- Не зубоскаль, - останавливает его Валентин, - здесь все серьезно, В общем первую станцию начнем сегодня же. Чтобы не прерывать работ по поиску, судно во время станции будет шарить рыбу в соседних квадратах.
- Ну что, все? - Валентин поднимается из-за стола, сворачивает карту.
- Минуту. Слушайте мое распоряжение. Старшим назначаю инженера Прохорова. Осторожнее с купанием: акулы могут скушать. Пожалуйста…
- Мы их сами скушаем! С потрохами!.. - радостно восклицает Корин. - А купаться придется: это в лодке, не на судне. Там за день живьем на солнце спечешься.
- Все, - говорит капитан, - желаю успеха. Только с акулами осторожно. Это такие твари!..
Притихший, замерзший во время ремонта двигателя "Марлин" оживает. На ботдеке загудели машины - спускают тяжелую, металлическую моторную лодку. Из кормового трюма кок и камбузник Витя достают продукты, боцман меняет воду в плоском деревянном бочонке-анкерке. Около борта уже громоздится гора оборудования: ящики с приборами, резиновая надувная лодка, хлорвиниловый мешок с одеялами и другой - с двумя матрацами. Тут же спасательные пояса, мачта, парус, весла. Бидон с формалином, сачок, планктонная сеть.
В каюте сидит Огнев и, глядя в иллюминатор, качает ногой.
- Покидаю тебя, гитарист-шахматист. - Собирая вещи, я мысленно представляю себе, как будет проходить станция: судно ушло… мы одни, на мертвом якоре. Мы одни, а кругом океан. Я давно мечтал об этом - побывать на лодке в океане. Ощутить, почувствовать, что же это за штука: лодка, а кругом океан? Как-то отошли на задний план каток и приближающийся Новый год с душистой елкой. Ведь не последняя же зима, все впереди! А сейчас станция. Лодка, океан и мы - четверо. Через каждые два часа промер. Промер - и два часа делай что хочешь. Можно и рыбку половить, и искупаться. Здорово!
На койку летят ласты, маска, трубка, фотоаппарат, кинжал. Еще что? Вроде бы и все. Да, мыло. Теперь все.
- Чему радуется человек? - говорит Веня. - Ни тебе поспать, ни тебе отдохнуть; круглые сутки промер за промером. Уже к вечеру будете мечтать о "Марлине".
- Это ты все от зависти. - Сейчас мне уже трудно испортить настроение. - Конечно, будет не легко, но интересно. Уж так надоел теплоход, палуба, каюта! Ну, приветик! Гуд бай!
Незаметно, чтобы не видел Веня, я наклоняюсь и, как будто поправляя подушку, осторожно касаюсь ладонью фотографии над койкой: до встречи!
Когда я тащу все свое снаряжение по коридору, меня нагоняет Бен, Он с разбегу прыгает мне на ногу и повисает, крепко вцепившись в брюки руками. Он всегда так делает, когда я ухожу с теплохода. Когда мы заходим в порты, Бенка повисает на моей ноге и не пускает. И приходится его сажать на цепочку. Ладно, возьму его с собой.
А лодка уже прыгает, скачет у судна. На ее борту белеет написанное мелом "Корифена". В ней горой навалены приборы, мешок с продуктами, одеялами. Петя Скачков в трусах и форменной фуражке стоит у руля, уперев руки в бока, и курит трубку с остролицей физиономией Мефистофеля.
Все, кто свободен от вахты, толпятся на палубе. Боцман возится с толстым сезалевым канатом. К его концу привязан якорь. По штормтрапу мы соскальзываем с "Марлина" в "Корифену". Скачков оттолкнулся багром от борта судна, боцман с матросом, поднатужившись, сдвигают якорь, и он, всплеснув воду, падает в океан, уволакивая за собой канат, прикрепленный к лодке.
Под кормой "Марлина" вздулись зеленые водяные пузыри; дали ход, Двигатель выдохнул через низкую, одетую в красную полосу с серпом и молотом трубу фиолетовый дымок, и теплоход пошел от нас прочь. На палубе замахали руками… на крыло мостика вышел капитан. Приложив ко рту мегафон, он кричит в него. До нас лишь доносится: "…акулы… могут скушать… пожалуйста…" Потом он машет нам мегафоном и что-то говорит в рубку. Через мгновение над океаном разнеслись три прощальных гудка. До свидания, "Марлин"!
До свидания, марлинцы! Мы встретимся вновь через сутки.
Повязав голову марлей, я разобрал имущество и прилег на брезент. Чуть накренившись на левый борт, судно быстро уходило к фиолетовому горизонту. Солнце, распухая на глазах, неторопливо клонится к океану, вечереет. Скачков очищает фитиль керосинового фонаря, Корин и Валентин склонились над раскрытым ящиком, в котором матово поблескивает прибор для измерения течений.
Зыбь не успокаивается. Пожалуй, она стала даже сильнее. А может, зыбь и не усилилась: просто посудина, в которой мы сидим, во много раз меньше "Марлина". Вот ее и швыряет, подбрасывает, валит с борта на борт.
- Ну вот мы и в океане. Одни… - говорит Станислав, - ликуй, Леднев, трепещите, Бомбар и Хейердал!
Я с тревогой поглядываю на волны: не люблю, когда они слишком разгуливаются. Лучше, когда тихо. - Может, перекусим? - предлагает Петр.
- Пожалуй, - соглашается Валентин. - А что там за продукты, Стась?
Корин шевелит ногой пластикатовый мешок.
- Здесь есть все, мой адмирал: хлеб, колбаса, сгущенное молоко, консервы, "заморские фрукты" - апельсины, ананасы. Все из расчета на трое суток.
- Что ж, - говорит Прохоров, взглянув на часы, - до станции тридцать четыре минуты. Успеете ли вы н-набить свои желудки?
- Успеем! - хором восклицают все, выуживая из мешка кольца колбасы, сгущенное молоко и "заморские фрукты".
Через двадцать минут с суточным пайком покончено. Мешок заметно худеет. Колбасные шкурки подхватила и унесла прочь волна, две из шести банок сгущенного молока, булькнув, опустились на морское дно. Они были опустошены корифенцами и тщательно вылизаны Бенкой. Съев по апельсину на сладкое, мы закуриваем, а Бен, подстелив под голову свои штаны, удобно располагается в ящике из-под вертушки…
Быстро темнеет. На небосводе показались низкие, насыщенные влагой тучи, и экипаж "Корифены" нет-нет да и поглядывает на них с тревогой. Сейчас в Гвинейском заливе период тропических ливней. И если там, на судне, это доставляло удовольствие, то в открытой лодке да еще к ночи дождь совсем ни к чему.
Да, как все просто и хорошо казалось с борта судна!.. Сидишь себе в лодке, жуешь апельсины; подошло время - опустили за борт вертушку, подняли ее, записали показания, и опять два часа делай что хочешь: можешь спать, можешь рыбку ловить. Курорт! М-да. Курорт… В действительности все оказалось не так, как предполагалось, К вечеру подул сильный ветер. Может, он и всегда по вечерам дул, но только на "Марлине" мы его не замечали. Подул, развел волны. Может, на судне мы и внимания бы на них не обратили, но сейчас, из этой лодчонки, они кажутся нам огромными.
- Начали!.. - командует Валентин, свешиваясь над водой. Цепляясь ногами за одну из банок, он придерживает руками блестящий белый прибор, чтобы волны не разбили его о металлический борт. Сейчас "морская вертушка" погрузится в воду и опустится к самому дну. Там, у грунта, в траловом, как называют промысловики, слое воды она начнет работать; струи движущегося течения ударят в лопасти вертушки, она закрутится, и специальный счетчик измерит скорость течения, а компас особой конструкции укажет направление движущихся потоков. Вот это нам и надо узнать - скорость и направление течений в траловом слое воды.
- Осторожнее!., - Напрягшееся, в каплях воды лицо Валентина возле самых волн. Корин раскручивает барабан с тросом, густо намазанным солидолом, Я слежу, чтоб трос не соскочил с блока. Метр за метром уходит в глубину. Сначала вертушка чуть виднеется сквозь воду, потом исчезает… Двадцать… тридцать… пятьдесят метров… еще десяток. От резкого крена трос рвется из рук, я налегаю на него то грудью, то плечом, и на коже остаются рыжие мазки.
Скорость и направление. Через каждые два часа. И так в течение суток. Сначала в этой точке океана, на этой станции, потом на десять миль западнее. Потом еще, еще… Всего десять станций - и капитан проложит курс в северные широты. Домой. Там, дома, мы составим карты течений в придонном слое воды и передадим их промысловикам. И тралы у них не будут путаться.
наматываться. Они не будут пустыми. Тралы наполнятся рыбой.
- Стоп!..
Валентин валится на дно лодки, мы с Кориным закрепляем трос, садимся рядом. Вертушка на заданной глубине. А мы с Кориным измазаны солидолом с ног до головы и жирно лоснимся, словно подтаявшие шоколадные фигурки.
Болтанка, Лодка прыгает, кренится и клонится в самых неожиданных направлениях: ветер слева, поверхностное течение справа. Течение и ветер ставят лодку бортом к волнам, И мы болтаемся в ней во всех четырех плоскостях… в голове гудит, к горлу подкатывается горечь. Я судорожно стискиваю зубы: плохо переношу качку. А ветер усиливается. Срывает с волн мохнатые гребешки пены и швыряет в наши лица. Рубашки мокрые насквозь, и нам совсем не жарко. Даже холодно; морская вода, смешиваясь с солидолом, прохладными змейками ползет за воротник, и по всему телу прокатывается озноб.
Ни встать, ни сесть: лодка мотается из стороны в сторону, подскакивает вверх и с крутым креном рушится и темные водяные провалы. Потом рывок - канат не пускает, а лодка рвется, словно хочет развернуться по течению. В шлюпке тихо. Петр, закутавшись в одеяло и надвинув фуражку на самый лоб, дремлет, втиснувшись между мотором и железным бортом. Петру хорошо: он никогда не мучается морской болезнью. Во время шторма у него только аппетит улучшается. И в салоне он с удовольствием съедает мою порцию. Я обычно в это время, слабый и потный, валяюсь на койке и проклинаю тот день и час, когда моя нога впервые вступила на палубу судна. Мне и сейчас тяжело. Даже очень. Но я креплюсь. Я даже напеваю. Мурлыкаю что-то такое беззаботное. Бодренькое, А Стась и Валентин, те как будто И не замечают болтанки, сидят па дне лодки, упершись ногами в борта, и курят. Крепкие парни. Не то что мы с Беном. Я креплюсь, напеваю, а Бенка лежит на дне ящика из-под вертушки и, закрыв лапами глаза, тихонько попискивает. Чтобы на него не падали брызги, Валентин закрывает крышку ящика, оставив небольшую щель, и Бенка затихает, успокаивается. Он не укачался.
Просто боится черных, косматых воли, норовящих с разгона прыгнуть в "Корифену".
- Поднимаем, - говорит Валентин, взглянув на часы. - Петро, зажигай фонарь. Темно.
Стась крутит ручку вьюшки, наматывает на нее мокрый, липкий трос, я придерживаю его, чтобы не соскочил с ролика.
- Стоп! - Валентин свешивается за борт, я держу его за ноги, и "адмирал" осторожно вынимает из воды прибор. Петр светит, и Корин записывает показания в тетрадь: скорость, направление течения.
- Отдыхать… два часа, - командует Валентин, и мы начинаем "отдыхать": садимся на дно лодки и упираемся ногами в противоположный борт.
Петр вешает на мачту фонарь. Тусклый свет освещает грязные побледневшие лица. На небе ни звездочки. В лодке тихо. И никому уже не хочется шутить…
Привалившись боком к анкерку с водой, кутаюсь в одеяло - знобит - и тоскливо высчитываю, сколько еще часов осталось до рассвета. Далеко, еще очень далеко до восхода солнца.
В два часа ночи подходит "Марлин". Капитан показывается на крыле мостика, кричит в мегафон:
- Эй, на "Корифене"! Как там у вас?
- Порядок, - отзывается осунувшийся "адмирал".
- Никто не просится на борт? Может, заменить? Валя смотрит на меня. Я качаю головой: перетерплю.
- Никто! - слабыми, скучными голосами отвечают корифенцы, жадными взорами окидывая металлическую твердыню, в чреве которой есть уютные каюты с мягкими койками.
- Мы пробежимся на юг, миль на тридцать - сорок. Пошарим там рыбу и придем к вам.
Рядом с капитаном появляется Огнев. Взяв мегафон, он гулко зевает в него и говорит:
- Алло, Леднев! Ты не хотел бы сгонять партию в…
Я не отвечаю: просто боюсь разжать зубы. Веня отдаст мегафон капитану и уходит в нашу душноватую, но такую уютную каюту.
- До встречи! - рокочет капитан и поворачивается к нам спиной. Звякает машинный телеграф. "Марлин" уходит. Его огни скрываются из глаз. Мы опять остаемся одни. Наедине с океаном.
А потом… Это было уже не вчера - сегодня. Потом мы опять и опять опускали за борт вертушку. Ночь тянулась нудно, долго. В пятом часу над нами раз-другой громыхнул гром, молния огненным клинком расколола тучи, продырявила их. С тяжелым гулом к нам подошел ливень, надвинулся плотной холодной стеной, и тонны воды обрушились на наши головы. Фонарь упал, разбился. Потоки воды хлынули в лодку. Мы забились под брезент, но вода, быстро наполнявшая лодку, выгнала нас оттуда.
- Свистать всех наверх! - хриплым голосом крикнул "адмирал" и выскочил из-под брезента. Проклиная все на свете: и сам рейс, и Гвинейский залив, и эту, будь она неладна, станцию, я последовал за ним. Кругом кипело. Волны и ливень… кругом одна вода. Пресная вода смешалась с морской. Ливень бил, сглаживал, прижимал волны, но они упорно колыхались, горбились и все так же раскачивали лодку.
- Вылить воду! - прорвался сквозь шум и плеск голос Валентина.
Ведром и кастрюлей мы начали выплескивать воду из лодки. Ее уже налилось почти по колено. В воде плавали наши одеяла, матрацы, ящики из-под приборов. В одном из них испуганно верещал Бен. Ведро и кастрюля. Еще четыре пары рук… а сверху водопад. Лодка грузно осела в воде. Ее стало швырять меньше, но волны были ближе. Их гребни все чаще и чаще переплескивались через борта. Около движка торопливо кланялся и разгибался Скачков - осушал лодку своей вместительной фуражкой. А сверху грохотало, молнии ослепительными штопорами ввинчивались в океан. На мгновение становилось светло, и я видел вздувшиеся мускулы на спине Корина, мокрые волосы Петра, прилипшие прядями ко лбу и вискам, лихорадочно блестевшие глаза Валентина.
Ливень прекратился внезапно. Ушел с шумом и плеском. Ливень ушел, а мы еще с полчаса выгребали из лодки воду. Болели мышцы рук, спины. Повалившись на дно, несколько минут молчали. Только хриплое дыхание слышалось в лодке, да перепуганный Бен попискивал в своем ящике. Я вытащил его, сырого, дрожащего, и Бен крепко вцепился руками в мою шею, спрятал голову у меня под подбородком.
Вскоре отдых закончился.
В темноте работать трудно. Все устали. Глаза слипались. Холодно, сырая одежда не грела, и я слышал, как Корин звонко выстукивал зубами дробь. И я тоже. Челюсти колотились и прыгали, хоть руками придерживай. Трос путался, свивался спиралями… Долго, очень долго опускали вертушку, а потом поднимали ее.
Так прошла ночь.
Тучи расползлись, рассеялись; небосвод посветлел, зарозовел на востоке. Ветер стих, волнение уменьшилось, волны сгладились, и "Корифена" стала меньше дергаться, мотаться на канате.
Уснуть бы… но холодно. Все мокрое. Разобрав вещи, мы развесили матрацы, одеяла, брезент по бортам и, прижавшись друг к Другу, замерли в ожидании тепла.
…Вот и солнце. Никогда раньше не ждали мы его с таким нетерпением. Алый краешек выглянул из-за горизонта и осветил наши похудевшие, испачканные солидолом лица. Огненный шар выкатился из воды, помедлил чуток и неохотно оторвался от кромки океана. Потеплело. От матрацев, одеял, от нас стал подниматься парок. Сморенные теплом и усталостью, мы заснули.
- Подъем! Разоспались, как на курорте!
Черт, как хочется спать! Но где там! Валентин уже вытаскивает вертушку, кладет ее мне на колени, трясет за плечи Корина, Скачкова. Приоткрыв веки, я вижу, как Валя, балансируя руками, делает несколько приседаний, а потом, свесившись за борт, плещет водой в лицо. Вода… Б-рр!.. от одного воспоминания о ночном потоке по спине пробегает дрожь.
Потом мы завтракаем. Хлорвинилоный мешок уберег продукты, мой фотоаппарат, пленки, тетрадь с записями промеров течений. Стало совсем тепло. И чем выше поднималось солнце, тем спокойнее, тише становился океан, тем лучше наше настроение. Аппетит зверский. Колбаса, масло, хлеб, сгущенное молоко - все это быстро исчезает в наших желудках. Меня уже не мутит. Этим морская болезнь и хороша: стоит прекратиться качке - и она проходит.
- Ну вот, ребята, картина проясняется, - говорит Валентин, просматривая тетрадку промеров течений, - мы неплохо поработали. Теченьице-то ого!.. почти полтора узла!.. На зюйд-вест чешет. Ну вот, еще два промера - и будем на "Марлине". Выше нос, Леднев. Ливень был прекрасен, правда, Стась?..
- Угу… - откликается Корин, запихивая в рот кусок колбасы, - душ Шарко, Для укрепления нервов. Коля, еще колбаски…
- А я фураженка немного простирнул. - Петр показывает свою фуражку: козырек у нее раскололся пополам, краб отскочил и, наверно, ушмыгнул в океанскую глубину.
- Постойте! - Валентин предостерегающе поднимает руку, вслушивается: какой-то гул надвигается в нашу сторону с запада. Может, самолет? Нет, не найдется на земле самолета, чтоб его двигатели работали с таким гулом. Но что тогда? Петр вскакивает на капот двигателя, смотрит, прижав ко лбу ладонь козырьком. Над нами солнце, а с запада весь горизонт плотно забит бугристыми тучами. Гул оттуда… свежий ветерок дохнул в лица, рябь волн пробежала по немного успокоившейся поверхности залива. А гул все ближе. Прозрачная пелена набежала на солнце, задернула его словно занавеской. Вот и совсем пропал потускневший солнечный диск: тучи наползали на него, тучи нависли над "Корифеной". Ветерок превратился в ветер, он уже не дышит в наши лица, а задувает так, что нужно отвернуться, чтобы вдохнуть воздух. Ветер несется над водой и бугрит ее высокими короткими волнами. Лодка рвется, мечется. Она то подскакивает, то, гулко стукаясь днищем, проваливается вниз, в пенящую воду. Хватаясь друг за друга, мы ползаем на четвереньках и торопливо крепим вещи, ловим рассыпавшиеся апельсины, прячем продукты в мешок, Становится сумеречно. Почти темно. Гром раз за разом бухает над нашими затылками, и молнии, как корни какого-то дерева, мгновенно выскальзывают из туч и врастают в воду. Становится жутко. Свист, грохот и рев…
- Смерч! - кричит Валентин. - Смотрите!..
Я поворачиваюсь и вижу: метрах в ста от лодки над волнами крутится вихрь. Он вертится на одном месте, увлекая за собой клочья пены, брызги, волны. Вихрь гигантским соском приподнимается над заливом, и из туч навстречу ему тянется такая же крутящаяся громадная капля. Сосок полнеет, разрастается, тянется вверх… Он, как насос, втягивает в себя массу воды и клочковатую каплю из туч. И вот, словно собрав все силы, пенный бугор подскакивает и соединяется с тучами высоченным, вращающимся вокруг своей оси столбом: смерч! Смерч, наводящий ужас на мореплавателей и прибрежных жителей. Смерч, способный засосать в свое нутро океанский лайнер… он растет, пухнет, он приближается к нам…
- Засосет! - выдыхает Стась над моим ухом. - Затянет…