Можно догадаться о происхождении последней легенды. Приезжих купцов поражало внезапное исчезновение ненецких стойбищ. А ненцы постоянно кочевали по тундре, за одну ночь они могли свернуть чумы и уехать на оленьих упряжках за десятки километров. Спустя какое–то время те же кочевники также неожиданно могли вновь появиться на прежнем месте.
Ненецкие шаманы в одежде из оленьих шкур, в масках с оленьими рогами на голове вполне могли сойти за "людей чудесного вида". А рыбы, напоминающие человека… Это же русалки!..
Летом 1600 года по распоряжению Бориса Годунова из Тобольска на реку Таз отправился отряд казаков под начальством князя Шаховского. В царском наказе
говорилось, что "государь и сын его царевич, жалует мангазейскую и енисейскую самоядь, велели в их земле поставить острог, и от торговых людей их беречь, чтобы они жили в тишине и покое… и ясак платили в госу дареву казну без ослушанья и быть им под высокой государевой рукой неотступно".
Экспедиция была неудачной. В устье Оби небольшая флотилия из пяти кочей и восьми карбасов попала в бурю. Три коча и два карбаса затонули. На берегу произошла стычка с местными жителями, тридцать казаков было убито.
В следующем году на берегу реки Таз был основан город Мангазея. Мангазейскими воеводами стали Савлук Пушкин и князь Кольцов - Мосальский.
Купцам и промышленникам запрещалось торговать в Мангазее "заповедными товарами - панцирями, шеломами, копьями, саблями, топорами, ножами или иным каким железом и вином, а другими предметами они могут торговать вольно, платя десятинную пошлину в государеву казну с торговли, промыслов и всяких запасов".
Поморы отправлялись в далекий путь сразу после ледохода. Шли по Северной Двине до устья Пинеги. Поднимались вверх по этой реке до поселка Волок (теперь на этом месте расположен поселок Пинега). Волоком перетаскивали суда в реку Кулой (в 1928 году здесь был прорыт канал, его длина шесть километров). По Кулою, спускаясь вниз по течению, выходили в Белое море. Дальше шли на восток вдоль побережья Ледовитого океана - вместе с весной, на ее гребне, за распадом льда. Через морские губы - Чешскую, Байдарацкую и другие - шли "на–прямо". Огибать полуостров Канин и Ямал было опасно из–за "великих льдов", сильных течений, бурь, поэтому поморы, как правило, срезали их поперек по рекам и озерам.
Особенно трудным был переход через Ямал: сначала бечевой - вверх по извилистой реке Мутной, затем волоком - из озера в озеро и вниз по течению реки Зеленой - до Обской губы. Переход через полуостров продолжался 30–35 суток. Дальше караваны шли на юг по Обской губе, на восток по Тазовской и вверх по реке Таз - до Мангазеи.
Этот водный торговый путь по северным рекам и озерам, по трем полярным морям был поистине выстрадан многими поколениями поморов. Немало карбасов и кочей погибло во льдах, на прибрежных скалах, не все смельчаки–мореходы возвращались домой. Но из года в год все больше людей устремлялось по студеным волнам на восток, и вполне вероятно, что задолго до Дежнева отдельные поморские суда выходили в Тихий океан и достигали берегов Аляски.
Один удачный рейс в Мангазею мог сделать человека богатым. Известный полярный капитан, Герой Советского Союза, писатель Константин Бадыгин в своей книге "По студеным морям" утверждает, что моржовая кость на Севере играла такую же роль, как пряности и другие богатства Востока в географических открытиях европейских путешественников XV–XVI веков (в старые времена три крупных бивня стоили столько же. сколько сорок соболей).
Очень высоко ценились шкурки серебристо–черных лисиц. Один из сибирских воевод писал в письме о промышленнике Иване Афанасьеве, который "угонял" две черные лисицы и получил за них сто рублей На эти деньги он мог многое приобрести.
Тобольские воеводы, "южные" купцы и промышленники не могли примириться с тем, что огромные богатства плывут мимо их рук из Сибири в Европу через Северный морской путь. Мангазея была для них как бельмо на глазу. Они ждали своего часа.
В 1610 году двинянин Кондрат Курочкин направился из Туруханского зимовья вниз по Енисею и впервые установил, что эта река впадает в Ледовитый океан - "Проезд с моря к енисейскому устью есть… и большими кораблями из моря в Енисей пройти можно".
В 1616 году это известие дошло до административного центра Сибири Тобольска. Воевода князь Иван Куракин послал царю "отписку", в которой высказал опасение, что Северным морским путем в Сибирь могут проникнуть иностранцы. Он ссылался на показания холмогорца Еремки Савина, который заявил на допросе, что "чает по вся годы немецких людей приходу в Карскую губу".
"А по здешнему, государь, по сибирскому смотря делу, - писал воевода, - ни которыми обычаи немцам в Мангазею торговати ездить поволить не мошно; да не токмо им ездити, иноб, государь, и русским людям морем в Мангазею от Архангельского городу для немец ездить не велеть же, чтоб на них смотря немцы дорог не узнали, и приехав бы воинские многие люди сибирским городам какие порухи не учинили…".
Напуганный царь немедленно специальным указом запретил плавание по Северному морскому пути. Поморы, конечно, понимали, что опасения царя напрасны, что иностранные суда пройти сквозь льды на восток не смогут. Торговые и промышленные люди всех северных городов подали челобитную мангазейским воеводам, в которой просили, чтобы "им из Мангазеи к Руси и в Мангазею с Руси ходить позволить большим морем по–прежнему, чтоб им вперед без промыслов не быть, а государевой соболиной казне в их бесторжишке и беспромыслу убытку не было".
Челобитная была направлена царю. Доводы о том, что закрытие морского пути в Сибирь отразится на казенных доходах, показались убедительными. Географические познания у царя и его советников были смутными, им нелегко было разобраться, кто прав в возникшем споре. Главное, чтобы "убытку не было".
В начале 1618 года указ был отменен. В новом указе говорилось:
"Из Мангазеи торговых и промышленных людей всех городов отпускать на Русь большим морем и чрез Камень (через Урал), а с Руси в Мангазею велеть ходить со всякими товарами тоже большим морем и чрез Камень, как наперед того ходили".
Рассказчика про немецких людей Еремку Савина, который при вторичном допросе отрекся от прежних показаний, царь приказал "бита нещадно, чтоб на то смотря иным было неповадно воровством смуту затевать". Направляя князю Куракину новый указ, Михаил Федорович, первый царь из династии Романовых, писал. однако, в сопроводительном письме:
"А во всем мы в том морском мангазейском ходу положили то дело на тебя, боярина нашего… И ты бы всякие наши дела делал в Сибири смотря по тамошнему делу, как бы нашему делу было прибыльнее и порухи никакой в нашем деле не было.
Воспользовавшись этим указанием, тобольский воевода в 1619 году своей влстью запретил поморам ходить в Мангазею морем и обратно. В очередной "отписке" от убеждал царя, что поморы, "только поедут большим морем и учнут торговать с немцы или с русскими людьми, утаясь на Угорском шару, на Колгуеве на Канином носу и твоей государевой казне в пошлинах потеря будет".
Этого государь допустить не мог. В том же году появился строжайший указ, вновь запрещающий морской ход в Сибирь. Нарушителей ожидала суровая кара. Сколько лютости и скрежета зубовного в словах указа: "И тем людям за то их воровство и за измену быти казненными злыми смертями и домы их велим разорите до основания".
Одно за другим из Москвы поступали распоряжения о сооружении застав и острогов на волоках, в устьях рек, об уничтожении всех навигационных знаков. Эти указания выполнялись не полностью из–за "великого расстояния и свирепости моря".
Товары в Мангазею стали поступать только через Тобольск и Березов, но в Сибири не было ни опытных мореходов, ни судостроителей, караваны систематически гибли в коварной Обской губе и даже в сравнительно безопасной Тазовской.
Шли на дно кочи, перевозившие государеву соболиную казну. В Мангазею, "беспашенный город", живший на привозном хлебе, иногда в течение нескольких лет не могло пройти ни одно судно.
В 1630 году прежним морским путем заинтересовался мангазейский воевода Григорий Кокорев и отправился на разведку к реке Зеленой. Этим воспользовался второй воевода Андрей Палицын (они старались сжить со света друг друга), настрочил челобитную с "изветом" на своего напарника: "Царю, государю и великому князю Михаилу Федоровичу всея Руси и великому государю святейшему патриарху Филарету Никитичу Московскому и всея Руси бьет челом беспомощный холоп ваш Андрюшка Палицын…". Дальше в челобитной сообщалось, что Кокорев "перебежал на другую сторону Мангазейского моря, ниже Зеленые реки был, и не пропустили его мели… И то, государи, знатно, что он, Григорий, по своему воровскому умыслу пробивался к Нарземскому морю и к Карской губе, к большой окианской проливе, да не пропустили его мели большие, и не пропустило ваше государьское крестное целование, послепило его… что в такой безмерной широкой пучине не узнал своей воровской дороги, и то, государи, не явная ли к вам, государям, измена? И нечто, государи, он, Григорий, умысля воровски, хотел, тое заповедную дорогу проискав, и привести тем путем немецких людей и вашей государьскою златокипящею далекою заморскою Мангазейскою землею и иными землями завладеть".
С 1667 года перевозки грузов из Тобольска в Мангазею и обратно через Обскую и Тазовскую губы были полностью прекращены. Мангазейский воевода Данила Наумов в 1672 году перенес свою резиденцию на Енисей, в Туруханское зимовье, которое с 1678 года стало именоваться Новой Мангазеей. Город над рекой Таз опустел. В памяти ненцев он сохранился под названием Тагаревыхард - Разломанный город.
Через сто лет после запрета Мангазейского морского хода ледовому мореплаванию был нанесен еше один удар: Петр I, стремясь ускорить строительство крупных военных кораблей, запретил строить лодьи. кочи и другие поморские суда. Ослушников он повелел "ссылать на каторгу, а суды их изрубить".
Поморы никогда не могли примириться с этими указами. Они вели контрабандную торговлю с Сибирью, нелегально строили большие и малые суда, приспособленные для плавания во льдах. Но без поддержки государства освоение, дальнейшее развитие Северного морского пути стало невозможным. На побережье Ледовитого океана словно опустилась долгая, длившаяся веками полярная ночь. Это отразилось и на судьбе Аляски: постоянной, сколько–нибудь надежной связи с далекой провинцией не было, потому с такой легкостью сто лет назад, в 1867 году, царское правительство и уступило ее американцам.
3
О путешествии на своем судне по древнему пути поморов от Архангельска до Мангазеи мы впервые заговорили с Буториным лет семь–восемь назад. А познакомился я с этим замечательным человеком еще раньше, в 1952 году, на Диксоне. Я приехал туда после окончания Литературного института имени Горького, работал в редакции газеты "Полярная звезда".
Буторин родился и вырос на берегу Белого моря в старинном поморском селе Долгощелье. Около сорока лет занимался зверобойным и пушным промыслом, плавал гарпунером и матросом на шхунах, годами жил на зимовьях. Никакая пурга не помешает ему проехать на собачьей упряжке многие километры по незнакомой местности. Охота всегда была для него сугубо будничным делом, нелегким трудом. Не раз ему приходилось, например, вытаскивать одному из воды пятидесятипудо–вук> тушу убитого моржа, помощниками в таких случаях служили собаки, примитивный ворот и даже штормовая волна.
Много историй из своей жизни, забавных и страшных, рассказал мне Буторин на Диксоне и позднее в Архангельске. Вот одна из них.
Он зимовал с женой на острове Расторгуева в Карском море, промышлял песца. Однажды, проверяя капканы километрах в десяти от дома, заметил, что под влиянием ветра и течения часть берегового припая - целое ледяное поле - оторвалась и ушла в море. "На кромке может появиться нерпа", - подумал он, глядя на темно–фиолетовую полосу воды.
От берега до вновь образовавшейся ледяной кромки было километра два. Собаки быстро понеслись по ровному насту. Остановив упряжку, он взял винтовку и, не дойдя до кромки, увидел в воде, метрах в пятнадцати, усатую морду лахтака - морского зайца. Это самый крупный вид тюленя, о лучшей добыче Буторин и не мечтал. Почти не целясь, выстрелил. Лахтак всплыл. Гарпуна не было, но возле полуразвалившегося домика, неизвестно кем и когда построенного в этой части острова, валялась старая лодчонка, душегубка, как ее называют охотники, которую Буторин захватил собой. Оставив винтовку на нартах и сбросив малицу, спустил душегубку на воду. Под его тяжестью душегубка опустилась так, что борта возвышались над водоой всего на несколько сантиметров.
Осторожно работая веслом, он подплыл к лахтаКу прорезал отверстие в одном из ластов, приладил верев ку и медленно начал буксировать двадцатипудовую тушу к ледяной кромке.
Короткий осенний день кончался, сгущались сумерки. Лахтак, видимо, только оглушенный пулей, неожиданно начал отчаянно биться, нырнул. Душегубка перевернулась.
Подплыв к кромке, Буторин попытался выбраться на лед, но не смог: онемевшие пальцы скользили по гладкой ледяной стене припая, покрытого сверху слоем мокрого снега. Силы быстро таяли, меховая куртка ледя–ными тисками сдавила грудь.
"Конец", - тоскливо подумал он.
Мысль о беременной жене, оставшейся на зимовке, заставила еще яростнее кинуться на отвесную стену - безуспешно.
Собаки! Может быть, они выручат? Это была последняя надежда.
Он поплыл вдоль кромки, поравнялся с упряжкой и, выбросив могучее тело наполовину из воды, увидел совсем–близко конец длинного ремня, привязанного к ощейнику вожака. После нескольких отчаянных попыток ему удалось наконец ухватиться за ремень. Собаки кинулись было к нему но, повинуясь окрику и словно сообразив, что от них требуется, отбежали, дружно уперлись лапами в снег, помогая хозяину вылезти из воды.
Сбросив с себя одежду, он накинул малицу и во весь дух погнал упряжку к домику, развел огонь, обсушился и как ни в чем не бывало вернулся на зимовье. Манефа Ивановна узнала об этом случае много месяцев спустя.
Арктика для Буторина - родной дом. Среди льдов он чувствует себя увереннее, чем в большом городе.
- Ходи по улицам да оглядывайся, не то налетит сзади машина, сшибет. В море куда спокойнее, все на виду.
С ним я был готов идти не то что в Мангазею - на Северный полюс, в Арктику, куда угодно. В ноябре 1966 года ему исполнилось 55 лет. Он вышел на пенсию, и мы решили твердо - весной отправимся в путь. Но снарядить даже такую маленькую экспедицию за свой счет было нелегко.
Двести лет назад Ломоносов писал о подготовке к ледовому плаванию:
"Приготовляясь к сему важному предприятию, должно рассуждать четыре главных вещи особливо:
1) суда, 2) людей, 3) запас, 4) инструмент".
Судно у нас было. Буторин обнаружил на берегу Двины списанный морской карбас, приобрел его за пять рублей как дрова и доставил к своему дому. - Лучшего корпуса нам не найти, - заверял он меня, - как раз то, что нам надо. Корма разворочена - трактор наехал, но за восемь лет ни одна заклепка не отлетела. Судно сработано со знанием дела. Главное- конструкция наша, поморская. Осадка небольшая. Доски прочные - ель. Шпангоуты дубовые. Даже в шторм эти карбасы очень устойчивы. Мне приходилось работать с ними. С тонной груза, с подвесным мотором "ЛММ‑6" они при сильном ветре ходили как черти. Установим стационарный двигатель, а подвесной будет в запасе, на всякий случай. Нам посчастливилось. Эти карбасы построены по заказу тралового флота. Старики шили, опытные мастера…
За зиму Буторин отремонтировал карбас, поставил новый киль. Однажды вечером пришел ко мне, шумно и весело объявил:
- Знаешь, какие у нас будут паруса? Алые! Как огонь. Приобрел списанную парусину со спасательных шлюпок. А им положено иметь красные паруса.
- Это прекрасно, Дмитрий Андреевич! - несказанно обрадовался я.
Итак, есть корпус судна. Экипаж подобран давным–давно. Запас? Буторин сказал, что его жена насушила мешок сухарей. У нас будут сети разных калибров, капроновый невод, боевая винтовка и "Белка" (верхний ствол - малокалиберная винтовка, нижний - ружье), проживем. Необходимые инструменты у Буторина имеются, если еще что понадобится - найдем в пути, на полярных станциях, в портах.
Когда до ледохода оставались считанные дни, Бу–торин сказал мне, что наше путешествие не состоится, если нам не помогут привести в порядок приобретенный им дряхлый мотор "Л-12". Я его успокоил:
- Говори, что надо сделать. Нам поможет мой сосед, электрик "Главархангельскстроя" Степан Никулин. Это - "месс–менд".
- Потолкуй с ним сегодня же. Мотор собран из утильсырья. Нет вала, надо выточить, это главное. И запасной вал нужен, вдруг полетит… Ладно, обойдемся пока одним. Чертеж завтра принесу. До зарезу нужен хоть один запасной винт, постарайся раздобыть. Навигационные морские карты от Белого моря до устья Енисея сможешь достать?
- Попробую.
- Без них мы далеко не уйдем.
- Карты будут. Что еще?
- Разрешения на боевую винтовку и патроны, на рыбалку.
- Сколько нам надо патронов? Штук двадцать?
- Четыреста. На всякий случай. Будут предлагать охотничий карабин, не соглашайся. Это барахло. На белого медведя я лучше с дубиной пойду… Времени мало. Не выйдем за ледоходом - все пойдет прахом…
Да, задерживаться нам было нельзя. По берегам Пи–неги на многие километры тянутся штабеля леса. Скоро начнется молевой сплав древесины, устье реки покроют бонами, там запань, всякое судоходство прекратится до осени. Кроме того, если задержимся, обмелеют реки и озера на Канинском полуострове, и в пути нас не будет окружать весеннее очарование, к чему мы так стремились.
К Степану, моему соседу, приходят все кому не лень, с неисправными утюгами, телевизорами, радиолами, электроплитками, магнитофонами, радиоприемниками - он ремонтирует их играючи, почти не глядя. За работу не берет ни копейки. Если сам не может что–то сделать, сделают его многочисленные друзья.
Начал я ему рассказывать о наших затруднениях с мотором, он даже недослушал.
- Все ясно. Панькина, начальника нашего управления, знаешь? Зайдем завтра к нему, поговоришь, он даст команду. Чтобы рабочие не тайком что–то делали, а в открытую. Понял? Токаря у нас знаешь какие? Ювелиры. Я тебя утречком подниму…
По распоряжению начальника управления Строймеханизации "Главархангельскстроя" все наши заказы выполнялись в механических мастерских без задержки.
Вечером я пригласил некоторых своих друзей на "производственное совещание". Пришли писатели Евгений Коковин, Дмитрий Ушаков, журналисты из "Правды Севера".
Они верили, что эта поездка - всерьез, недоумевали, как опытный моряк, потомственный помор Дмитрии Андреевич Буторин решился на такой посудине выйти в Ледовитый океан.
- Как только выйдете в море, - сказал Ушаков, - вас начнет переворачивать вот так, - он показал рукой, как нас будет крутить, словно шар голубой.
Коковин сидел с безразличным видом, дымил папиросой.
- Карты даст мой племянник Валерий, - он повернулся ко мне. - Он теперь заместитель начальника морского пароходства. Если хочешь, давай завтра сходим к нему вместе на работу.
- Договорились, - ответил я.
Валерия Коковина я видел раза два, слышал, что он - один из лучших наших капитанов, награжден орденом Ленина.