Тем временем из Лиамбье выплыли в реку Лееба; там тоже водилось полно крокодилов, таскавших скот и даже детей. Но зато вдоль реки жило множество диких пчел, а берега покрывали медоносные цветы: путники вдоволь отведали дивного нектара.
Шел проливной дождь, когда доктор прибыл в землю балонда; этим племенем управляла высокая сильная женщина по имени Маненко. Его радушно приютили, встретив с музыкой - звуками маримбы. Маримба, да будет вам известно, нечто вроде дикарского пианино, очень, конечно, примитивного, но весьма остроумного. Инструмент состоит из двух горизонтальных и двух вертикальных деревянных перекладин, на которых укреплены вертикально пятнадцать клавиш, тоже деревянных. Клавиши имеют шесть - восемь сантиметров в длину и сорок пять в ширину; под каждую клавишу ставят резонатором полую тыкву. Звук извлекают, ударяя по клавишам барабанными палочками. Высота звука зависит от толщины клавиши и размера тыквы. Инструмент, конечно, варварский, но интересный, особенно когда музыкант - пианист и барабанщик одновременно - хорошо знает свое дело.
Здесь доктор впервые увидел, как туземцы скрепляют кровью клятву в вечной дружбе, разорвать которую способна только смерть. Два человека, желающих участвовать в этом важном обряде, садятся друг напротив друга. Рядом с каждым из них стоит кувшин туземного пива помбе. Оба делают себе на руках, на животе, на лбу и на правой щеке надрезы. К ранке прикладывают травинку, по которой капли крови стекают в пиво, после чего друзья по очереди пьют из кувшина.
Ливингстона хорошо принимали все, кого он только встречал в пути. Некто Шинте, например, подарил ему раковину, по стоимости равную рабу. Затем доктор прибыл к Катеме - оригиналу в зелено-коричневой одежде и жемчужном шлеме, причудливо разукрашенном перьями.
Далее Ливингстон пересек озеро Дилоло и реку Касаи - великолепную реку стометровой ширины; лодки для переправы туземцы дали путешественнику бесплатно. Через несколько дней доктор добрался до Нжамби, где у него стали вымогать выкуп - признак того, что вы приближаетесь к цивилизованной местности. Так как у доктора с собой были только инструменты для съемки маршрута да несколько одеял, Ливингстону приходилось вести долгие переговоры с туземцами; он их насилу убедил, что взять с него нечего.
После многих приключений Ливингстон прибыл наконец в Кассандже - самую отдаленную от побережья Атлантики португальскую миссию. Первый встреченный им человек спросил у англичанина - что бы вы думали? паспорт! - и отвел к губернатору…
Губернатор оказался не таким формалистом, как его подчиненный, и встретил доблестного путешественника с распростертыми объятиями. Не спрашивая никаких документов, губернатор снабдил отряд всем необходимым.
Наконец 31 мая 1854 года желания Ливингстона исполнились и труды увенчались успехом. Он находился на побережье Атлантического океана, в Луанде, столице Анголы, то есть пересек южную часть Африканского континента с юга на северо-запад. Ливингстон прожил в португальской колонии несколько месяцев: с одной стороны, чтобы изучить город с окрестностями, с другой - поправить здоровье.
"Раньше, - пишет путешественник, - Сан-Паулу-ди-Луанда был значительным городом; теперь в нем не более двенадцати тысяч жителей, большая часть которых цветные. Следы былого величия видны до сих пор. Из двух самых красивых церквей города одна, построенная иезуитами, превращена в мастерскую, величественный интерьер другой служит хлевом для быков. Отлично сохранились три форта, много в городе и больших каменных домов - но почти все жилища туземцев построены из веток, обмазанных глиной. Повсюду в городе множество тенистых деревьев, и с моря Луанда выглядит весьма привлекательно.
Португальцы - опытные колонизаторы; у них достало здравого смысла не трогать общественное устройство туземцев и не обременять африканцев новыми законами. Некоторые туземные племена до сих пор сами управляют своими владениями. Например, вождь племени банго сохраняет титул сова, при нем действует племенной совет; народ ведет тот же образ жизни, что и до колонизации.
Местное общество состоит из лиц важных и не очень, которые имеют право носить обувь и называют себя "белыми" (хотя все они очень даже чернокожие), а прочих соплеменников - неграми. Эти привилегированные особы предоставляют заботу о пропитании женам, сами же проводят время, упиваясь тодди. Тодди - не что иное, как сок масличной пальмы; он безвреден и приятен на вкус, когда течет из дерева, но, перебродив несколько часов, ударяет в голову и часто доводит до преступления. Туземцы называют его "малова"; это "бич страны".
Двадцатого сентября 1854 года Ливингстон покинул Луанду и приблизительно той же дорогой вернулся в Линьянти. Он смог, однако, увидеть новые племена, нравы которых представляли особый интерес для такого исследователя, как наш доктор.
На берегу речки Тамба, к югу от земель чибокве, он встретил, например, туземцев, поразивших его цивилизованностью и кротким нравом.
"У жителей берегов Тамбы, - говорит Ливингстон в путевых записках, - кожа черная с оливковым оттенком. Зубы они подпиливают, чтобы стали острыми, и из-за этого улыбка женщин становится страшноватой - что-то вроде ухмылки аллигатора. Интересно, что дикари выказывают такое же разнообразие вкусов, как и цивилизованные люди. Одни туземцы увлеченно заняты своим туалетом; масло со старательно намазанных голов капает им на плечи, волосы с изысканнейшим щегольством закручены и заплетены, а одежда расшита какими-нибудь узорами. Другие с утра до вечера, а то и до глубокой ночи музицируют. Большинство музыкантов по бедности колки для инструментов делают не из железа, а из бамбука. Есть ли слушатели или нет - все равно музыканты играют. Иные туземцы выказывают нрав воинственный и не выходят из лачуг без лука со стрелами или ружья, украшенного лоскутами шкур всех убитых животных. Кто-то из соседей повсюду носит с собой клетку с певчими птицами, а некоторые женщины откармливают щенков (здесь едят собачатину).
Поселения туземцев обычно расположены в лесу, состоят из беспорядочно разбросанных лачуг темного дерева, окружены банановыми посадками, хлопковыми и табачными плантациями. У каждой хижины есть терраса, где сушат маниоковые корни и муку. По стенам развешаны клетки с домашней птицей, на крыше стоят корзины, где куры несут яйца.
При въезде в деревню женщины и дети предлагают вам товары. Торгуясь, они трещат без умолку, но при заключении сделки вежливы и доброжелательны. Торговки настаивают, например, чтобы мои спутники обменяли на их муку говядину, заготовленную специально для продажи; в конце концов они остаются довольны крохотным кусочком мяса - думается, им нравится сам процесс торговли…"
Чтобы не погубить результаты исследований, путешественник вынужден был идти медленно. Через одиннадцать месяцев доктор и его отряд вернулись в Линьянти. Путешествие в Сан-Паулу-ди-Луанда длилось более двух лет, но доктора еще ожидали лошади, оставленные в Линьянти в 1853 году!
Повозку и остальные вещи Ливингстон также нашел в отличном состоянии. Всех жителей созвали послушать рассказ о его путешествии и присутствовать при вручении подарков, которые португальский губернатор и купцы из Сан-Паулу-ди-Луанда поручили передать Секелету. Ливингстон объяснил, что дары белых - свидетельство дружбы и намерения торговать с макололо.
"Дары, - рассказывает доктор, - вызвали бурю восторга. Когда на следующее утро Секелету появился в церкви в полковничьем мундире, все больше смотрели на него, чем слушали мою проповедь. Впрочем, макололо так добры и так трогательно относятся ко мне, что я закрываю глаза на их рассеянность в церкви".
Открыв дикарям из дебрей Южной Африки дорогу к европейским поселениям на побережье Атлантики - дорогу для торговли с туземцами, - Ливингстон задумал проложить для них путь и к восточному берегу материка.
Два пути лежали перед ним - путь к Занзибару и путь по Замбези. Дорога на Занзибар была, пожалуй, легче благодаря мирному и доброжелательному характеру местных жителей, тогда как на Замбези жили воинственные племена, смертельно враждовавшие порой с макололо.
Но Замбези - тот крупный водный путь, который в состоянии связать центральные области с восточным побережьем. Поэтому Ливингстон отправился вдоль по реке, левым берегом. Он полагал, что Тете - самая дальняя португальская станция - находится именно на этом берегу. Позже оказалось, что это не так - географ, составлявший карту, по которой Ливингстон намечал маршрут, ошибся.
Приняв решение, доктор покинул Линьянти 3 ноября 1855 года; с ним шли Секелету и еще около двухсот человек.
Вся племенная знать вызвалась сопровождать путешественников. Впрочем, они и кормились за счет вождя, который на каждой остановке пополнял стада. И о Ливингстоне - со дня его возвращения до самого дня расставания - вождь заботился с неоскудевающей щедростью.
Десять дней отряд шел вниз по Замбези - то на лодках, то берегом. Потом пришлось отклониться от реки на северо-запад, чтобы обойти неприступные горы, перегородившие ее в этом месте; из-за них Замбези некогда разливалась по равнине огромным озером. Позже какой-то геологический катаклизм разломил здесь землю и открыл водам узкий, обрывистый путь на восток. Замбези с ужасным грохотом устремилась в бездонную пропасть, скатываясь в извилистую расселину, которая дальше становится ее руслом. Макололо называют этот водопад Моси-оа-тунья.
Доктор слышал о нем еще тогда, когда только приехал в Африку. Один из первых вопросов Себитуане, покойного отца Секелету, звучал следующим образом: "Вы у себя в стране видели пар, который грохочет?"
Местные жители никогда не приближались к водопаду - они видели его только издали и, потрясенные огромными облаками пара и страшным шумом, восклицали: "Моси оа тунья!"
Ливингстон хотел увидеть это чудо природы вблизи - первым из белых людей - и направился к водопаду. Уже за шесть миль (около двенадцати километров) до него путешественник увидел столбы пара. Понятно, почему этот пар называют дымом: издали он похож на пожар, опустошающий огромные пастбища в африканских саваннах.
Пять столбов пара, словно опирающихся на низкий, поросший лесом обрыв, колебались на ветру. "С места, где мы находились, - пишет Ливингстон, - казалось, что их вершины теряются в облаках. У основания они белые, кверху темнеют - тем больше сходства с возносящимся от земли дымом. Вся картина несказанно красива - по берегам реки и на многочисленных островах растут огромные деревья разнообразной формы и расцветки. У каждого дерева свой неповторимый облик; многие усеяны цветами. Вот могучий баобаб, каждая ветвь которого могла бы стать стволом огромного дерева; рядом с ним четко рисуются на фоне неба ажурные листья рощицы пальм. Могононо, похожий на ливанский кедр, представляет разительную противоположность угрюмому моцоури, силуэт которого напоминает кипарис, а коричневатый цвет листвы оттенен кроваво-красными плодами. Некоторые деревья похожи на наши дубы, некоторые на вязы и старые каштаны.
Трудно даже вообразить подобное великолепие! Кругом холмы, заросшие деревьями; в просветах сверкает на солнце земля. Не хватает только заснеженных горных вершин на горизонте.
Шагах в восьмистах от водопада я сажусь в легкий челнок. Умелые гребцы ведут суденышко между камнями и водоворотами к острову, расположенному прямо перед провалом, в который низвергается вода. Мне удалось доплыть лишь потому, что уровень в реке был низким - во время паводков сюда невозможно добраться.
И вот я с волнением подошел к краю пропасти и смотрю в глубину огромного разлома, пересекающего Замбези. Передо мною река тысячеметровой ширины внезапно падает на огромную глубину и сужается в русле шириною не более пятнадцати - двадцати метров.
Пропасть эта - глубокая трещина в базальтовой гряде, прерывающая русло реки; она тянется через цепь гор, на север от Замбези еще километров на тридцать - сорок. Если заглянуть в бездну с правого берега, видно лишь сплошное белое облако в ярком радужном ореоле. Из этого облака вырывается фонтан пара стометровой высоты. Поднимаясь, пар сгущается, темнеет и выпадает мелким дождем, который промочил меня насквозь. Особенно сильный дождь идет у самой трещины. В нескольких метрах от пропасти изгородью стоят зеленые деревья; их листья постоянно мокры, а от подножия в пропасть катится множество ручейков. Но столб пара, бьющий навстречу, вновь поднимает их - и, вечно стремясь ко дну пропасти, ручьи никогда его не достигают.
Слева от острова видны пенистые воды реки, текущей в сторону холмов. Высоту гигантской стены, с которой падают потоки воды, можно измерить взглядом. Стены этой гигантской расселины, состоящие из однородной породы, спускаются отвесно вниз. Край той стороны, с которой падает вода, размыт на два или три фута; от него отвалились отдельные куски, придавая выступу несколько зубчатый вид. Противоположный край совершенно ровный, только в левом углу его видна трещина, и кажется, что кусок породы скоро отвалится.
Отсюда прекрасно видно, как вода падает на дно провала белой как снег пеленой, разбивается и выбрасывает при каждом всплеске фонтаны пены. Так стальные брусья, горящие в кислороде, выбрасывают снопы искр; так мириады снежных комет с ослепительными хвостами низвергаются в бездну".
Ливингстон назвал водопад на Замбези именем английской королевы. Это имя - водопад Виктория - сохранилось и поныне.
Затем караван попал во владения батока - некогда многочисленного, но почти уничтоженного в истребительной войне племени. У них много своеобразных обычаев. В частности, достигнув половой зрелости, батока выбивают себе все верхние зубы. Нижние зубы, не стираемые верхними, делаются у них длиннее и несколько наклоняются вперед, безобразнейшим образом оттягивая губы. Если у батока спрашивают, зачем они себя так уродуют, те отвечают: "Мы подобны быкам, а у кого растут зубы - подобны зебрам". Но макололо, насмехаясь, дают этому обычаю другое объяснение. По их словам, жена одного из вождей батока поссорилась с мужем, сильно укусила его за руку и была приговорена к потере верхних зубов. То ли из придворного раболепия, то ли для того, чтобы такое больше не повторялось, мужи племени подвергли такой операции и собственных жен, а потом эту моду переняли все люди батока.
Вскоре Ливингстон побывал на слоновьей охоте. Слониха с двухлетним слоненком плескалась и возилась в ручье. Звереныш весело махал ушами и крутил хоботом, а иногда, бросив игру, принимался сосать материнское вымя. Внезапно раздались крики окруживших их туземцев: "О вождь! Мы пришли, чтобы убить тебя! Вы умрете, как все! Наши животы будут вашей могилой!"
Испуганные звери бросились бежать. Слоненок неосторожно вырвался вперед, но, увидев охотников, вернулся к матери, которая, чтобы успокоить малыша, нежно обвила ему хоботом голову, плечи и загородила собой. Прикрывая сына, слониха то и дело останавливалась и поглядывала на врагов, продолжавших свои заклинания, догоняла слоненка и шла рядом с ним, подняв уши и хобот, шумно дыша и все время пытаясь решить: то ли ей растоптать охотников, то ли спасать малыша. Охотники приближались и приближались: слоненок шел медленно, а все африканцы прекрасные бегуны. Показался довольно широкий ручей. Пока слониха, ни на миг не забывая о сыне, переходила его, охотники подбежали к ним шагов на двадцать. Как только слоны оказались в пределах досягаемости, их осыпали градом стрел. Вся красная от лившейся потоком крови, слониха бросилась бежать и, что удивительно, бросила слоненка. Тот удирал так быстро, как только мог, но был слишком мал, чтобы пуститься в галоп. Пытаясь спастись, бедняжка бросился в воду и прямо посреди ручья был убит.
Услышав его предсмертный крик, мать повернулась и с яростным воплем бросилась на охотников. Те разбежались кто куда. Слониха устремилась за одним из негров, у которого на плечах был кусок яркой ткани (опасная неосторожность: разъяренного от боли и гнева зверя привлекают яркие цвета).
Утыканная копьями, как гигантская подушечка для булавок, слониха несколько раз пыталась вновь броситься на врага. Она с трудом пробежала еще метров сто, перешла ручей, на мгновение остановилась, двинулась вперед, оглянулась еще раз на охотников, вновь получила град копий, задрожала, пошатнулась и с хриплым стоном обрушилась, как гора.
Слониха была в полном расцвете сил; высота ее - два метра шестьдесят четыре сантиметра, окружность ноги - один метр двадцать два сантиметра.
Постепенно приближаясь к португальской колонии, караван плыл по реке Кафуе. Там столько всякой дичи и зверья, что доктор хотел даже сфотографировать местность. Скоро, грустно замечает он, все это исчезнет, сметенное шквалом огнестрельного оружия…