Ничего этого не знали десятки лет. О радиолюбителе Шмидте всегда говорили и писали с. уважением, публиковали его фотографии, "отобразили" его в фильме "Красная палатка". Придумывали даже легенды о том, будто еще в конце 20-х гг. римский папа торжественно принял его в Ватикане и осыпал как одного из главных спасителей итальянской экспедиции бесценными подарками! Лишь усилиями московской журналистки Наталии Григорьевой удалось восстановить канву послекрасинской биографии Шмидта, а в середине 80-х гг. добиться его посмертной реабилитации. Что же касается итальянцев, то в годы войны с гитлеровцами партизаны-гарибальдийцы называли свои отряды именами двух радистов-побратимов, Бьяджи и Шмидта, и память о советском радиолюбителе продолжает жить в Италии по сей день.
"Сборная Союза" таяла на глазах. В Ленинграде арестовывали участников последней экспедиции Самойловича, полярных гидрографов. Начали с Петра Владимировича Орловского, первого начальника гидрографического управления Главсевморпути. После возвращения из "Лагеря трех кораблей" он был схвачен и на восемь лет отправлен в места заключения, после чего вскоре скончался. Всего же в Гидрографическом управлении было арестовано около 15 человек и 149 уволены с работы как "чуждые элементы" (можно без труда догадаться, какая участь ожидала подавляющее большинство из них). Так поступали с арктическими гидрографами, первопроходцами Великой трассы, знатоками ее мелей и шхер, хранителями маяков и иных навигационных знаков, с людьми, без которых невозможна нормальная повседневная жизнь Северного морского пути. Уничтожая их, безжалостно и бездумно "рубили сук" словно не ведая, что творят. Нет, конечно, ведали! Ведали - и рубили...
Отправился под конвоем в северные лагеря знаменитый лоцман Трассы Николай Иванович Евгенов, также зимовавший в составе последней экспедиции Самойловича (мы с вами близко познакомились с ним в главе "Пропавшие экспедиции"), В 1938 г. ему припомнили происхождение, стародавнее сотрудничество с А. В. Колчаком, тесную дружбу с оказавшимися в эмиграции офицерами-гидрографами. Пятидесятилетнего Евгенова увезли в те же края, что и Ермолаева. Первые лагерные годы он работал на лесосплаве, поддерживая существование... плетением лаптей на продажу! Потом повезло: его сделали наблюдателем метеостанции в Котласе. Николай Иванович давал прогнозы вскрытия северных рек, через которые прямо по льду прокладывались временные переправы, и нетрудно сообразить", чем рисковал в случае неудачи ссыльный прогнозист. Крупных ошибок, слава Богу, у Евгенова не было.
Он выжил и по окончании войны вернулся в Ленинград, дождался полной реабилитации и умер в 1964 г. всеми уважаемым ученым, доктором географических наук, почетным полярником. До последнего дня жизни Николай Иванович благоговейно вспоминал тех, кто в конце 30-х гг. пытался помочь ему, репрессированному, в его беде: почетного академика Ю. М. Шокальского, академика А. Н. Крылова, профессора А. И. Толмачева - они не побоялись выступить в его защиту, хотя это и не принесло ни малейшего результата.
Вакханалия разоблачений не сбавляла накала. "Вредителей" находили и в ленинградском Институте народов Севера, и... в столичном Парке культуры и отдыха имени Горького, где развернулась подготовленная сотрудниками Арктического института выставка. На ней, в частности, экспонировались всевозможные карты, модели, схемы, многочисленные образцы полезных ископаемых. Обрушившись на "проявивших халатность" организаторов выставки, журнал "Советская Арктика" гневно взывал: "Мы должны уметь хранить государственную тайну, оберегать ее от диверсантов, троцкистско-бухаринских шпионов!" Это был откровенный удар по геологам-северянам.
Оказывается, объединившись в Арктическом институте, они на весь мир трубили об открытиях, выставляли напоказ минералы и горные породы "для построений спекулятивного характера, для создания себе имени и авторитета "ученых". Эта группа пользовалась неограниченной поддержкой и защитой со стороны директора Самойловича". Одновременно делался зловещий намек на то, что пробравшиеся в Главсевморпуть агенты "скрывали от родины богатства Арктики" - это уже прямое обвинение в адрес другого выдающегося полярного геолога, Николая Николаевича Урванцева.
В начале 50-х гг. как студент кафедры северных полярных стран географического факультета МГУ я имел доступ к тому отделу университетской библиотеки, который именуется известным словом "спецхран". Однажды (это было в конце 1951 г.) я наткнулся там на книгу с абсолютно ничего не говорящей мне фамилией автора, но с крайне заинтересовавшим меня названием: "Два года на Северной Земле", изданной в 1935 г. в Ленинграде. Находка произвела на меня ошеломляющее впечатление и вот почему.
Незадолго до того я прочел книгу "По нехоженой земле", написанную Георгием Алексеевичем Ушаковым, первоисследователем острова Врангеля и архипелага Северной Земли. Речь в ней шла о том, как Ушаков и два его товарища - радист Ходов и каюр Журавлев,- за два года тяжелейшей работы (1930-1932) всесторонне изучили и нанесли на карту этот суровейший архипелаг планеты, пройдя на собаках и пешком свыше пяти тысяч километров. Это был истинный подвиг, за который начальник экспедиции - удостоился ордена Ленина (звания Героя тогда еще не существовало, а то, можно не сомневаться, Г. А. Ушаков получил бы его), два его товарища - орденов Трудового Красного Знамени.
А теперь представьте себе, с каким удивлением узнал я из книги "Два года на Северной Земле", что был в той экспедиции четвертый участник, он же автор данной книги, Николай Николаевич Урванцев, заслуживший, как и Ушаков, орден Ленина! Я тут же полез в монографию В. Ю. Визе "Моря Советской Арктики" и там в главе "Исследования Северной Земли" дважды нашел упоминание (не более) фамилии Урванцева...
Заведующий кафедрой, к которому я прибежал с сумбурным рассказом о "находке", понизив голос (напоминаю: это был 1951 г.), доверительно поведал мне кое-что об Урванцеве. О том, что это мирового класса геолог-поисковик, мыслитель, автор крупнейших открытий, сделанных еще в 20-х гг. на Таймыре. Одно из них - нынешнее Норильское медно-никелевое месторождение. По слухам, добавил профессор, как раз там, в Норильске, и находится сейчас Николай Николаевич, репрессированный (я сделал вид, что понял тогда это слово) то ли в 1938 г., то ли перед самой войной. Что же касается книги Ушакова, то Георгий Алексеевич самоотверженно боролся за то, чтобы сохранить в рукописи фамилию Урванцева, стойко сопротивлялся давлению цензуры и "руководящих товарищей из ЦК", но вынужден был уступить.
К чести Николая Николаевича, он не затаил недоброго чувства по отношению к своему былому соратнику. Когда минуло небытие и Урванцев вернулся на Большую землю, они с Георгием Алексеевичем сердечно обнялись и долго стояли так, не произнося ни слова... Впоследствии книга "По нехоженой земле" выходила еще не раз, и Урванцев навсегда занял в ней подобающее ему место.
В мае 1974 г. я приехал в Ленинград, чтобы поговорить с Николаем Николаевичем о Самойловиче, о котором готовил тогда первую публикацию. За год до того супруги Урванцевы справили золотую свадьбу, обоим перевалило за восемьдесят, но Елизавета Ивановна, постоянная спутница мужа по арктическим кочевьям (исключая Северную Землю), по-прежнему лихо водила автомобиль, сам же Николай Николаевич еще два-три года назад ходил на медведя в новгородских лесах, а сейчас собирался лететь в Новосибирск оппонировать на какой-то докторской защите.
Мы говорили о Самойловиче, но как было удержаться и не расспросить Урванцева о нем самом, тем более что и он, и его жена о наиболее страшных годах жизни повествовали откровенно и обстоятельно. В начале беседы я напомнил Урванцеву эпиграф из его "спецхрановской" книги: "Никто пути пройдённого у нас не отберет" - неужели он предвидел свою горькую и гордую судьбу?
- Ну какое там "предвидел"! Кто вообще мог предвидеть происходившее в стране - просто нравилась песня о коннице Буденного, всего и делов-то! Про Рудольфа Лазаревича сказ особый, человек был хороший, добрый, земля ему пухом. В друзьях мы с ним не состояли, не тот у меня характер, чтобы друзьями обзаводиться, а по работе имелось полное взаимопонимание. Самойлович - директор ВАИ, я - зам по геологии и картографии, Визе Владимир Юльевич - по метеорологии и океанографии...
...Из ведущих ученых Арктического института не репрессировали, кажется, одного Визе. Но как же его шельмовали, как оскорбляли, как угрожали ему еще долгие-долгие годы! В конце концов члена-корреспондента АН СССР, лауреата Сталинской премии Визе вынудили покинуть институт, и он нашел пристанище на географическом факультете ЛГУ, деканом которого был его ученик Герой Советского Союза профессор Виктор Харлампиевич Буйницкий. По словам тех, кто его хорошо знал, был Владимир Юльевич человеком тихим, застенчивым, не способным защитить ни себя, ни других. Но вчитайтесь в его главную историко-географическую книгу "Моря Советской Арктики", и вы, уже представляющие себе размах полярных репрессий, будете ошарашены тем, сколько имен загубленных, оболганных арктических исследователей рискнул упомянуть автор монографии, вышедшей отнюдь не в самую светлую пору отечественной демократии - в 1948 г.! Здесь и Н. И. Евгенов, и М. М. Ермолаев, и Н. Н. Урванцев, и Б. В. Лавров - Борис Васильевич был ветераном Севморпути, большевиком и великим энтузиастом освоения Крайнего Севера. Главный строитель Игарки, награжденный за это в 1934 г. орденом Ленина, начальник треста "Нордвикстрой", призванного дать Арктике собственную нефть, Б. В. Лавров был арестован в 1939 г., и лишь совсем недавно выяснилось, что его расстреляли в июле 1941 г.
- В 1938 г. меня взяли. Взяли - и дали пятнадцать лет. Апеллировал в Верховный суд, и через два года, представьте себе, приговор отменили. Вернулся в Ленинград, а тут как раз скончался Юлий Михайлович Шокальский, он, если не знаете, приходился родным внуком достославной Анне Петровне Керн. Я стоял в траурном карауле у его гроба, многие знакомые меня увидели, и по Ленинграду поползли слухи: дескать, вранье все это, будто наши органы невинных не сажают - еще как сажают! Вон Урванцева выпустили, значит, зря сидел? Вскоре после этого НКВД, чтобы поддержать свою репутацию, меня снова забрало. И дали мне восемь лет за то, что я по своей буржуазной сути должен был принадлежать к вредительской группировке. Мало того, я в ожидании реставрации капитализма в нашей отдельно взятой стране скрыл от Советской власти истинные богатства Таймыра, а за это мне был обещан пост министра геологии в новом, то ли колчаковском, то ли врангелевском, то ли еще каком правительстве!
Открытые Урванцевым в 20-30-е годы норильские месторождения - уголь, графит, медь, никель, кобальт и другие металлы - во время Отечественной войны "сражались" на всех фронтах. Никель, например, требовался для изготовления легированных сталей, необходимых для постройки танков и боевых кораблей. Без поисков и находок геолога Урванцева и его товарищей невозможна была бы деятельность Норильского горнометаллургического комбината, а без нее, как знать, и победа в войне.
- С 1940 по 1956 г, я находился сперва в Актюбинске, а потом уж безвыездно в Норильске. Лизавета Ивановна в звании майора медицинской службы была фронтовым хирургом, затем приехала ко мне, ссыльно-каторжному, в Норильск. Нам дали возможность жить вместе, за это низкий наш поклон покойному Завенягину Авраамию Павловичу. Многие старые норильчане (хотя и не все, тут нечего греха таить) будут поминать его добром. Он был начальником комбината, заместителем наркома цветных металлов и по совместительству замнаркома внутренних дел. А наркомом-то знаете, кто был? Вот то-то! Каково было Авраамию Павловичу служить под Берией?!
Вы спрашиваете, вспоминаю ли я прошлое. Как его забудешь... Только про себя я давно решил так: считай, что угодил под колеса машины, у которой сдали тормоза, вот она и сбила тебя, хорошо еще не на смерть, как других. Вот сейчас мне пишут родственники Бориса Рожкова - моего товарища по давним исследовательским экспедициям. Талантливый был геолог и человек разносторонний, даровитый. Исчез примерно тогда, когда и меня забрали, и по сей день - ни слуху, ни духу (в 1989 г. племянница Бориса Николаевича Рожкова сообщила мне, что за участие в "фашистско-террористическом заговоре против товарища Сталина" Рожков Б. Н. был расстрелян в апреле 1938 г., а спустя двадцать лет посмертно реабилитирован.-3. К.).
Все мое, как говорится, при мне. И два ордена Ленина, и степени, и звания, и книги - вот, пожалуйста, в 1969 г. вышла вторым изданием "Северная Земля", а значит, никому так и не удалось отобрать "пути пройденного"! Есть чем гордиться до конца дней, один Норильск чего стоит. Когда мы в 1973 г. с Лизаветой Ивановной летали туда на нашу золотую свадьбу, город такую встречу нам устроил - в точности как незадолго до того премьер-министру Канады! А вот первую избу, ту, что я еще в 1921 г. ставил, придется, верно, снести. Там нынче развернулось строительство, и домишко торчит прямо средь дороги. Я ребятам сказал: "Сносите, коли надо", а они мне пообещали аккуратно передвинуть избу в другое место, чтобы сохранить...
Сухой невысокий старичок, белые усы, венчик белоснежных волос вокруг лысины, узловатые пальцы крепких еще рук - таков Урванцев весной 1974 г., и жить ему еще целых одиннадцать лет, до девяноста двух. Через несколько дней после его кончины ушла из жизни и Елизавета Ивановна. Мне вспомнились слова, произнесенные однажды на очередном урванцевском юбилее Иваном Дмитриевичем Папаниным:
- Придет время, и мы поставим тебе, Николай Николаевич, еще при твоей жизни, памятник из чистого золота. Сделаем его во весь рост, металла жалеть не станем!..
Хватали, сажали, ссылали, мучили и расстреливали полярных гидрографов, полярных геологов, полярных моряков - капитанов, радистов и механиков. Моряки на Крайнем Севере, надо заметить, особо уязвимы: если аварийность на любом флоте и по сей день весьма велика, то в Заполярье к непредсказуемой стихии океана прибавляется еще стихия льда и многомесячной полярной ночи, и понятно, что редкая навигация на Северном морском пути обходится без происшествий, а то и аварий. Там же, где авария, там в былые годы мгновенно звучало универсальное слово: "враг".
Арктических моряков преследовали и до, и после, и во время Великой Отечественной войны. Бесследно исчез в 30-е гг. Дмитрий Сергеевич Дуплицкий, руководивший в 1934 г. сквозным плаванием по Северному морскому пути ледокола "Литке" и получивший за тот рейс орден Ленина. Жестоко обошлись с именитым капитаном-ледоколыциком Юрием Константиновичем Хлебниковым, кавалером ордена Ленина за предвоенные навигации и редчайшего для моряка гражданского флота ордена Нахимова - за войну, за героические плавания на ледоколе "Микоян" и других ледокольных кораблях. А уже после войны капитана Хлебникова отправили, как он любил выражаться, "на сталинский курорт", в шахты Воркуты, где ему предстояло в течение десяти лет быть "почетным шахтером"... Однако повезло - наступил 1954 г., и Юрий Константинович, промучившись "всего" шесть лет, снова вернулся в Арктику, на капитанский мостик, и года за два до кончины в 1976 г., уже на пороге семидесятипятилетия, совершил свой последний рейс на танкере в роли капитана-наставника.
Особенно чудовищными выглядят репрессии времен Отечественной войны. Полярных капитанов, представителей, как говорится, "штучной", а никак не массовой профессии, людей, обеспечивавших фронт и тыл жизненно необходимыми товарами и грузами, грубо вырывали на расправу прямо с мостика по любому навету. Судьбе было угодно, чтобы пострадали два однофамильца, два капитана Корельских. Василия Павловича обвинили в 1943 г. в том, что по его оплошности погибла шедшая на буксире баржа, и хотя случилось это во время свирепого шторма, капитан отсидел в лагерях восемь лет, от звонка до звонка. А вот Александра Гавриловича Корельского приговорили к расстрелу...
11 сентября 1941 г. ледокольный пароход "Садко" наскочил в Карском море на подводную мель. Океан был неспокоен, и судно, продержавшись на плаву двое суток, затонуло. Экипаж спасли моряки с подошедшего ледокола "Ленин", погиб один кочегар, обварившийся паром. И несмотря на то что злополучная мель не была отмечена ни на одной карте, а это по всем законам (начиная с понятия здравого смысла) снимает всякую ответственность с капитана; тем более полярного (льды вынуждают штурманов все время маневрировать, резко менять курс), Александр Гаврилович Корельский, испытанный и храбрый архангельский помор, был расстрелян в самом начале войны по обвинению во вредительстве и предательстве!
Своеобразно складывалась ситуация в авиации Главсевморпути. Сталин питал всем известную слабость к своим "соколам" и никого из первых Героев (а ими, как мы знаем, были полярные пилоты) не тронул. Не тронул он и авиаторов следующего поколения, тех кто совершал трансарктические перелеты, высаживал на полюсные льды папанинскую экспедицию, искал Леваневского, осуществил перед самой войной труднейший и рискованный полет к Полюсу относительной недоступности. Но, как сейчас выясняется, "не трогал" он полярную авиацию вовсе не случайно - у нее был защитник.
В 1984 г. отмечалось восьмидесятилетие одного из ее создателей и первого начальника, генерал-лейтенанта авиации Героя Советского Союза Марка Ивановича Шевелева. Слово на юбилее взял арктический и антарктический летчик, тоже Герой и генерал, Илья Павлович Мазурук (скончавшийся в январе 1989 г.). Человек прямой и резкий, совершенно не склонный к сантиментам, он вдруг, неожиданно для всех (в том числе, кажется, и для самого юбиляра), сказал с волнением в Голосе:
- У нас в полярной авиации в конце 30-х гг. было несколько сот летчиков, штурманов, радистов, механиков, наземного персонала, и вот запомните то, что я вам скажу, дорогие друзья: ни одного из них Марк Иванович в лапы культа не отдал, ни одного! (Те, кто читал в журнале "Знамя" в № 1-2 за 1988 г. "Записки" наркома вооружения Б. Л. Ванникова, знают, что без санкции наркома или другого руководителя подобного ранга "органы" не подымали руку на видных специалистов, на людей, известных стране. Марк Иванович Шевелев, будучи заместителем начальника Главсевморпути, являлся, таким образом, заместителем наркома и, очевидно, обладал немалой властью.- 3. К.). Что греха таить, бывали у нас и частые дисциплинарные нарушения, и аварии случались, и катастрофы с жертвами, но Марк Иванович был всем нам отцом родным и не дал в обиду никого. Нескольких пилотов в Сибири и на Дальнем Востоке, правда, арестовали, но ему удалось всех отбить. Без лишних слов ясно, что рисковал он при этом головой - сколько тогда исчезло без возврата таких же, как он, Героев и депутатов, да и наркомов, осмеливавшихся заступиться за невинных. А он вот рисковал, действовал и победил!
Потом Илья Павлович высказал свою версию поведения Сталина в связи с успехами в Арктике. Мазурук подметил характерную для вождя черту: тот всегда виртуозно пользовался плодами работы советских полярников, равно как и других - "стахановцев производства", "стахановцев полей" и т. п. Любое значительное открытие, любое проявление героизма и самоотверженности шли ему "в актив". Щедро одаривая героев, Сталин слепил блеском их звезд тех, кто пытался разобраться в происходящем. И надо признаться, изрядно в том преуспел.