Отлив кончился, и море успокоилось. У Бутена еще сохранялась слабая надежда на то, что бискайская шлюпка с "Астролябии" не потонула, так как своими глазами он видел только гибель своих друзей с "Буссоли". Шлюпка под командованием Маршенвиля находилась примерно в четверти лье от опасного места, то есть в самых спокойных, как в самой тихой гавани, водах. Но этот молодой офицер, побуждаемый благородством (несомненно, безрассудным, ибо при сложившихся обстоятельствах он не мог оказать погибающим никакой помощи) и обладавший слишком возвышенной душой и слишком большим мужеством, поспешил на выручку. Он не мог предаваться размышлениям в ту минуту, когда его друзья подвергались величайшей опасности, и устремился в полосу прибоя. Он стал жертвой своего великодушия и погиб вместе с теми, кого пытался спасти. Могу сказать также, что Маршенвиль поплатился жизнью еще и потому, что не подчинился моему приказу.
Вскоре ко мне на корабль прибыл де Лангль, столь же удрученный, как и я, и со слезами на глазах сообщил мне, что несчастье неизмеримо ужаснее, чем я предполагал. Со времени отплытия от берегов Франции он выработал для себя непреложный закон: никогда не посылать на одно и то же задание двух братьев, Лаборд-Маршенвиля и Лаборд-Бутервилье. Но на этот раз он уступил их настоятельным просьбам, так как им очень хотелось прогуляться и поохотиться вместе. Ведь именно такой увеселительной прогулкой считали мы оба поход наших шлюпок и полагали, что наши люди находятся в такой же безопасности, как на рейде в Бресте, да еще в хорошую погоду".
Немедленно к месту катастрофы были посланы шлюпки на поиски потерпевших кораблекрушение. Моряки тешили себя надеждой (весьма слабой), что их товарищей могло прибить к берегу. Туземцам было обещано большое вознаграждение, если им удастся кого-нибудь спасти или даже найти труп. Но шлюпки пошли ко дну вместе со всеми, кто в них находился. И было этих несчастных 21 человек!
Удрученный горем Лаперуз приказал возвести на маленьком островке, расположенном посреди бухты, памятник погибшим и дал самому острову красноречивое название: Кенотаф (Гробница).
Через восемнадцать дней "Буссоль" и "Астролябия" покинули место, оставившее у членов экспедиции столь печальные воспоминания. От бухты Порт-де-Франсе корабли направились вдоль американского побережья и дошли до Монтерея. Лаперуз нанес на карту береговую линию при входе в залив Кросс-Саунд, осмотрел залив Кука, мыс Энганьо, или мыс Эджкем, пролив Норфолк, гавань Неккер, мыс Чирикова, острова Де-Ла-Кройера, острова Сан-Карлос и мыс Гектора. Он открыл и дал название мысу Флёрьё, острову Сартин. Пройдя 5 сентября мимо мыса Бланко, экспедиция прибыла в бухту Монтерей.
Двадцать второго сентября Лаперуз вышел из Монтерея для того, чтобы пересечь огромный Тихий океан с востока на запад и посетить Китай.
Бесконечный переход не принес морякам никаких открытий, хотя и был далеко не безопасным.
Лаперуз писал: "Наши паруса и такелаж напоминали нам, что мы уже шестнадцать месяцев непрерывно находимся в море. Каждую минуту наши снасти рвались, а парусные мастера не успевали чинить пришедшие почти в полную негодность паруса".
Пятого ноября, когда море было поразительно спокойно и стояла прекрасная ночь, "Буссоль" едва не потонула на 166°52′ долготы к западу от Парижа и 23°34′ северной широты, ибо на пути фрегата оказался остров, вернее, скала в пятьсот саженей длиной, голая, без единого дерева и без единой травинки, покрытая птичьим пометом и окруженная бурунами. Шум прибоя почти не был слышен, и легкий шорох услышали только тогда, когда положение было уже очень серьезным. Сложные маневры, направленные на спасение корабля, удалось осуществить только тогда, когда фрегат находился всего лишь в одном кабельтове от рифов.
Четырнадцатого декабря фрегаты прошли через лабиринт, образованный Марианскими островами. Моряки высадились лишь на острове Успения, оказавшиеся бедным клочком суши вулканического происхождения, не представлявшем никакого интереса ни для мореплавателей, ни для ученых, ни для колонистов. Чахлая растительность виднелась в основном около лощин и пропастей, образованных потоками лавы, ибо там скапливался гумус, хотя и в очень небольших количествах. Образцы, собранные ботаниками, не стоили тех трудов, которые ученые затратили на очень опасное путешествие к острову и обратно.
Первого января 1787 года Лаперуз завершил переход через Тихий океан и на следующий день бросил якорь в гавани Макао. В этом порту экспедиция пробыла целый месяц. Перед Лаперузом стояла задача: продать меха, полученные от американских индейцев в обмен на доставленные французами товары, а также дождаться корабля, который мог бы отвезти во Францию его отчет. Вся его кровь француза и дворянина гневно кипела при виде тех страшных оскорблений, которым подвергали европейцев желтолицые марионетки. Лаперуз изо всех сил желал, чтобы была организована международная экспедиция и эти негодяи из насквозь прогнившего и коррумпированного правительства, жестоко угнетавшего всех и вся, получили бы по заслугам. Ведь оно, это правительство, пало бы даже от пустячного щелчка.
Испытывая безграничное отвращение к местным властям, Лаперуз покинул наконец этот ужасный город и дошел до бухты Кавите, где располагался военный порт острова Лусон. Гавань оказалась очень удобной. Испанцы чрезвычайно радушно встретили путешественников и предоставили очарованному таким приемом Лаперузу мастерские для починки парусов, для заготовки солонины, для постройки новых шлюпок, а также очень удобные дома, где поселились натуралисты и ученые-географы. Комендант порта предоставил свое собственное жилище для устройства обсерватории.
Лаперуз отмечал: "Мы пользовались полной свободой, как если бы находились в деревне. На рынке и в порту, на складах, мы нашли столь же хорошие припасы, что и в лучших портах Европы".
Фрегаты простояли на якоре до 9 апреля, а затем взяли курс к берегам Китая. 21 апреля они очутились около Формозы (Тайваня) и вошли в пролив, отделяющий остров от Китая. Немного позже Лаперуз уточнил координаты Пескадорских островов, которыми через 100 лет сумел овладеть адмирал Курбе после ожесточенной борьбы, покрыв себя неувядаемой славой.
Затем "Буссоль" и "Астролябия", продолжая свое кругосветное плавание, вошли в Восточно-Китайское море и взяли курс к проливу, отделяющему Китай от Японии. Начальник экспедиции сумел определить точное местоположение южной оконечности острова Квельпарта (Чечжудо), так как место это было известно тем, что там потерпело кораблекрушение не одно судно. Определение точных координат острова было тем более важно, что никогда прежде ни один европейский корабль не бороздил эти моря, показанные на картах того времени только на основании сведений, полученных из китайских и японских карт, опубликованных иезуитами.
Двадцать пятого мая фрегаты вошли в Корейский пролив, тоже совершенно неизвестный европейцам. Была произведена тщательная съемка берегов, и каждые полчаса делались промеры глубин. 27 мая был обнаружен небольшой остров на удалении примерно 20 лье от берегов Кореи. Он получил название острова Дажеле.
Затем французская экспедиция направилась к берегам Японии и 6 июня обнаружила мыс Ното. 11 июня корабли оказались у берегов Татарии (так тогда называлось побережье Японского моря, именовавшегося Татарским), где не нашли мало-мальски пригодного места для стоянки.
"До 14 июня мы шли вдоль берега на северо-восток, - писал Лаперуз. - Мы достигли 44° северной широты и добрались до того места, где географы предполагали наличие так называемого пролива Тессей, но нашли мы его только на 5° западнее той долготы, где он должен был располагаться".
Двадцать третьего июня "Буссоль" и "Астролябия" стали на якорь в бухте, расположенной на 45°13′ северной широты и 135°09′ восточной долготы, получившей название бухты Терней.
"Мы горели нетерпением, - писал Лаперуз, - исследовать эту землю, занимавшую наше воображение с момента отплытия из Франции. То был единственный уголок земного шара, который не посетил неутомимый капитан Кук. И тем, что мы первыми ступили на эту землю, мы были обязаны, наверное, лишь трагическим событиям, приведшим к его гибели.
Пять маленьких бухточек образуют бухту Терней. Они отделены одна от другой холмами, до самых вершин поросших деревьями. Никогда, даже самой ранней весной, вы не увидите во Франции столь яркой зелени и такого разнообразия оттенков. И хотя мы не заметили у берегов ни единой пироги, ни единого огонька, мы не могли поверить, чтобы столь плодородный и столь благодатный край, расположенный в непосредственной близости от Китая, мог быть необитаем.
Прежде чем спустить на воду шлюпки, мы осмотрели берег при помощи подзорных труб, но обнаружили только лишь оленей и медведей, спокойно бродивших у самой кромки воды. Это зрелище только увеличивало наше желание поскорее высадиться на сушу. Оружие было приготовлено и заряжено с такой поспешностью, будто нам предстояло сражаться с многочисленными врагами, а пока шли все эти приготовления, наши матросы-рыболовы уже поймали при помощи простых удочек штук двенадцать - пятнадцать крупных рыбин, и рыба эта оказалась при ближайшем рассмотрении треской.
Земля была устлана ковром из тех же растений, что произрастают и в нашем климате, но они отличались более яркой зеленью и большими размерами. Сейчас была как раз пора цветения, и на каждом шагу нам попадались розы, желтые и красные лилии, ландыши и прочие наши луговые цветы".
Рано утром 27 июня Лаперуз приказал оставить на берегу несколько медалей и врыть памятный столб с надписью, в которой говорилось о посещении сего места французскими кораблями. Затем фрегаты снялись с якоря. Через день матросы отправились на шлюпках на рыбную ловлю, и она оказалась очень удачной, так как было поймано около восьмисот штук все той же трески, а сети принесли со дня моря огромное количество устриц и изумительной красоты раковин-жемчужниц. Рыбу, разумеется, тотчас же засолили, а часть съели свежей.
"Буссоль" и "Астролябия" стали на якорь в бухте Сюффрен, на 47°51′ северной широты и 137°25′ восточной долготы. 6 июля моряки увидели остров Сахалин. Берега здесь были столь же лесисты, как и побережье Татарского моря. А вдалеке возвышались высокие горы, и наивысшую нарекли пиком Ламанон. Там и сям курились дымки. Эти высокие и тонкие струйки свидетельствовали о наличии на острове людей. Де Лангль высадился на берег в сопровождении нескольких офицеров. Они нашли хижины туземцев. Зола в очагах еще не успела остыть, но островитяне, по-видимому, убежали. Весьма разочарованные неудачей моряки оставили для местных жителей несколько подарков и уже собирались сесть в шлюпку, когда показалась пирога с семью гребцами. Туземцы, казалось, совершенно не боялись французов.
"В их числе, - говорится в отчете, - были два старика с длинными седыми бородами, одетые в ткань из древесной коры, напоминавшую ту, из чего делают свои передники обитатели Мадагаскара. У двоих из семи островитян одежда была из подбитой ватой нанки голубого цвета, и она мало чем отличалась от одежды китайцев. Другие были одеты лишь в длинные халаты, при помощи пояса и нескольких пуговиц скрывавшие все тело, что избавляло их владельцев от необходимости носить нижнее белье. Головы у островитян в основном были непокрыты, и только у двоих-троих мы заметили повязки из медвежьей шкуры. Лицо и темя они брили, но на другой манер, чем китайцы, которые сохраняют только венчик волос вокруг головы, называемый "пенцек". Все семеро носили сапоги из шкуры тюленя с очень искусно сделанными, на китайский манер, каблуками.
Они были вооружены луками, копьями и стрелами с железными наконечниками. У старшего из островитян, того, к кому остальные относились с явным почтением, глаза были в очень плохом состоянии. Он носил над глазами нечто вроде козырька, чтобы защитить их от яркого солнечного света. Туземцы вели себя очень вежливо и благородно, но с большим достоинством".
Де Лангль условился встретиться с островитянами на следующий день. Они прибыли точно в назначенное время и, выказав немалые знания и рассудительность, сообщили весьма ценные сведения о географии данного региона, что побудило Лаперуза продолжить исследования и пройти еще дальше к северу.
"Нам удалось объяснить им, что мы просим их изобразить очертания своей страны, а также страны маньчжуров. Тогда один из стариков встал и концом копья начертил берег Татарского моря, изобразив его тянущимся прямо с севера на юг. Находилось все это творение рук островитянина на западе, а напротив, на востоке, он нарисовал остров, тянущийся в том же направлении, и, приложив руку к груди, дал нам понять, что он изобразил свою родину. Между берегом Татарского моря и своим островом он оставил пролив и, обернувшись в сторону наших кораблей, стоявших в виду берега, провел посреди этого пролива линию, показывая таким образом, что они могут там пройти. К югу от своего острова старик изобразил еще один и оставил между ними пролив, пояснив, что это тоже путь для наших кораблей.
Стараясь нас понять, старик проявил большую сообразительность, уступавшую, впрочем, сообразительности другого островитянина, лет тридцати от роду, ибо тот, увидев, что линии, начертанные на песке, постепенно исчезают, взял у нас карандаш и бумагу. Он нарисовал свой остров, назвав его Чока, и отметил чертой речку, на берегу которой мы находились. Он поместил ее так, что до южной оконечности острова от нее было вдвое ближе, чем до северной. Затем он нарисовал страну маньчжуров и точно так же, как сделал до него старик, оставил между островом и материком пролив. К величайшему нашему изумлению, он добавил еще реку Сахалин, название которой туземцы произносили так же, как и мы. Устье реки он изобразил намного южнее северной оконечности своего острова.
Теперь мы захотели узнать, насколько широк пролив, и постарались растолковать нашу мысль собеседнику. Он ее уловил и попытался объясниться с помощью рук. Вытянув руки вперед и держа их на расстоянии двух-трех дюймов одну от другой, он дал понять, что такова ширина реки, на берегу которой мы набирали воду; раздвинув их пошире, он таким образом обозначил ширину реки Сахалин; и наконец, раздвинув руки еще шире, островитянин изобразил ширину пролива, отделяющего остров от материка.
Де Лангль и я, мы оба полагали, что было бы очень важно установить, является ли остров, вдоль берегов которого мы плыли, тем самым, что географы называют Сахалином, не подозревая, как далеко на юг он простирается. Я распорядился сделать все приготовления, чтобы на следующий день можно было выйти в море. Бухта, где мы стали на якорь, получила название бухты Де-Лангль, по имени этого заслуженного капитана, который открыл ее и первым ступил на берег", - писал в своем отчете Лаперуз.
Начав исследование средней части западного побережья острова и продвигаясь с юга на север, экспедиция вскоре обнаружила еще одну бухту, получившую название бухты Эстен. Шлюпки пристали к берегу неподалеку от селения туземцев, состоявшего из дюжины хижин. Жилища эти были гораздо больше тех, что морякам довелось видеть прежде, и состояли из двух помещений. Здесь уже проявилось представление о пусть примитивном, но комфорте. В задней комнате находился очаг, кухонная утварь и грубо сделанные деревянные скамьи, стоявшие вдоль стен. Передняя "комната" оставалась совершенно пустой и, должно быть, предназначалась для приема гостей. Так как женщины были в то время в хижинах одни, без мужчин, отправившихся на рыбную ловлю, то они бросились бежать, завидев французских моряков. Двух из них, однако, удалось поймать. Сначала они выглядели ужасно испуганными, но их всячески успокаивали, и при виде подарков они приободрились и даже согласились, чтобы художник набросал их портреты. Эти бедные создания, несмотря на маленькие глазки, морщинки в углах глаз и толстые губы, не были лишены привлекательности и соблазнительности. Над верхней губой у них было нечто вроде усиков, но при ближайшем рассмотрении сие украшение оказалось татуировкой. Вскоре де Лангль встретил хозяев жалких хижин и повелителей этих дикарок. Они в то время пытались столкнуть в воду четыре лодки, доверху набитые копченой рыбой. Мужчины дали понять, что данный район необычайно богат рыбой, доказательства же не заставили себя ждать, ибо матросы с "Буссоли" и "Астролябии" наловили совершенно невероятное количество трески и лососей.