чуть не разорвалось, мистер Джон. Посмотрите на капитана: уж он-то зевать не станет. А вот мистер Бёрк утирает лоб платком. Ему только палки не хватает, чтобы ходить, хотя обычно он ступает твердо.
- Не понимаю, что вы хотите сказать, Боб.
- Ничего, я-то себя понимаю.
Мистер Бёрк подошел к капитану, и они обменялись несколькими словами.
- Внимание! - прокричал мистер Стэнбоу.
От этого слова, прозвучавшего среди полного молчания, экипаж вздрогнул. Обведя всех уверенным взглядом и убедившись, что каждый находится на своем посту, капитан приказал:
- Цепь громоотвода в воду! Наполнить ведра и пожарные насосы! Убрать запалы пушек! Погасить все огни! Задраить порты, иллюминаторы и окна! Чтоб никакого сквозняка на борту!
Раскаты грома раздались совсем близко, словно буря, увидев принимаемые против нее меры, впала в гнев. Через десять минут приказы капитана были выполнены и каждый снова занял свое место на палубе.
За это время волнение улеглось и море стало похоже на огромное озеро жидкого масла; не чувствовалось ни малейшего движения воздуха; паруса печально повисли на реях; темнело все больше; жара сделалась удушающей. Медно-красное небо медленно и тяжело нависало над верхушками мачт. Малейшее наше движение рождало среди мертвой тишины, прерываемой лишь раскатами грома, мрачный отзвук, хотя ничто еще не указывало, с какой стороны придет ветер. Иными словами, буря, подобно злоумышленнику, словно бы колебалась, прежде чем начать свою разрушительную работу. Но вот легкая дрожь, называемая матросами "кошачьими лапками", пробежала по морю с востока на запад, и паруса затрепетали. На востоке между небом и водой открылась полоса света, будто подняли занавес, открывая путь урагану. Как бы из самых глубин океана поднялся ужасающий шум; водная гладь, точно по ней прошлись бронзовой бороной, покрылась бороздами и вспенилась; нечто вроде прозрачного тумана пронеслось с восточного горизонта. Это наконец пришла буря.
- Мужайтесь, ребята! - прокричал капитан. - Ветер дует с земли, а нам осталось совсем немного, чтобы достичь укрытия. Руль по ветру! Мы пойдем впереди бури, пока ей не надоест бежать за нами.
Замерший недвижимо корабль был, к счастью, удобно развернут для этого маневра, который тотчас же был выполнен. Судно, как хорошо выезженная лошадь, чувствительная к каждому прикосновению удил, слушалось рулевого. Два раза высокие мачты низко, окуная концы реев в воду, клонились к горизонту и оба раза грациозно выпрямлялись. Затем паруса под прямым углом приняли ветер, и корабль, будто волчок, запущенный школяром, вскочил на волны и рванулся вперед, обгоняя преследующие его валы, которые опадали за кормой.
- Да, да, - пробормотал Боб себе под нос, - "Трезубец" - добрый парусник; его нелегко поставить в безвыходное положение, и капитан знает его, как кормилица - свое дитя. У вас есть возможность получить прекрасный урок, мистер Джон, - добавил он, обернувшись ко мне, - но воспользуйтесь им побыстрее: он будет коротким. Или я ничего не смыслю, или мы еще не в сердце грозы. Как вы думаете, какая скорость у ветра, мистер Джон?
- От двадцати пяти до тридцати футов в секунду.
- Хорошо сказано для человека, знакомого с морем только пару недель! - воскликнул Боб, хлопнув в ладоши. - Но, что ни минута, ветер бежит все быстрее и кончит тем, что обгонит нас.
- Что ж, мы прибавим парусов.
- Гм! Мистер Джон, да мы и так несем все, что можем. Гляньте-ка наверх - бом-брам-стеньга согнулась, как ивовый прутик; давать неразумному дереву такую нагрузку - значит искушать Бога.
- Поднять второй кливер и распустить лиселя фок-мачты! - прокричал мистер Стэнбоу, перекрывая грохот бури.
Приказ был выполнен быстро и точно, словно судно спокойно шло в тихих водах при скорости в десять узлов. Теперь эта скорость еще больше возросла; однако рывок был столь силен, что "Трезубец", подобно Левиафану, зарылся носом в водяную гору и все, кто стоял впереди, оказались по пояс в воде. Но корабль, как добрый конь, который, споткнувшись, тут же встает, встряхнув гривой, выпрямился и понесся вперед еще стремительнее.
Несмотря на мрачные предсказания Боба, мы, не повредив ни одного паруса, продолжали мчаться около часа; но и шторм, как предвидел Боб, разыгрался не на шутку, пока не достиг высшей точки; скорость бегущих волн превысила скорость корабля, грозный вал, похожий на водяную гору, захлестнул корму и прокатился по палубе. В то же время тучи, висевшие, казалось, на верхушках мачт, раздвинулись и мы увидели огненное, точно жерло вулкана, небо. Послышался подобный пушечному выстрелу гром, и огненный змей мгновенно обвил грот-трюмсель, пролетел вдоль грот-бом-брамселя, скользнул по цепи громоотвода и угас в море.
Наступила тяжелая тишина, словно сама буря, обессилев, решила дать себе передышку. Капитан воспользовался этой отсрочкой, во время которой пламя факела поднялось бы отвесно к небу, и среди всеобщего оцепенения раздался его голос:
- Лечь в дрейф, ребята! Спустить все паруса до последнего лоскута с кормы до носа! Все к горденям марселей! Мистер Бёрк, взять марселя на гитовы! Все за дело! Режь все, что не развязывается!
Невозможно описать впечатление, произведенное на подавленный еще минуту назад экипаж этим голосом, казалось исходящим из глотки морского царя. Мы бросились выполнять маневр, карабкаясь на мачты и задыхаясь от серного запаха, что оставили после себя молнии. Через минуту пять из шести распущенных парусов опустились, будто сошедшие с небес облака. Мы с Джеймсом очутились рядом на грот-марсе.
- А! Это вы, мистер Джон? Я надеялся, что мы продолжим осмотр корабля в более приятную погоду.
- Хотите, я познакомлю вас с оснасткой, как вы познакомили меня с внутренней частью судна? - ответил я ему, смеясь. - Наверху остался грот-бом-брамсель - его забыли спустить вместе с остальными. Полагаю, его не плохо было бы свернуть.
- Буря сама этим займется, поверьте, мистер Джон. Делайте как я, спускайтесь быстрее.
- Все на палубу! - прокричал капитан. - Все, кроме одного, кто срежет грот-бом-брамсель. Спускайтесь все, спускайтесь!
Матросы не заставили дважды просить себя и скользнули по снастям вниз, оставив меня на грот-марсе одного. Я бросился к вантам, пытаясь добраться до грот-бом-брам-рея, но не успел - шквал настиг нас. Тугой, словно надутый мяч, парус над моей головой грозил вырвать мачту с корнем. Я ринулся вперед так быстро, как это только возможно посреди подобной бури, а затем, вцепившись одной рукой в грот-бом-брам-рей, другой вытащил кортик и принялся пилить трос, крепивший к рею один из углов паруса. Вероятно, это отняло бы много времени, но на помощь мне пришел ветер. Перерезанный лишь на треть, трос оборвался сам собою; вслед за ним лопнул другой, державший второй угол. Парус, повисший теперь лишь на грот-трюм-рее, какое-то мгновение бился надо мною, будто огромный саван, потом раздался треск рвущейся ткани и он улетел в небо как облако. Тут же страшный толчок сотряс корабль. Мне послышалось, что в рычании бури я различил голос капитана Стэнбоу, звавший меня. Гигантский вал накрыл корму корабля; я ощутил, как он, точно раненый зверь, лег на бок. Изо всех сил я вцепился в ванты; мачты склонились к кипящим подо мною волнам. На мгновение у меня закружилась голова; казалось, сами бездны в своем движении изрыгают мое имя. Не надеясь на крепость рук и ног, я впился в канат зубами и закрыл глаза, ежесекундно ожидая ощутить смертоносный холод воды. Но я ошибся: "Трезубец" был слишком добротным кораблем, чтобы пасть под первым ударом. Почувствовав, как он выпрямляется, я открыл глаза и сквозь застилавший их туман увидел под собой палубу и матросов. Это мне и было нужно; я схватил канат и, скользнув по нему, упал на ют между мистером Стэнбоу и мистером Бёрком. Меня уже не надеялись видеть в живых. Капитан пожал мне руку, и только что пережитая опасность была мною забыта. Мистер Бёрк же, по обыкновению, отдал мне честь и не произнес ни слова.
Гонимый ураганом, мистер Стэнбоу прибегнул к новому маневру: он решил лечь в дрейф вместо того, чтобы мчаться к берегу, и повернул на другой галс, не подставляя корму буре, а встречая шторм лицом к лицу. Именно во время этого поворота нас и настиг упомянутый выше вал, заставив меня описать изящную кривую, которая заслужила мне рукопожатие капитана.
Да, мистер Стэнбоу не терял времени даром. Вместо больших парусов, еще минуту назад одевавших судно, он приказал оставить только второй кливер и бизань, дополнительно подняв на фок-мачте латинский парус (прикрепленный к фока-штагу, он вытянулся вдоль бака). Идя под ними и стараясь как можно реже подставлять борт ветру, мы избегали наката волн на корму. Распоряжение мистера Стэнбоу вызвало горячее одобрение Боба: сделав мне комплимент по поводу моего воздушного путешествия, он не преминул объяснить все выгоды нашего нового положения. По мнению опытного матроса, шторм уже прошел свою высшую точку и вскоре юго-восточный ветер сменится резким северо-восточным. Нам останется только поднять фок или грот, и мы сразу же наверстаем упущенное время.
Боб оказался прав: хотя море еще вздымало свои яростные, грозные валы, шторм заметно утихал. Вечером задул ост-норд-ост; мы смело встретили его правым бортом и снова легли на курс, от которого заставила нас уклониться вчерашняя буря.
В тот же вечер состоялось наше знакомство с Лиссабоном, а на следующее утро, проснувшись, мы увидели берега Африки и Европы. Сближаясь друг с другом, они являли собой восхитительное зрелище. По обеим сторонам вздымались высокие горы, увенчанные снежными коронами. Испанское побережье было усеяно разбросанными по нему небольшими мавританскими городами, принадлежавшими скорее Африке, чем Европе. Казалось, они по какой-то прихоти перебрались через пролив, почти полностью опустошив противоположный берег. Вся команда высыпала на палубу полюбоваться этим великолепным видом. Я поискал среди матросов моего бедного Дэвида, совершенно забытого мною за последние четыре дня. Безразличный ко всему, он одиноко стоял на первой палубе. Через три часа, отсалютовав двадцатью одним пушечным выстрелом, мы бросили якорь под батареями форта, ответившего нам таким же приветствием.
XI
Гибралтар, в сущности, не город: это крепость. Строгой дисциплине подчинено даже его мирное население, поэтому здесь первостепенное значение придается военной иерархии, когда каждый знает свое место, так что нет смысла распространяться подробнее.
Губернатор был доставлен на место своей службы, и нам надлежало ожидать на рейде дальнейших распоряжений. Чтобы как-то скрасить монотонность стоянки, капитан Стэнбоу по своей обычной доброте разрешил половине экипажа ежедневно сходить на берег. Вскоре мы познакомились с кое-какими гарнизонными офицерами и они ввели нас в дома, где были приняты сами. Проводимые там вечера, прекрасная библиотека крепости и верховые прогулки составляли наши основные развлечения. Между мною и Джеймсом установились тесные дружеские отношения. Мы вместе вкушали те немногие удовольствия, что нам мог доставить Гибралтар, и, так как все состояние моего товарища ограничивалось офицерским жалованьем, я заботился, не задевая, впрочем, его самолюбия, чтобы большая часть расходов ложилась на меня, и прежде всего нанял на все время нашей стоянки двух прекрасных арабских лошадей, одна из которых, естественно, досталась Джеймсу.
Однажды во время такой прогулки мы увидели орла, терзавшего павшую лошадь. Он - не в обиду будет сказано поэтичным историкам этой благородной птицы - столь жадно пожирал смрадную добычу, что мне удалось приблизиться к нему шагов на сто. Дома я часто наблюдал, как наши крестьяне, прибегая к очень простому приему, охотятся на зайца в норе: они обходят кругом зверька и постепенно сужают круг, а подойдя вплотную, оглушают животное ударом палки по голове. Царь небес был так поглощен своей добычей, что это обстоятельство внушило мне мысль использовать против него то же средство. Я носил при себе отличные пистолеты Ментона и, зарядив один из них, принялся кружить вокруг орла, изо всех сил пришпоривая коня. Джеймс, не двигаясь, стоял на старом месте и покачивал головой, глядя на это состязание. То ли мой маневр действительно заворожил хищника, то ли он так отяжелел от своей зловещей трапезы, что ему трудно было подняться в воздух, но он позволил мне подъехать на расстояние двадцати пяти шагов. Я резко остановился и прицелился. Ощутив приближение опасности, птица сделала попытку взлететь, но я не дал ей даже оторваться от земли - прозвучал выстрел, и крыло стервятника было пробито.
Мы с Джеймсом радостно закричали и, мгновенно спрыгнув с лошадей, поспешили овладеть добычей. Однако самое трудное оказалось впереди: раненый не собирался сдаваться без борьбы и приготовился к защите. Орла можно было бы пристрелить, но нам хотелось доставить его на корабль живым, так что пришлось повести атаку по всем правилам. Я никогда не видел ничего более прекрасного и гордого, чем поза царственной птицы, властным взглядом следящей за нашими приготовлениями. Вначале мы намеревались схватить ее за туловище, засунуть ей голову под крыло и унести как курицу; но два-три удара клюва, один из которых серьезно поранил Джеймсу руку, заставили нас отказаться от этого намерения. На помощь пришли наши носовые платки: одним я накрыл голову хищника, другим Джеймс связал его когтистые лапы. Затем моим галстуком мы прибинтовали ему крыло к туловищу, как у мумии ибиса, я приторочил орла к ленчику седла, и, счастливые своей удачей, мы возвратились в Гибралтар. Лодка ожидала нас в порту и с триумфом доставила на корабль.