Стало уже притчей во языцех поминать бранными словами мошенников-поставщиков, снабдивших экспедицию испорченными продуктами и негодным снаряжением. Ни один биограф Седова не преминет саркастически вспомнить жалких дворняжек, которых в самый последний момент стали собирать по всему Архангельску (из 85 ездовых собак лишь 35 были заблаговременно закуплены в Тобольской губернии). А ведь даже зарубежные арктические мореплаватели и путешественники заранее и с превеликой тщательностью отбирали и приобретали с помощью русских посредников знаменитых чистокровных сибирских лаек. Именно так поступил в 90-х гг. прошлого века Нансен, готовивший экспедицию на "Фраме". Ну и в завершение разговора о транспортных средствах следует привести совсем уже анекдотический пример: Седов всерьез подумывал о впряженном в нарты дрессированном белом медведе...
Давно напрашивается вопрос: где же был при всем при этом сам начальник экспедиции, почему во всех бедах мы обвиняем исключительно поставщиков да набившее оскомину самодержавие, испокон веков губившее передовых самобытных людей?!
Георгий Яковлевич Седов, безусловно, хотел "как лучше" - ведь не враг же он сам себе. Но, опрометчиво дав клятву в кратчайшие сроки одолеть полюс, он тут же попал в жесточайший цейтнот. Летняя северная навигация катастрофически шла на убыль, а прорех в подготовке экспедиции с каждым днем становилось все больше. Наверное, наиболее верным объяснением неминуемого провала еще не начавшейся арктической операции было бы следующее: у Седова просто-напросто не оказалось способностей организатора операции подобного масштаба. Не было ему дано такого дара, и все, и ничего в том зазорного нет! Он был человеком высокого темперамента, легко загорающимся, трудно управляемым и невероятно упрямым, здравый смысл нередко отступал у него под натиском минутного каприза. А руководителю полюсной экспедиции, и это полностью доказала реальная жизнь, обязательно требуются горячее сердце и холодный ум. Второго качества Седову явно недоставало.
Нервозность и непоследовательность начальника неоднократно проявлялись и в ходе подготовки, и в ходе плавания, и во время двух зимовок, на Новой Земле и Земле Франца-Иосифа. Чего стоит, например, такой дикий поступок: узнав, что судно перегружено и архангельские власти препятствуют его выходу в море, Седов в ярости приказал сбросить с палубы на причал первые попавшиеся под руку грузы, в числе которых оказались нансеновские примусы, основное средство жизнеобеспечения любой полярной экспедиции! При этом он бросил в сердцах: "К черту! Обойдемся без них!.."
Прекрасный, великий и могучий русский язык чрезвычайно гибок. Можно сказать: "неврастеник", можно - "вспыльчивый", можно назвать сумасброда одержимым, самоубийцу - героем. Почти все писавшие и пишущие о Г. Я. Седове предпочитают термины из "второго ряда", смягчают эпитеты и метафоры, не рискуя давать резкие словесные характеристики. Дело, однако, не в словах, а в поступках, а они у Седова случались всякие, в том числе и плохие.
Он угрожал матросам револьвером, бил по лицу даже наиболее преданных ему, тех, кто потом сопровождал его в так называемом полюсном походе. Яростно матерился, грозил судом и расправой непокорным и недисциплинированным, дрался, а потом истово (и, несомненно, искренне, поскольку был человеком честным и прямодушным) каялся, и прилюдно, и в сокровенных дневниковых записях. Был верным долгу, самоотверженным и храбрым морским офицером, но в то же время, как писал участник седовской экспедиции В. Ю. Визе, "гнусное влияние среды сказалось даже на этом сильном и светлом человеке".
Экспедиция никак не могла завершиться успехом, если иметь в виду ее главную цель - Северный полюс. Об этом знали и многие из тех, кто с самого начала критиковал план Седова, и те, кто в национал-шовинистическом угаре бездумно кричал "ура". Никакие молебны и шествия с хоругвями (а их было предостаточно в городе Архангельске накануне выхода "Фоки" в море) не в состоянии одолеть невежества, неумения, упрямой самоуверенности, всего того, что входит в широкое понятие - "противоречивый характер".
В первый год "Фока" (переименованный в "Михаила Суворина") зазимовал на Новой Земле, а в следующую навигацию дошел до Земли Франца-Иосифа и здесь, в бухте Тихой, встал на вторую зимовку. В научном отношении обе они дали немало, сам Седов поработал на совесть, совершая дальние походы по берегам в сопровождении кого-нибудь из матросов. Проводимые им гидрографические исследования дополняли наблюдения других участников экспедиции - геолога М. А. Павлова, бактериолога П. Г. Кушакова, художника и натуралиста Н. В. Пинегина и особенно двадцатишестилетнего метеоролога и географа В. Ю. Визе. Будущий крупный ученый-северовед, член-корреспондент АН СССР, первый ледовый прогнозист мира, знаток климата и вод Арктики, ее признанный дотошный историк, Владимир Юльевич всегда считал началом своего становления как исследователя участие в экспедиции Г. Я. Седова.
Весной 1914 г. отряд из трех человек вышел из бухты Тихой на север. Это были начальник экспедиции и два матроса, Григорий Линник и Александр Пустошный. Вплоть до самого последнего момента Седова дружно уговаривали отказаться от старта. Пинегин обратился к нему с письмом, убеждая его отменить задуманное - ведь к тому времени Седов уже тяжело болел цингой и едва передвигал ноги, здоровье обоих матросов также было подорвано двумя изнурительными зимовками и плохой пищей - а впереди лежал путь в тысячу километров туда и тысячу обратно! Между тем Седов взял корма для собак лишь на дорогу до полюса, предполагая на обратном пути скармливать ослабевших псов их более выносливым сородичам. Что же до рациона питания для людей, то он был рассчитан по крайне урезанной норме, но и в этом случае, достигни они точки полюса, им пришлось бы самим волочить на нартах по полтора центнера на брата, что поистине абсурдно (и на это в свое время обращали внимание полярные авторитеты, обсуждавшие планы экспедиции).
Небезынтересно сегодня перечитать некоторые мысли Визе, которые он заносил в дневник перед выходом Седова в последний поход. "Г. Я. все продолжает думать о полюсе. Он упрям и наивен... Нужно совершенно не знать полярную литературу, чтобы с таким снаряжением, как наше, мечтать о полюсе... Г. Я. в беседе со мной в первый раз откровенно заявил, что считает свою санную экспедицию к полюсу "безумной попыткой", но что он все-таки ни за что не откажется от нее, пока у него не кончится последний сухарь... Видно, нервная система Г, Я. расшатана вконец". Далее говорится, что Седов рассвирепел из-за очередного случая воровства и угрожал "застрелить мерзавца". "При этом, - продолжает Визе, - Г. Я. задыхался и топал ногами. И в таком состоянии этот человек в ближайшие дни собирается выходить к полюсу!"
Все мольбы товарищей начальник экспедиции отверг и покинул бухту Тихую. С его обостренным честолюбием, переходившим, судя по всему, в непомерное тщеславие, Седов уже не мог позволить себе вернуться домой "без полюса". Он твердо обещал (и провозгласил это на весь белый свет), что победит - и вот теперь пришлось выбирать смерть, а не бесчестье, ожидавшее его на Большой земле. Те же самые доброжелатели, которые не жалели хвалебных слов в 1912 г., теперь, два года спустя, презрительно отвернулись бы от ими же сотворенного кумира, не оправдавшего их надежд. Не исключено даже - потребовали бы расследования причин провала, материальных санкций (и голоса такого рода действительно прозвучали уже в 1914 г.). Следовательно, без победы возвращаться было невозможно. Вот он и не вернулся.
В пути Седов слабел с каждым часом. У обоих матросов тоже появились признаки цинги, у Пустошного то и дело принималась идти горлом кровь. 5 марта 1914 г., когда отрядик находился на морском льду в двух-трех километрах от берега самого северного в архипелаге Земли Франца-Иосифа острова Рудольфа, Георгий Яковлевич скончался. Последними его словами были:
- Боже мой, Боже мой, Линник, поддержи! (Матрос все время поддерживал руками голову лежавшего на нартах начальника, часто впадавшего в беспамятство. И Линник, и Пустошный оставались верны Седову до самого конца. О том, что своим самоубийственным поступком он обрекал на почти стопроцентную гибель двух ни в чем не повинных людей да и ставил попутно в тяжкую ситуацию зимовавших в бухте Тихой товарищей, - об этом никто как-то не думал...).
По словам матросов, чудом сумевших вернуться на зимовку, они отвезли тело старшего лейтенанта на ближайший берег острова Рудольфа и похоронили его среди камней то ли на мысе Аук, то ли на мысе Бророк - оба были малограмотны, плохо ориентировались на местности. Самые тщательные поиски могилы Седова, проводившиеся на Рудольфе в 1938 г. и в последующие годы, не дали результата, что породило немало зловещих домыслов...
На Большой земле тем временем росло беспокойство за судьбу "Фоки" и его экипаж. Связи с экспедицией не было: Седов в последний момент решил оставить на берегу судовую радиостанцию из-за неявки радиотелеграфиста, представителя диковинной для той эпохи профессии. Причем и тут имеется характерный штришок. Давая интервью газетчикам незадолго до выхода в море, начальник экспедиции заявил, что вообще-то кандидат в радиотелеграфисты у него появился, предлагал тут свои услуги один инородец, но он, Седов, решил отказаться от "сомнительной" кандидатуры!
Одним из тех, кто первым высказал беспокойство по поводу исчезновения экспедиций Седова, Брусилова и Русанова, был Леонид Львович Брейтфус, организатор многих научных начинаний на Крайнем Севере. Заведуя гидрометеорологической частью Главного гидрографического управления в Петербурге, он, как никто другой, способствовал освоению арктической трасты, активно поддержав, в частности, ГЭ СЛО под начальством Б. А. Вилькицкого.
Благодаря таким энтузиастам, как Брейтфус, поисково-спасательные работы были начаты. Но взгляните на рапорт, направленный в 1914 г. на имя начальника Главного морского штаба России руководителем военной гидрографии генерал-лейтенантом М. Е. Жданко. Перечислив фамилии ряда адмиралов, каперангов и кавторангов, которым было предложено возглавить экспедицию на поиски Г. Я. Седова, генерал констатировал, что все они, по размышлении, отказались от такого предложения, и, заключал М. Е. Жданко, "я не мог не видеть, насколько непопулярен, чтоб не сказать больше, Седов среди них".
Знаменательное признание! Ничего подобного не отмечено по отношению к Русанову, равно как к Брусилову или Вилькицкому, экспедиция которого также считалась какое-то время исчезнувшей,- всех их искали охотно и настойчиво. На поиски Седова, конечно, тоже вышли, ведь в таком деле антипатии к отдельно взятой личности не могут пересилить тревогу за судьбу остальных. "Фока", однако, сумел с величайшими трудностями самостоятельно возвратиться на Большую землю.
В августе 1914 г. судно пришло в Архангельск. На безлюдной Земле Франца-Иосифа остались две могилы - Седова и механика И. А. Зандера, умершего от цинги в бухте Тихой. Правда, экипажу "Фоки" посчастливилось подобрать на одном из островов архипелага двух участников экспедиции Брусилова, штурмана Альбанова и матроса Конрада (через несколько лет Л. Л. Брейтфус помог Альбанову опубликовать известный нам дневник). Шла мировая война, никому не было дела до полярников, тем более отнюдь не триумфаторов. Но минуло всего десять лет, и имя Георгия Седова стремительно заняло не просто высокое - высочайшее место в русской арктической иерархии. Как же это произошло?
В первые послереволюционные годы пресса как бы по инерции не жаловала Седова. Его величали и монархистом, и неврастеником, и нововременцем, и самоубийцей. Однако после выхода в свет книги Н. В. Пинегина "В ледяных просторах" (1924 г.), где были подчеркнуты одни только положительные черты личности героя, имя Седова сделалось символом всего лучшего, возвышенного, доблестного в отечественной полярной истории. Причем - и это следует особо отметить - символом едва ли не единственным. А поскольку книга Пинегина многократно издавалась под разными названиями, поколения читателей прошли своеобразную "седовскую" выучку, прочно восприняв и впитав в себя светлый образ героя и мученика (имеется в виду не только мучительная смерть во льдах, но и непонимание, непризнание, шельмование в условиях царского самодержавия), отдавшего жизнь за идею, за Северный полюс.
Имя Седова стало быстро оттеснять все прочие имена, и это поразительно - ведь летопись русской Арктики насыщена сотнями фамилий храбрецов-первопроходцев, отдавших Северу и все свои силы, и нередко саму жизнь (надеюсь, читатель этой книги уже успел в том убедиться). Ни одна монография, ни одна статья по истории исследования. Заполярья не обходилась (и по сей день не обходится) без почтительного, а чаще безудержно восторженного рассказа о седовской экспедиции. Словно она без жертв и потерь завершилась небывалым успехом, "покорением" полюса! "Экспедиция выдающегося русского полярного путешественника Георгия Яковлевича Седова к Северному полюсу" - вот какие слова как бы навечно начертаны на знаменах, овевающих имя и деяния старшего лейтенанта. Полноте, какой полюс, при чем тут полюс? Позволительно ли поминать всуе эту и доселе труднодостижимую точку, на пути к которой Седовым было преодолено всего около двухсот километров? Двухсот из двух с лишним тысяч!
Отдельные голоса, взывавшие к объективности, время от времени раздавались и в 20-е, и в 30-е гг., но они смолкали один за другим. Замолк писатель и историк Арктики Б. Г. Островский, замолк В. Ю. Визе, рискнувший опубликовать в 1939 г. в журнале "Новый мир" вполне доброжелательные, хотя и несколько критические заметки-воспоминания о Седове - Владимира Юльевича тотчас резко, в духе времени, одернули в журнале "Советская Арктика", и до конца дней он уже не высказывал о своем бывшем начальнике ни одного "негативного" слова.
О Седове, единственном, если не ошибаюсь, русском полярнике, вышла книга в престижной серии ЖЗЛ, о нем слагались стихи и поэмы. Большой и мужественный художник слова Николай Заболоцкий отдал в 1937 г. поэтическую дань "отважному сыну Земли", чей "старый компас мы сменили новым", и теперь вот "жить бы нам на свете без предела, вгрызаясь в льды, меняя русла рек...". Поэт боготворит Седова, он пишет о нем влюбленно и вдохновенно, завершая свое произведение так:
И мы пойдем в урочища любые,
И если смерть застигнет у снегов,
Лишь одного просил бы у судьбы я:
Так умереть, как умирал Седов.
Как страшно он умирал, мы знаем (и поэт тоже знал). Помним также, что возле его могилы остались два осиротевших полуживых матроса, увлеченных фанатиком полюса в гибельный поход, откуда - уж он-то ведал это точно! - нет возврата. Нужно ли, этично ли воспевать такой поход и такую смерть? Можно ли "равняться" на нее? И одно дело, когда романтик Заболоцкий героизирует в конце 30-х гг. и Седова, и его гибель, а другое - когда мы, сегодняшние, умудренные опытом истории, в том числе кровавой истории личностей и их культа, продолжаем, ничтоже сумняшеся, призывать молодежь "делать жизнь" с Седова. Убежден, что это безнравственно и опасно.
Снова и снова скажу: Георгий Яковлевич был ярким, незаурядным человеком, хорошим специалистом-гидрографом, заслуживающим уважения и признательности. Но неужели не ясно, что идти к полюсам, в Арктику и Антарктику, в бурные моря, на высокие вершины, в глубины недр и океанов - словом, в любую трудную и рискованную экспедицию - идти, как он, без длительной подготовки, без мало-мальского опыта походов по дрейфующим льдам (у него этот опыт равнялся нулю, а Роберту Пири, чтобы приблизиться к заветной полюсной точке, понадобилось 23 года!), презирая дельные советы и здравый смысл, да еще не, стыдясь саморекламы,- так идти нельзя. Ни в былые времена, ни в наши дни, ни когда-либо в будущем!
Спрошу читателя (и себя самого): неужели хоть кто-то согласится, чтобы его собственные дети и внуки, поставив перед собой, подобно Седову, благородную цель, также отправились бы на ее достижение "по-седовски", образно говоря, с архангельскими дворняжками и без нансеновских примусов, а потом в лютых муках, физических и моральных, погибли бы, сделав на пути к светлой и святой цели всего лишь сто (тысячу, десять тысяч, это не столь важно) шагов? Думаю, такого не захотел бы ни для себя, ни для своих близких ни один находящийся в трезвом рассудке человек.
Пишу эти строки, а всевозможные газеты и еженедельники продолжают поставлять кроссворды, где требуется отгадать фамилию знаменитого (выдающегося, известного, замечательного) отечественного полярного исследователя из пяти букв. И поверьте мне, чаще всего это вовсе не Ф. П. Литке, мореплаватель и создатель Русского географического общества, не Э. В. Толль, северный путешественник-романтик, не А. С. Кучин, двадцатичетырехлетний капитан русановского "Геркулеса", моряк и океанограф, которого и в России, и в Норвегии, где он жил в эмиграции, считали чуть ли не будущим Ломоносовым-настолько громкое имя успел он себе составить, не Герой Советского Союза М. М. Сомов, крупнейший исследователь Арктики и Антарктики. Нет, как правило, это именно он, Г. Я. Седов, прославленный русский полярник, трижды прославленный... потомками.
Как произошла подмена, как вместо реального, живого, противоречивого, трагического Седова появился запретный для какой бы то ни было критики монумент? Проще всего, зная, что окончательно этот монумент был воздвигнут в 30-е гг., было бы считать данный процесс неизбежным: большой культ не может не порождать другие культы и культики. В прекрасной статье "О романтической идеологии", опубликованной в "Новом мире" (1989, № 4), Анатолий Якобсон сформулировал исчерпывающую, на мой взгляд, мысль: "Для террора необходимо было общественное сознание, воспитанное в духе отчуждения, преклонения, в духе обожания кумиров-идей и кумиров-людей. Казенная, монопольная идеология по всем каналам устремлялась к сознанию масс, внедряя дух идолопоклонства. Одним из таких каналов была художественная литература". И добавим - историко-географическая.
В самом деле, они ведь были повсеместно, новорожденные кумиры-выдвиженцы, и в науке, и в культуре, и в шахте, и за рычагами трактора. "Когда страна прижжет быть героем, у нас героем становится любой" - и становились, причем часто вполне заслуженно. Но отдельных героев приходилось сначала специально прославлять, а потом утверждать. Именно подобное, вероятнее всего, произошло с Г. Я. Седовым.
Его художественно исполненный в многочисленных книгах облик, несомненно, пришелся по вкусу тем, кто дирижировал становлением героев: человек из народа, которому власти втыкали палки в колеса, отважный патриот державы. Даже надежда на пресловуто-знаменитое "авось", то и дело являвшая себя и в его высказываниях, и в его поступках, не могла не импонировать вождям и народу, так как в ней не без оснований виделись размах, удаль, безоглядная смелость. А в итоге- "безумство храбрых" и, разумеется, гордая смерть Седова, как ничто другое рождавшая ореол вокруг его имени, ибо это была жертва, принесенная на алтарь Отечества.