Вокруг благоухали кедровые леса, наливались молочной спелостью початки кукурузы, щебетали птицы, звенели ручьи. Но каменный перламутровый холм был похож на надгробье, на древний курган, под которым спит, сжимая в руках копье и уздечку, неведомый богатырь в полном доспехе. Выцветшие флаги едва колыхались в ликующем яростно-синем небе, черные хвосты яков бессильно свисали с наклоненных шестов.
Место скорби и памяти. Знак траура и надежды…
Потом мне довелось увидеть слюдяные камни с четкими тибетскими буквами в самых разных местах: в ламаистской кумирне в Сарнатхе, построенной вблизи Оленьего парка, где Будда повернул колесо мирового закона; в саду "Тибетского дома" на окраине Дели; в непальских храмах Сваямбхунатх и Бодхнатх, построенных за триста лет до нашей эры; в пещере отшельника, затерянной в кашмирской дубраве; в отеле у подножия Аннапурны. И в каждом камне мерещилось еще одно ненаписанное слово, которым Николай Рерих назвал некогда свое полотно гималайского цикла: "Помни".
Мы живем в двадцатом стремительном веке и не можем верить в память камней. Но если надежда и вера теплятся в человеческих сердцах, то опорой для них могут стать даже камни. Особенно такие, как эти, с опасностью для жизни пронесенные по горным тропинкам. Наверное, было бы разумнее вместо них взять побольше сушеного картофеля или ячменной муки, лишнюю смену белья или многорукого медного божка, за которого богатый турист охотно заплатит твердой - если только осталась такая - валютой. Но эти беженцы, ютящиеся в армейских палатках и сараях, сложенных из валунов, слушались не разума, а сердца. Наследники древнейшей цивилизации, пережившей ацтеков и майя, они следовали смутному зову инстинкта. Забрав с собой камни, которые испокон века держали в узде заклятий тайные силы гор, они как бы унесли на чужбину власть над землей, где звери и птицы вскормлены телами предков, где, по ламаистским верованиям, души отцов включились в вечный круговорот жизни.
Для нашего уха все это звучит непривычно. Но в Гималаях совсем по-иному воспринимаются явления жизни. Это особый мир. По-прежнему закрыты для чужеземцев многие области горных "затерянных королевств". Всего лишь каких-нибудь два десятка лет назад открыл свои ворота для иностранных туристов Непал. Осененные девятиглавой коброй ворота, по обеим сторонам которых дремлют сказочные львы…
Странное смешение реалий нашего времени с грезами отшельников. Омовения в священных водах и тонкости суперсовременной контрабанды наркотиков, металлоискатели в аэропортах и гималайский затерянный лам, по которому в заплечных корзинах перетаскивается в Китай урановая руда. Таких носильщиков вылавливают с помощью счетчиков Гейгера, но сами они вряд ли знают про лучевую болезнь, проникающую радиацию и нейтроны. Зато те, кто послал их на почти заведомую гибель, превосходно осведомлены и о тонкостях ядерной физики, и о пестрой путанице местных обычаев и суеверий. Все трезво и холодно взвешено: от атомного полигона в Тибете до заброски диверсионных отрядов в пограничные районы Индии или Бирмы. В цепи маоистской политики попадаются порой странные на первый взгляд звенья. Но странность - от неведения. Истоки многих "идей Мао Цзэдуна" глубоко коренятся в практике и идеологии древних китайских императоров. Вот почему замыкаются друг на друге "критика Конфуция" и "критика Линь Бяо", провокации на границах и великоханьская политика угнетения национальных меньшинств. Не только тибетцы, но и другие народы, населяющие КНР: уйгуры, монголы, киргизы, - были вынуждены покидать землю дедов. Да и сами китайцы не раз бежали через границы, спасаясь от эксцессов "культурной революции". Но Тибет, столетия считавшийся закрытой страной, страдал от великоханьского шовинизма на протяжении веков.
Волей-неволей приходится обернуться в прошлое, иначе трудно будет понять беглецов, которые, покинув родину, принесли на чужбину ее камни. Не помня уникальной истории тибетского народа, не зная о сложных взаимоотношениях Тибета с Китаем, трудно постичь и всю глубину самоотверженности этих гордых, открытых людей.
- Связи китайского и тибетского народов, - говорил живущий в Индии Четырнадцатый далай-лама, - уходят в более чем тысячелетнюю давность. Но угнетательская политика, которую проводили еще в недавнем прошлом императоры Цинской династии и гоминьдановские реакционеры, породила национальную рознь…
Старшина одного из лагерей беженцев Чжаси П. высказался более определенно:
- Китайцы попрали все обещания, данные тибетцам. Они стали выселять мужчин в отдаленные районы, а девушек насильно отдавали замуж за солдат. Мы были вынуждены уйти, чтобы остаться самими собой…
Не трудно установить связь между двумя этими высказываниями, соединить прошлое с настоящим. Безнадежная горечь памяти и безотрадная действительность, которую принесли маоисты, заставили десятки тысяч людей покинуть свои дома, искать приюта у соседей, издавна связанных с Тибетом культурной, точнее, религиозной общностью, поскольку ламаистская культура, ламаистское искусство неотрывны от миросозерцания.
Ни для кого не секрет, что маоисты, виновные в страданиях тибетского народа, первым делом пошли на союз с реакционной верхушкой ламаизма.
На протяжении многих веков Тибет являлся независимым государством. В XVIII веке империя Цин установила контроль над Тибетом, одним из крупнейших государств Центральной Азии.
Медленно и постепенно, верные своей традиционной политике, китайские императоры прибирали Тибет к рукам.
Все входящие в состав Цинской империи тибетские земли оказались раздробленными на почти независимые друг от друга феодальные владения. Северо-восточные районы, населенные кочевниками догпа и монголами, отошли к амбаню Синина. Юго-восточный край включили в Состав провинции Сычуань, а главную часть страны, составляющую собственно Тибет, навсегда закрыли для иностранцев. Пресловутая изоляция Тибета была вызвана не столько религиозными тайнами и желанием тибетцев сохранить самобытность, сколько чисто политическими соображениями центрального правительства.
Так выглядел Тибет на грани двадцатого века.
Французский путешественник Дютрейль де Рене считал, что непосредственная власть далай-ламы распространялась тогда на полтора миллиона человек, среди которых не менее 300 тысяч составляли монахи. Отдельно управлялась, но была неотрывна от Тибета область, подчиненная панчен-ламе, обитавшему в монастыре Ташилхуньпо близ города Шигацзе.
После английского вторжения 1903–1904 годов Тибет почти полстолетия находился под британским влиянием. И хотя английские войска вскоре были выведены из страны, британская миссия в Лхасе продолжала оказывать давление на тибетскую администрацию, которое подкреплялось внушительным числом батальонов на индийской границе.
После создания в октябре 1949 года Китайской Народной Республики для "британского влияния" начались первые осложнения.
Как показали дальнейшие события, "мирное освобождение" проходило отнюдь не гладко. Играя на исконных противоречиях между китайцами и тибетцами, между далай-ламой и панчен-ламой, империалистическая агентура была заинтересована обострить обстановку в Тибете, этом сердце Азии. В среде реакционного духовенства и феодалов не раз вспыхивали мятежи против новой администрации, составлялись различного рода петиции об отделении и тому подобное. Все это, однако, на первых порах не получало поддержки местного населения, поскольку соглашение от 23 мая 1951 года, предусматривающее тибетскую автономию, по крайней мере на словах, учитывало традиции и социально-экономические особенности древней страны. В соглашении прямо говорилось о том, что центральные власти не будут изменять политическую систему Тибета и с уважением отнесутся к религиозным верованиям и обычаям тибетцев. Постепенно шовинистическая политика пекинского руководства, которое для достижения своих великоханьских целей не гнушалось идти даже на союз с феодальной реакцией, начала вызывать общее недовольство.
На первых порах китайское присутствие почти не ощущалось в стране. Только в Лхасе, где по-прежнему пышно справлялись ламаистские праздники, началась медленная замена местной администрации эмиссарами из Пекина. Традиция амбаней вылилась в новые формы. Началась прокладка стратегических дорог, стали создаваться коммуны с обязательной выплавкой железа в допотопных печах. Особенно удивительным показался тибетцам такой перл "большого скачка", как поголовное уничтожение воробьев. Эта кампания, ставшая ныне хрестоматийным примером для преподавателей экологии, тибетцами воспринималась как вопиющее нарушение заветов Будды. Потом стали закрывать монастыри, что тоже затронуло каждую без исключения семью. Наконец, под предлогом повышения культурного уровня около двадцати тысяч детей насильственно вывезли во внутренние районы Китая. Тогда восстало все население районов Амдо и Кама. Завязалась настоящая партизанская война. Только ценой кровопролитных боев с применением авиации и танков Пекину удалось подавить сопротивление тибетцев.
В своей книге "Всадники Кама" французский этнограф М. Пейсэль приводит поразительный факт: "Будучи, по нашим понятиям, людьми совершенно несведущими в политике, руководители "кхампа", оказывается, читали и переводили Карла Маркса и Сунь Ятсена. Они с трудом сдерживались при виде злоупотреблений со стороны религиозных властей и презирали коррумпированную, лебезящую перед китайцами дворцовую камарилью далай-ламы. "Кхампа" подняли восстание не против коммунистической идеологии, а против пекинских эмиссаров и коллаборационистов".
Если добавить к этому, что за всю историю Кам не покорялся ни одному иностранному завоевателю, то становится понятным, почему Пекин был вынужден держать в Тибете 300-тысячную армию. Пресловутая "культурная революция" до крайности обострила положение. Взрыв произошел в тот момент, когда начались столкновения между армией, осуществлявшей всю полноту власти, и прибывшими из Пекина отрядами хунвэйбинов.
- Мы с изумлением смотрели на невиданное зрелище: китайцы убивали китайцев, - рассказал впоследствии один из беженцев. - Но солдаты взяли верх.
Победили, впрочем, не солдаты. После инцидента командующий китайской армией в Лхасе был отозван в Пекин, и хунвэйбины, решив, что "идеи Мао Цзэдуна" одержали решительную победу, учинили в городе безобразный погром. Они крушили алтари, ломали древние статуи, жгли священные тексты. В храмах устраивались дикие сцены, с прохожих прямо на улице срывались национальные одежды. Особым постановлением населению было вменено в обязанность облачаться в синие тужурки.
Именно тогда сделалась повсеместной война, которая, то вспыхивая, то затухая, велась уже свыше десяти лет. К восставшим племенам "кхампа" присоединились даже те, кто все это время держался в стороне. Гнев гордого свободолюбивого народа хлынул через край.
Тибет всегда был закрытой страной. Исключение делалось лишь для паломников, которые устремлялись со всей срединной Азии на поклонение лхасским святыням. Ныне занавес молчания наглухо опустился над покоренной силой оружия, но не смирившейся с унижением высокогорной страной. И все же беженцы говорили о нападениях на обозы, о перестрелках на перевалах, о комендантском часе, который вводится в мятежных селениях.
Исход из Тибета можно разделить на три стадии. Массовым он сделался в шестидесятые годы, когда из Китая были переселены тысячи колонистов. Местные крестьяне, не понимая скоропалительных нововведений, вынуждены были оставить свои поля. Через короткое время страна, которая всегда обеспечивала себя продуктами питания, впервые испытала ужасы всеобщего голода. Это была вторая стадия, самая страшная.
Волна за волной уходили крестьяне по заповедным надоблачным тропам. После подавления Кама в лагеря беженцев стали прибывать обросшие, измученные мужчины в изодранной защитной униформе без знаков различия и эмблем. Привыкшие к снегам и разреженному воздуху высокогорья, они болели и задыхались в горячих и влажных низинах. Таков был наполненный молчаливым гневом финал.
- Красный Крест постарался забыть о нашем существовании, - с горечью говорил один из беженцев. - С тех пор как западные дипломаты зачастили в Пекин, мы перестали получать даже медикаменты. Китай протестует, когда нас называют беженцами. Мы никто.
На галечном берегу неистово грохочущей реки мы оставили наш безотказный джип, чтобы подняться в горы, где в узкой выгнутой седловине приютилась тибетская деревушка. Зеленое небо горело предзакатным пронзительным светом, в котором сочнее видятся краски, рельефнее - предметы. В центре большого кукурузного поля белел монастырь. Страшный череп с трезубцем на темени охранял уединенную обитель от духов зла. Мелодично позвякивало при каждом обороте трехметровое колесо с молитвами, которое денно и нощно крутил слабоумный немой калека с блаженной улыбкой на черном от загара лице. Вокруг, осененные тенью банановых опахал, были разбросаны каменные хижины. В подсыхающей луже плескались утята. Овцы на горном откосе пощипывали волокнистые корешки. Наверное, обитатели этого мирного поселка старались наладить свою жизнь так, чтобы она почти не отличалась от той, прежней. Чисто внешне все выглядело так же, как там, за перевалами Трансгималаев.
Резкая перемена была незаметна, но глубока и необратима. На новом месте тибетцы организовали кооператив, где все было общим: доходы и траты. Они построили школу и монастырь, чтобы молодежь училась тибетскому образу жизни на тибетском языке. Организовали столовую, в которой всегда есть камские пельмени и белое, как сыворотка, пиво - чанг. Открыли сообща магазин, чтобы каждая семья могла обзавестись предметами первой необходимости. Деньги на территории кооператива не в ходу. Каждое утро молодые парни с рюкзаками за спиной спускаются в долину. Возле альпийских гостиниц, прямо на траве, они раскладывают свои сокровища. Словно приоткрывается окошко в призрачный мир. Вспыхивает чешуйчатая бирюза на серебряных гау с образками, переливаются на солнце коралловые перстни, один за другим появляются предметы, об истинном назначении которых знают только старые ламы и ученые-тибетологи. Далеко за океан в чьи-то частные коллекции утекает тибетская старина: ножи для заклятия демонов, бесценные чаши гаданий. В белом монастыре уже ничего похожего не осталось. Зато беспрерывно звонит колесо, и фрески на стенах по богатству и красоте почти не уступают фрескам в Амдо.
- Мы сделали все, как на родине, - объяснил настоятель Дуп-римпоче. - Теперь у нас одна забота: закончить крышу.
Он жил и учился в знаменитом ламаистском монастыре Гумбуме. Третью степень по медитации получил после того, как два года провел в темной пещере. Возможно, высшее искусство сосредоточения одарило его приветливым этим спокойствием.
С безучастной просветленной улыбкой он рассказал о крушении привычного мира, о родственниках, которых отправили куда-то на перевоспитание.
- Вы надеетесь вернуться домой?
- Мы все живем надеждой. Думаю, что это будет не скоро. Пока же надо закончить крышу, - отвечал он охотно и деловито, с какой-то сдержанной радостью, которая осталась для меня непонятной. Но будущее было закрыто и для него - ламы высшего посвящения.
- Мы мечтаем вновь увидеть свои долины, только ждать нам придется долго, - так говорили почти все.
Немой у колеса, смеясь и гримасничая, сделал вид, что жует палец. Красноречивый, страшный знак голода и нищеты. За бамбуковой загородкой возились голые ребятишки. Четырехлетние таскали за спиной двухлетних. Они уже начали свой трудовой путь, но были веселы и беззаботны. Почти все они родились здесь, на южном склоне великой стены Гималаев.
Высоко в горах, где под сенью кедров дремлют вещие, забрызганные разноцветными пятнами лишайника валуны, стоит хижина лесорубов. Розоватая смолистая плоть деревьев, плетень из сухих корневищ, закопченный очаг и тлеющая перед образком Будды курительная палочка.
Лесорубы все еще в хаки, но на месте прожженных дыр светлеют аккуратные заплаты. У одного из них щека покрыта пороховой синью и нервно подергивается веко.
- Мы воевали не с идеологией, и мы не националисты. Только в военном лагере я впервые увидел, какой флаг был у независимого Тибета, - сказал он.
- Мы взялись за оружие, когда нас буквально схватили за горло, - вступил в разговор его напарник. - Мы молчали, когда у нас забирали зерно и шерсть. Мы молчали, когда нас сгоняли с земель, в которых открыли уран и нефть. Но когда у меня отняли сына, я больше не захотел терпеть.
- Мы воевали не за желтую веру, - продолжил прерванную мысль первый "кхампа". - Это потом я приколол кокарду далай-ламы.
Из газет я знал, что вождь "кхампа" Уан-ди убит, а их боевые отряды распущены. Безоружные, они спустились с гор и ушли на юг.
- Трудно вам было приспособиться к новой жизни?
- Все и всегда доставалось нам с трудом, - горько улыбнулся лесоруб с запорошенным синью лицом. - Но пока есть надежда, есть и человек. - Он раскрыл висевшее на шее медное гау и вынул оттуда бесформенный камешек.
В последних лучах солнца тот сверкнул нестерпимо и ярко, словно расплавленный металл. Казалось, этот обломок скалы насквозь прожжет ладонь.
Атлас Гурагона
Повесть
В геометрии он был подобен Эвклиду, а в астрономии - Птолемею.
Давлетшах
От автора