Капитан Жуков, один из моих друзей, раньше плавал на теплоходе "Юшар", который совершал рейсы от Архангельска до Нарьян - Мара и обратно. Каждый приход судна в столицу Ненецкого округа считался праздником, ему даже придумали название: "Юшаров день". Пришла весточка от другого нашего почетного юнги: "Спасибо за поздравление с днем рождения. Горжусь зачислением юнгой вашего экипажа, хочу быть таким же смелым. Слежу за сообщениями о вашем путешествии. Желаю счастливого плавания. Валерий Гордеев".
Из Сеяхи переслали еще одну телеграмму - от председателя Комитета по печати Михайлова:
"Внимательно следим за вашим путешествием. Очень просим вас вести по возможности подробные дневники, собирать фотографии и другие материалы для издания книги. Желаем успешного плавания". Из Ленинграда:
"Президиум Географического общества СССР поздравляет вас с завершением плавания в Мангазею, надеется видеть в обществе с сообщением о результатах путешествия".
Много мы получили в Тазовском сердечных телеграмм от школьников, от знакомых и незнакомых людей.
4
Заходим в райком партии к Будылдину, как в родной дом, просим помочь приобрести капроновый трос для якоря, а он в ответ:
- По древнему пути поморов вы прошли до конца. Оставьте нам "Щелью" на память, возвращайтесь домой на самолете. Дмитрий Андреевич, мы заплатим за нее. Передадим ее окружному музею, но храниться она будет здесь, в Тазовском.
- Об этом не может быть и речи, - сказал Буторин. - Как же я, капитан, вернусь в родной порт без судна?
В Мангазее я предлагал Дмитрию Андреевичу опять соорудить ворот, втащить "Щелью" на обрыв и оставить ее там навечно. Он не согласился.
- Вы, наверно, собираетесь еще на ней путешествовать?
- Для плавания во льдах она уже не годится. Борта истерты–на пределе. Можно, конечно, капитально отремонтировать. Но я собираюсь построить другое судно, получше. Увеличу длину метра на два, осадка уменьшится, по таким речкам, как Мутная, Зеленая, можно будет проходить без хлопот.
Я не стал спорить с Буториным, но в душе был с ним не согласен. Осадка уменьшится, хорошо будет идти по речкам, но плохо по морям. Труднее станет лавировать среди льдов. Да и на речках удлиненная "Щелья" не сможет "танцевать вальсы".
- Ну вот, тем более, значит, "Щелья" вам не нужна. Может быть, все–таки оставите ее нам?
- Нет, никак не могу.
- Жаль… Капроновую веревку? Сейчас узнаем. - Он позвонил на рыбокомбинат, в речной порт. - Да. да, очень нужна… Зачем? Да вот повеситься хочу - "Щелья" уходит из Тазовского…
Мотор отремонтировали, установили, но отход пришлось отложить: пропал Пыжик. Я обошел весь поселок. никто в этот день его не видел. До этого многие жители просили насоставить им Пыжика на память–может быть.
его спрятали. Местные газетчики тоже включились в поиски. Вечером сообщили: Пыжика видели в Газ - Сале Утром я снова пришел к Будылдину.
- Отход "Щельи", Николай Яковлевич, откладывается на неопределенное время. Без Пыжика я продол жать путешествие не буду. Мы на него смотрим как на члена экипажа. Что я скажу читателям? Потеряли в поселке? Никто не поверит, что нельзя было его разыскать. Как мне побыстрее попасть в Газ - Сале?
Будылдин позвонил в аэропорт, сказал, что через несколько минут туда отправляется вертолет.
- Пусть подождут, я бегу…
В поселке геологов я ходил от дома к дому, спрашивал о Пыжике. Его видели, но следы потерялись.
- Товарищ писатель! - окликнул меня один из грузчиков, работавших на причале. - Кого ищете?
- Пыжика! Говорят, где–то у вас прячется. Нам надо уходить сегодня, а он не явился. Капитан, обветренный как скалы, нервничает, я тоже.
- Освободите от работы - найдем! - рассмеялись грузчики. - На полчаса!
Я договорился с начальством, отпустили всю бригаду. Через двадцать минут рабочие привели Пыжика на веревочке. Увидел меня, глаза вспыхнули, припал на передние лапы, медленно вытянулся у моих ног.
В Тазовский вернулись на катере. Буторина осаждали работники Свердловской киностудии. Им хотелось снять "Щелью" в море для киножурнала "Новости дня". Договорились, что они отправятся в Находку на большом катере, который поведет "Щелью" на буксире. В Тазовской губе произведут съемки.
Перед уходом из Тазовского мы подарили школьникам один из наших якорей с надписью "Щелья" и баланс от старинных весов, найденный на мысе Мамеева.
В Тазовскую губу вышли ночью, в тумане заблудились, катер прочно сел на мель. Утром развернули карту, осмотрелись. Берега незнакомые, устье какой–то реки или залива. На мысу - деревянная вышка. По времени должны были подойти к находке–ничего похожего. Буторин долго водил биноклем во все стороны. Поставил карандашом на карте точку.
- Мы находимся примерно здесь. В устье реки Пур.
Куда нас занесло! Находка на противоположной стороне Тазовской губы. По просьбе кинооператоров мы сняли их с катера вместе с аппаратурой, высадились на мысу. Погода портилась, дул пронизывающий северный ветер, а наши пассажиры были одеты легко. Мы их кое–как одели и обули. В ход пошли буторинские бахилы и шуба, которой мы еще ни разу не пользовались. Всю бы нашу компанию заснять на кинопленку–робинзонада!
Когда съемки закончились, развели на берегу костер, приготовили обед, распили две "неприкосновенные" бутылки. Киноработники были очень довольны неожиданным приключением. Один из них взял мой нож и что–то долго, старательно вырезал на основании геодезической вышки.
- Вырезал слово "Щелья", дату и наши фамилии. Ваши не стал вырезать, вас и так все знают.
- Правильно сделали, - похвалил я его.
Нам ничего не оставалось, как сидеть у моря и ждать погоды в прямом и переносном смысле. Чего доброго, опять "пропадет" "Щелья"…
Вечером на реке показался катер. Подошли к нему, выяснили, что он идет в Тазовский. Переправили на него пассажиров и, не теряя времени, взяли курс на Находку. Катер, сидящий на мели, остался в одиночестве, на помощь ему должен был подойти буксирный пароход.
Мы были недалеко от Находки, когда в моторе что–то грохнуло несколько раз. И наступила тягостная тишина.
- Что–то серьезное, - мрачно сказал Буторин.
- Я думал, разлетится вдребезги.
Мы подошли к теплоходу "Ныда", стоявшему на рейде. "Щелью" подняли на палубу. На теплоходе оказались, кроме своего, еще два механика - с других судов, стоявших поблизости. Они разобрали наш двигатель по винтику. Часа через два вручили нам новый судовой журнал–на память. На первой странице мы прочитали:
АКТ
28 августа на карбасе "Щелья" при следовании по Тазовской губе заклинило главный двигатель. Экипаж "Щельи" обратился за помощью к специалистам судов Иртышского пароходства. При дефектации двигателя обнаружены следующие дефекты:
1. Оборван шатун первого цилиндра.
2. Оборваны шатунные болты подшипника.
3. На маховике имеются трещины.
4. Сильно разбит посадочный конус маховика.
5. Оборвана шпилька крепления цилиндровой крышки.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Перечисленные неисправности двигателя устранить на месте невозможно, к дальнейшей эксплуатации он не пригоден.
Подписи: механик теплохода "Ныда" Ю. Карабанов, капитан и третий штурман, он же помощник капитана танкера "Волгоградгэс", Ю. Перевозкин и В. Стрельцов.
Выходить с таким двигателем было опасно. Кажется, мы выжали из нашего "Л-12" все его лошадиные силы…
"Ныда" следовала в Салехард. На ней мы дошли до мыса Каменного. Выяснили, что стоящий на рейде пароход "Мета" направляется на Диксон. Поговорили с капитаном, "запрягли" "Щельянку", подбуксирова–ли "Щелью" к борту, закрепили тросы, поднялись по трапу на палубу. "Щелья" взмыла над волнами. "Щельянку" двое матросов подняли за веревку.
В пути запросили штаб морских операций на Диксоне - есть ли возможность переправить "Щелью" на попутном судне в Архангельск. Нам ответили, что попутные суда будут, но не скоро.
Каюта капитана кажется огромной. Библиотека во всю стену. Буторин перелистывает журналы, я делаю очередную запись в дневнике:
"2‑е сентября. На всех парах приближаемся к Диксону…"
Вошел радист, подал радиограмму из "Литературной газеты" (редакция была в курсе всех последних событий):
"Настоятельно предлагаем вылететь с Диксона в Москву. Этого требуют интересы дела. При всех обстоятельствах сообщите предполагаемый день вылета. Здесь уже объявлено о вашем выступлении. Большой привет от всех газетчиков. Ишимов, Барыкин".
- Ну что, Дмитрий Андреевич, полетим в Москву?
- Ты как хочешь, а я не оставлю "Щелью" ни на один день.
- Без тебя я в Москву не полечу.
- Почему?
- Потому что приглашают и ждут нас обоих, а не меня одного. Но и дожидаться судна я не буду. С первым самолетом улечу в Архангельск. Мне пора приниматься за работу. В Архангельске пробуду недолго, поеду в Рязань к сыну и дочери. По пути задержусь на несколько дней в Москве.
- Дело твое.
Я написал ответную радиограмму, прочитал Буто–рину вслух: "Штаб морских операций сообщил, что на Диксоне придется долго ждать попутного судна в Архангельск. Буторин не хочет оставлять "Щелью" ни на один день. Меня ждут другие дела, пора приниматься за книгу. С Диксона вылечу в Архангельск, через несколько дней буду в Москве. "Мста" должна прийти на Диксон четвертого сентября".
Отправив радиограмму, я со спокойной душой завалился спать. На следующий день Буторин переменил свое решение.
- Устроим "Щелью", с первым самолетом вылетим в Москву.
5
На рассвете 4 сентября мы подходили к Диксону. Я смотрел на знакомые скалы - в эти минуты любая из них была мне милее Кавказского хребта. А пятнадцать лет назад, когда я впервые увидел их, они, полузанесенные снегом, показались мне мертвенно–суровыми, безотрадными. Так бывает.
- Это Дезирада… О Дезирада… - теперь я произнес эти слова по–иному, с радостным трепетом в душе.
О смысле прелестного гриновского эпиграфа мы как–то говорили с писателем Борисом Бедным, моим бывшим однокурсником. Он сказал, что долго ломал над ним голову, но в конце концов понял, в чем суть: мы не можем иногда оценить с первого взгляда что–то важное для нас, истинно красивое.
В бухте мы увидели целую армаду речных судов. Я догадался–очередная экспедиция специальных морских проводок. На севере говорят коротко: Наяновская экспедиция, по имени ее бессменного руководителя известного капитана–полярника Федора Васильевича Наянова. Подготовка к ней была в разгаре, когда мы выходили из Архангельска.
Каждую весну с началом навигации по Дунаю, Волге и другим рекам, по водохранилищам и каналам на север отправляются новые речные суда - теплоходы, рефрижераторы, лихтеры с погруженными на них быстроходными "Ракетами", озерные "Москвичи", танкеры, плавучие краны, землечерпательные снаряды, плавучие ремонтные мастерские, построенные в Чехословакии, Венгрии, ГДР, Польше и на отечественных верфях. Суда собираются в Архангельске и далее идут по
Северному морскому пути на Печору, Обь, Енисей Иртыш, Лену и Амур. Нынешняя экспедиция - юбилейная, двадцатая по счету. Среди ее участников _1 Герой Советского Союза, прославленный североморец Николай Лунин, в годы Великой Отечественной войны торпедировавший фашистский линкор "Тирпиц", и участник многих арктических походов капитан Александр Гидулянов, который в августе 1942 года, команду, ледокольным пароходом "Дежнев", здесь, в Диксоне–кой бухте вступил в бой с немецким тяжелым крейсером "Адмирал Шеер". Об этом небывалом морском сражении мне рассказывали много.
У механиков "Меты" оказались золотые руки: в пути они отремонтировали наш двигатель, заменили часть деталей, и "Щелья" снова ожила. Своим ходом мы подошли к пустынному причалу. Наше путешествие, продолжавшееся 114 дней, посвященное 50-летию Советского государства, закончилось.
"Щелью" устроили на одной из грузовых площадок порта, укутали брезентом. Вечером выступили в клубе. Зал был переполнен. Капитаны Наяновской экспедиции вручили нам приветственный адрес. Подписи - на двух страницах.
Получили поздравительные телеграммы от редакций газет, секретариата правления Союза писателей СССР. Ленинградские школьники известили нас, что мы зачислены в почетные члены знаменитого литературного клуба "Алые паруса". Пришло от них и письмо.
"Не знаем, получили ли вы нашу телеграмму, - писали ребята. - В Мангазею у нас ее не приняли, хотя мы на почте показывали карту вашего похода и утверждали, что если корреспондентам можно, то и почтовым работникам следует туда почту для вас доставить. Мы - это литературный клуб "Алые паруса". Он существует шесть лет в 239‑й физико–математической школе Ленинграда. Хотя мы "физики", но и "лирики" не чураемся.
Как и вам, нам дорог символ дерзкой мечты, выдуманный Грином. В 1965 году мы заложили в Старом Крыму памятник писателю и построили свой Зурбаган на отрогах Карадага.
В клубе у нас те, кто любит людей и книги, дороги и море, кто умеет спорить, умеет мечтать. Мы на своих литературных "пятницах" встречаемся с деятелями искусства и просто замечательными людьми. Проводим еще поэтические "вторники", организуем походы. Мы побывали в Прибалтике, на Волге, в Крыму, прошли военными тропами по следам 2‑й ударной армии.
У нас много друзей. Среди почетных членов - Паустовский, Маршак, Кассиль, Симонов. Есть и не писатели: музыканты, актеры и замечательные люди.
Среди стендов нашего клуба появился еще один: "Алые паруса" в Ледовитом океане". Там нарисована карта вашего похода и размещены все газетные сообщения, которые о вас были в июле и августе.
Желаем вам отдыха и новых смелых путешествий. Очень надеемся встретиться.
Мы предлагаем вашу "Щелью" и "Щельяночку", если не жаль, передать в Архангельский музей. Это было бы здорово. Пусть люди видят ваш замечательный корабль. Совет клуба "Алые паруса".
В письмо были вложены удостоверения и значки на которых изображен бегущий по синим волнам золотистый корабль с распростертыми алыми парусами
Мы зачислили ребят почетными юнгами на "Щелью".
Ночью, после банкета, отправились в аэропорт Пыжика оставили временно у знакомого полярника Утром, 5 сентября, вылетели в Москву.
6
Алопарусные друзья "Щельи" Владимир Ишимов и Константин Барыкин встретили нас и доставили в новую гостиницу "Россия". Из Архангельска приехали друзья и Манефа Ивановна с четырехлетним внуком.
Начался десятидневный московский "волок". Первая встреча - с коллективом "Литературной газеты", нас пригласили на летучку. Мы выступили по радио и телевидению, встретились с корреспондентами московских газет, писателями, работниками кино, школьниками, побывали в музее, у министра морского флота СССР.
Седьмого сентября к нам в гостиницу пришел Барыкин и объявил:
- Завтра будете выступать на президиуме Академии наук. Кое–что надо согласовать, едем сейчас, немедленно к академику Николаю Николаевичу Семенову…
Признаться, я и обрадовался, и немного испугался одновременно. Буторин внешне был невозмутим. Потом я подумал, что академики тоже живые люди, что ничто человеческое им не чуждо, и успокоился.
Николай Николаевич Семенов беседовал с нами целый час, разговаривать с ним было удивительно легко. В повестке дня предстоящего заседания президиума наше сообщение стояло первым. Договорились, что наши выступления займут примерно час.
Наши архангельские друзья волновались не меньше, чем мы.
Решили выступать как обычно. Краткая история "мангазейского хода", слово о Буторине, наиболее интересные эпизоды путешествия–это моя "доля". А Буторин расскажет о гребне весны, о его благотворном влиянии на жизнь вообще и на его организм в частности, о конструктивных особенностях поморских судов, о целесообразности сооружения канала через Канинский полуостров (этот вопрос ставился еще в 30‑х годах).
На белых листках бумаги на столах были разложены наши находки. На трех стендах - великолепные фотографии Награльяна. Ученые выслушали нас с большим вниманием, задали несколько вопросов. Когда выступал Буторин, принесли чай.
- Жалко, что я не попробовал академического чаю, - шутил потом Буторин, - ума бы, наверно, прибавилось.
После нас с заключительным словом выступил президент Академии наук СССР Мстислав Всеволодович Келдыш. Он поблагодарил нас за "чрезвычайно интересное сообщение", сказал, что наше путешествие - увлекательная повесть о древнем и новом Севере, что оно имеет важное значение для науки и культуры.
- Во время вашего рассказа, - сказал он, - на всех нас повеяло прелестью Севера, его культурой, которая дала миру Ломоносова. Ныне на новой основе воскресают старые места. Раньше главной ценностью этих мест был соболь, теперь - нефть и газ. Мангазея опять станет людной.
Накануне отьезда из Москвы я встретил в гостинице своего земляка, казанского поэта Заки Нури.
- Ну как, не передумал переезжать к нам в Казань? - спросил он. Мы говорили с ним об этом несколько лет назад.
- Наоборот! Путешествие на "Щелье" было моим прощальным поклоном Северу.
- Пиши заявление. Я отвезу. Сказано - сделано.
Через несколько дней мы были в Архангельске. Еще один "волок" перед самым главным - литературным.
Однажды в коридоре редакции "Правды Севера" я встретил десятиклассницу, дочь знакомого журналиста. Первые се слова:
- А где Пыжик?
- Пока на Диксоне. Стережет "Щелью".
- Вы знаете, я и мои подруги больше беспокоились и переживали за него, чем за вас и Буторина.
- Спасибо, голубушка, - рассмеялся я, - у меня как сердце чуяло…
Я уехал из Архангельска на два месяца, съездил в Рязань, потом поселился в Доме творчества под Москвой, переписал для "Юности" путевые заметки. Буто–рин за это время доставил "Щелью" в Архангельск. Я приехал туда на несколько дней, снялся со всех учетов, сдал квартиру, выписался, хотя не получил еще из Казани никакого ответа на свое заявление.
Пыжика Буторин оставил в Амдерме - передал начальнику порта Юдину "на временное хранение" до будущей весны.
- Он хочет вывести от него щенков. Пусть. Пойду в новое плавание, проверю: узнает меня - заберу, не узнает, отдам насовсем.
Попрощавшись с Буториным, я вышел на улицу. У забора - наш славный корабль, накрытый брезентом. Я подошел, посидел на борту, покурил…
- Прощай, "Щелья!"
Эпилог
Повесть из шести глав с прологом и эпилогом…
Торжественно звучит, правда, читатель?
Вскоре после путешествия я переехал в Казань, из газет узнал, что летом 1968 года в Мангазее начнет работать комплексная экспедиция научно–исследовательского Арктического и Антарктического института. Наконец–то!
Исследователи, ученые посещали Мангазейское городище несколько раз, но раскопок не производили.
В сентябре 1946 года там побывал археолог В. Н. Чернецов, тоже безрезультатно: земля была уже покрыта снегом. После нашего путешествия целесообразность раскопок стала очевидной.
В один из июньских дней, гуляя с дочерью по парку, я купил в киоске свежие газеты и увидел в "Комсомольской правде" заголовок: "По зову древней Мангазеи"… Интервью с начальником экспедиции профессором Михаилом Ивановичем Беловым: