Но у других предикатов все сводится к тому, о чем и в каком смысле производится акт суждения, и этого нельзя заметить в суждении по одной лишь внешней форме и по применению "есть". Если служащее субъектом слово полагается как общее и не вводится как имя одной или нескольких определенных вещей, то и образованный посредством глагола "быть" предикат не может указывать ничего иного, кроме содержания этого составляющего субъект представления, и о существовании субъекта нет совсем речи. Говорю ли я: "золото желтое" или "атомы неделимы" – быть желтым и быть неделимым принадлежат тому, что я представляю под словом, являющим собой субъект; но суждения не утверждают бытия единичных вещей. Применимо ли служащее субъектом слово к таковым – об этом должно узнавать из иного источника. Но если служащее субъектом слово с самого же начала выступает как обозначение отдельных существующих вещей ("этот кусок золота желтый", "эта лошадь вороная"), то, конечно, существование здесь предполагается, но не благодаря "есть", а благодаря "это".
5. Но тогда "двусмысленность связки" касается не только глагола "быть", но всех тех предикатов, которые сами по себе могут обозначать реальные состояния и свойства, поскольку они один раз хотят высказать то, что действительно имеет место в отдельном случае; в другом – то, что принадлежит представляемому субъекту как его свойство или деятельность. И строго говоря, двусмысленным является лишь настоящее время, поскольку оно выражает то эмпирическое временное присутствие в настоящем, то общую необходимость мышления. Суждение "великие души прощают обиды" не утверждает ни того, что великие души существуют, что ведь служит предпосылкой действительного прощения; ни того, что некоторые великие души именно теперь прощают обиды. Но оно говорит лишь, что если кто-либо есть великая душа, он должен прощать обиды. Но суждение "Сократ говорит" утверждает существование Сократа одинаково хорошо, как и суждение "Сократ болен": так как "Сократ" обозначает отдельного существующего индивидуума как такового, то о нем можно говорить лишь постольку, поскольку он существует, и то, что приписывается ему в качестве поступков или свойств, всегда включает в себе его существование.
6. Но каким образом глагол "быть", это выражение действительного существования, вообще приходит к тому, чтобы взять на себя такую формальную функцию, в которой он утрачивает свое значение, даже, по-видимому, противоречит последнему?
Ибо не то примечательно, что двусмысленность эта обратила на себя столь мало внимания, а то, что она носит вполне одинаковый характер во всех обычных для нас языках. Объяснение здесь нетрудно найти. Как правильно оттеняет Ибервег и как выше мы подчеркнули это, здесь обыкновенно сама собой разумеется та предпосылка, что те вещи, о которых мы говорим, существуют. Для этого не требуется никакого прямого заверения. Нас не интересует то, что вещи суть, но что и как они суть. И вот когда нужно бывает выразить предикатность не путем простой постановки рядом, а необходимо придать предикату глагольную форму, то глагол "быть" является здесь сам собой именно вследствие своей всеобщности и бессодержательности. Прежде всего он предполагается всегда. Но для того чтобы знать то, что мы желаем знать, требуется ближайшее определение того, что есть это и как оно есть, – подобно тому как утверждение существования определяется ближе при посредстве "быть здесь" и "быть теперь". Предикат "красный", который по своей словесной форме обозначает нечто в чем-либо другом сущем, выступает теперь как видоизменение бытия, бытия красным и т. д.
Так как настоящее время, с одной стороны, выражает эмпирическое чувственное присутствие в настоящем, с другой – безвременное присутствие в мыслях, то и значение бытия расширяется в этом соединении. Отношение свойства есть одно и то же как в мыслимой вещи, так и в том, что чувственно может быть воспринято в его существовании. Как раньше предпосылка бытия просто подразумевалась при этом, так теперь от нее можно отвлечься. Как предметы моего представления, вещи не изменяются; их бытие может прекратиться, их "бытие этим" и "бытие так" остается, поскольку я удерживаю их в мыслях.
Но несмотря на то, в глаголе имеется остаток первоначального значения, и наиболее важный. В глаголе "быть" первоначально содержится реальное существование. То, что существует, имеет значимость независимо от моего мышления и для всех. Эта объективность той связи, какую высказывает мое суждение, есть существенный фактор самого суждения; она, а не существование субъекта соутверждается; и именно для нее быть является вполне подходящим средством выражения. Благодаря своему расширенному основному значению, оно усиливает то, что сама по себе уже способна сказать форма флексии, – утверждение объективности и общезначимости суждения.
Отдел третий
ПРОИСХОЖДЕНИЕ СУЖДЕНИЙ. РАЗЛИЧИЕ АНАЛИТИЧЕСКИХ И СИНТЕТИЧЕСКИХ СУЖДЕНИЙ
§ 18. Непосредственные и опосредствованные, аналитические и синтетические суждения
Непосредственные суждения суть те, которые предполагают только связанные в них представления, чтобы соединить их как субъект и предикат с сознанием значимости. Посредственные, или опосредствованные, суждения суть те, которые нуждаются для этого еще в дальнейшей предпосылке.
Кантовское различение аналитических и синтетических суждений касается лишь отношения предиката к обозначенному служащим в качестве субъекта словом понятию, которое принимается как данное. Оно не применяется Кантом к тем суждениям, в которых субъект является единичным наглядным представлением. Все суждения отношения должны затем, с кантовской точки зрения, рассматриваться как синтетические суждения, хотя они и покоятся на анализе данного сложного представления.
1. Если после анализа функции, в каких выполняется простое суждение, мы поставим вопрос о происхождении суждения, то вопрос этот будет касаться не происхождения тех представлений, которые связывают суждение, – ни тех, что являются субъектом, ни тех, что являются предикатом. Напротив, там, где мы говорим лишь об анализе фактического акта суждения, мы предполагаем их данными. Но вопрос касается лишь генезиса самого акта суждения, и притом с обеих его сторон, т. е. как со стороны объединения в единство субъекта и предиката, так и со стороны сознания его объективной значимости.
Генезис этот может быть непосредственным или посредственным. Непосредственным он является тогда, когда само суждение, чтобы быть выполненным с сознанием объективной значимости, не предполагает ничего иного, кроме связанных в нем представлений субъекта и предиката. Посредственным генезис является тогда, когда это выполнение становится возможным благодаря привхождению других предпосылок; так, взаимоотношение между субъектом и предикатом совместно с мыслью об их единстве в форме суждения вообще может нуждаться еще в известном посредстве; или же сознание их объективной значимости должно во всяком случае заимствоваться из какого-либо иного источника. То, что создает объединение в одно целое субъекта и предиката, назовем предварительно основанием суждения. В таком случае непосредственным суждением будет то, основание которого заключается в самих связанных представлениях как таковых. Посредственным же суждением будет то, основание которого заключается в этих представлениях совместно с чем-либо другим. В то же время здесь возможно одно из двух – или указанное посредство вообще впервые создает отношение между субъектом и предикатом, так как оно приводит к вопросу "есть ли А В"; или же оно, помимо того, дает вместе с тем и ответ на этот вопрос, и ручается за достоверность значимости суждения "А есть В".
Если основание должно заключаться лишь в самих связанных суждением представлениях, то согласно сказанному выше их отношение должно быть таковым, чтобы выраженное в суждении единство могло познаваться непосредственно. При суждении наименования я без дальнейшего посредства сознаю совпадение настоящего и воспроизведенного представления, которое обозначено выражающим предикат словом. Если я говорю: "это ель", – то в настоящем наглядном представлении я нахожу именно то, что совпадает с общим представлением ели. В непосредственных суждениях о свойствах и деятельностях соответствующее предикату представление есть составная часть представления, служащего субъектом. Когда я разлагаю это последнее и подчеркиваю здесь какой-либо определенный элемент, например цвет, то я познаю его сходным с каким-либо знакомым цветом. Опять-таки мне не требуется ничего, кроме данного сложного представления субъекта, чтобы открыть в нем соответствующую предикату составную часть.
В суждениях отношения разложение служащего субъектом представления не может, конечно, само по себе давать совпадающего с предикатом элемента. Я могу как угодно вертеть и переворачивать представление о стоящей передо мною лампе, но я не могу найти в нем того, что лампа стоит слева от письменного прибора. Но теперь мне дано содержащее в себе два объекта и их отношение – сложное наглядное представление. Я разлагаю его на его элементы и тем самым получаю суждение, для которого не требуется ничего, кроме связанных в нем представлений; данное сложное представление есть основание для утверждения "лампа стоит слева от письменного прибора".
Все непосредственные суждения являются, следовательно, необходимо аналитическими – если аналитические суждения суть такие, которые соединяют лишь элементы, добытые путем сравнения и анализа данного представления. В них, следовательно, как в суждениях наименования и в суждениях о свойствах и деятельностях, содержание предиката уже сопредставляется в субъекте; или, как в суждениях отношения, субъект и предикат вместе с их отношением являют собой лишь составные части данного комплексного представления. А синтетическими в таком случае должны были бы быть суждения, полученные путем умозаключения, а также те, которые вообще нуждаются в основании, лежащем вне данных представлений, для того чтобы осуществить синтез суждения.
2. То, что все непосредственные суждения в этом смысле суть аналитические, – это отнюдь не противоречит сущности суждения: быть σύν εσις νοημάτων. Ибо анализ или разложение есть лишь подготовление к акту суждения, но не самый этот акт. Акт суждения, напротив, создает единство различных элементов (ср. § 8, 1).
3. Введенное Кантом словоупотребление мешает, однако, применять без дальнейших рассуждений термины "аналитический" и "синтетический" в указанном выше смысле. Ибо указанное выше различение непосредственных и опосредствованных суждений стоит на существенно иной почве, нежели кантовское различение аналитических и синтетических суждений. Ведь для первого различения все сводится исключительно к данному генезису суждения в совершающем акте суждения субъекте – безразлично, возникло суждение непосредственно или посредственно, путем разложения или соединения. И грамматическое выражение суждения обыкновенно ничего не в состоянии сказать нам об этом генезисе. Тогда как Кант прежде всего опирается на предпосылку определенного, выраженного в понятии значения тех слов, которые выступают в качестве субъектов.
"Во всех суждениях, – говорит он в известном месте "Критики чистого разума", – в которых мыслится отношение субъекта к предикату, это отношение может быть двояким. Или предикат В принадлежит субъекту А как нечто содержащееся (в скрытой форме) в этом понятии А, или же В находится вне понятия А, хотя и стоит в связи с ним. В первом случае я называю суждение аналитическим, а во втором – синтетическим. Следовательно, аналитический характер имеют те суждения (утвердительные), в которых связь предиката с субъектом мыслится вследствие тождества, а те суждения, в которых эта связь мыслится без тождества, должны называться синтетическими. Первые можно было бы также называть поясняющими, а вторые – расширяющими, так как первые своим предикатом ничего не присоединяют к понятию субъекта, а только разлагают его путем анализа на части, которые уже мыслились в нем (хотя и в смутной форме), между тем как последние присоединяют к понятию субъекта предикат, который вовсе не находился в нем и не мог бы быть извлечен из него никаким анализом. Например, если я говорю: "Все тела протяженны", – то это суждение аналитическое. В самом деле, мне незачем выходить за пределы понятия, соединяемого мною со словом "тело", чтобы найти, что протяжение связано с ним, мне нужно только расчленить это понятие, т. е. дать себе отчет в многообразии, всегда мыслимом в нем, чтобы найти в нем этот предикат; следовательно, это аналитическое суждение. Наоборот, если я говорю: "Все тела тяжелы", – то этот предикат есть нечто иное, чем то содержание, которое я мыслю в простом понятии тела вообще. Следовательно, присоединение такого предиката дает синтетическое суждение".
Именно поэтому, добавляют Пролегомены § 2, б, все аналитические суждения суть также суждения a priori, хотя понятия их суть эмпирические; например, "золото есть желтый металл". Ибо для того чтобы знать это, я не нуждаюсь ни в каком дальнейшем опыте, кроме моего понятия о золоте, которое заключало бы в себе, что это тело есть желтое и металл; именно это и составляет мое понятие.
"Эмпирические суждения как таковые, – продолжает Кант во втором издании, – все имеют синтетический характер. В самом деле, было бы нелепо основывать аналитические суждения на опыте, так как, высказывая эти суждения, я вовсе не должен выходить за пределы своего понятия и, следовательно, не нуждаюсь в свидетельстве опыта. Суждение, что тела протяженны, устанавливается a priori и вовсе не есть суждение опыта. Раньше, чем приступить к опыту, я имею все условия для своего суждения уже в этом понятии, из которого мне остается только извлечь предикат согласно закону противоречия, и благодаря этому я в то же время могу сознавать необходимость этого суждения, которая никоим образом не могла бы быть указана опытом. Наоборот, в понятие тела вообще я вовсе не включаю предикат тяжести, однако этим понятием обозначается предмет опыта через некоторую часть опыта, к которой я могу, следовательно, присоединить другие части того же самого опыта, сверх тех, какие находятся в первом понятии. Но вслед за этим я расширяю свое знание, и, обращаясь к опыту, от которого я отвлек это понятие тела, я нахожу, что с вышеуказанными признаками всегда связана также тяжесть, и таким образом, присоединяю синтетически этот признак к понятию тела как его предикат. Следовательно, возможность синтеза предиката тяжести с понятием тела основывается на опыте, так как оба эти понятия, хотя одно из них и не содержится в другом, тем не менее не принадлежат друг к другу, хотя бы лишь случайным образом, как части одного целого, именно опыта, который есть не что иное, как синтетическое соединение наглядных представлений".
Мы подробно привели эти места, так как важно отдать себе ясный отчет о тех предпосылках, на которых покоится это различение. Прежде всего Кант – согласно традиционному пониманию суждения – имеет в виду исключительно понятие, которое обозначается выражающим субъект словом и которое конституирует значение последнего. Вопрос в том, есть предикат один из тех признаков, которые я мыслю в понятии субъекта, "хотя и в смутной форме", или же он еще не содержится в этом понятии, как я его именно мыслю. Точно так же в частном суждении "некоторые тела тяжелы", которое употребляется в Пролегоменах в качестве примера, вместо общего суждения, употребляемого в "Критике чистого разума", речь идет лишь о том, что предикат "тяжелый""действительно не мыслится в общем понятии тела". Кант предполагает при этом в избранных им примерах, что понятие отвлечено из опыта, но оно составляет лишь часть опыта об этом предмете, или, как он выражается в первом издании, оно обозначает полный опыт через его часть. Тут содержится двоякое: во-первых, что понятие образовано путем отвлечения; что его признаки, следовательно (как общие признаки того отличного, от чего они отвлечены), уже фиксированы; а затем что речь идет не об исчерпывающем понятии предмета опыта, а о чисто субъективном образовании, и в силу случайных для сущности вещи причин часть признаков, действительно присущих определенному классу вещей, объединяется в этом субъективном образовании и применяется для обозначения этого класса вещей. Таким образом, лишь на основании фактически общезначимого или предполагаемого общезначимым значения слова "тело" можно сказать, что суждение "все тела протяженны" есть аналитическое, а другое – синтетическое.
Что Кант считает при этом случайным для эмпирических понятий, какие именно признаки употребляются для конституирования такого понятия – это с несомненностью вытекает из соображений, развитых в учении о методе (с. 728 и сл. первого издания). Там доказывается, что в эмпирической области дефиниций в строгом смысле вовсе нет, так как никогда не могут быть исчерпаны все признаки, присущие предмету, например золоту или воде, и следовательно, никогда не может быть выполнено требование совершенной полноты дефиниции. В свои понятия мы всегда включаем лишь столько признаков, сколько необходимо для различения предметов. Никогда не может быть уверенности в том, что один раз мы не мыслим под словом, обозначающим тот же самый предмет, больше признаков, в другой раз – меньше. Мнимые дефиниции суть лишь словесные определения, номинальные дефиниции. С этим согласуются также §§ 99-106 кантовской "Логики".