В первые дни пребывания на побережье Омана мною владели странные ощущения. Мне казалось, что я то и дело перемещаюсь во времени: то нахожусь в привычном XX веке, то оказываюсь в далеком Средневековье. Объяснялось все это тем, что Оман и сам как бы подвис между настоящим и прошлым. Еще за восемь лет до моего приезда в Оман султанат был одной из самых архаических и изолированных от внешнего мира стран. В течение тридцати восьми лет Оманом правил султан с консервативными взглядами, не признававший современных технических достижений. Многие оманцы жили жизнью своего племени, никогда не видели автомобиля и не имели понятия об электричестве. Даже в столице жизнь протекала, как в библейские времена. На ночь городские ворота по приказу султана наглухо закрывались, и в город было не попасть до утра.
Историческая спячка Омана закончилась в 1970 году, когда к власти пришел новый султан. Им стал Кабус бен Сайид, энергичный, предприимчивый человек, получивший образование за границей. Он решил, что страна нуждается в переменах. За несколько лет (на деньги, вырученные от продажи нефти) в Омане проложили современные благоустроенные дороги, в каждом городе появилась больница. Решив покончить с неграмотностью, Кабус ввел в стране всеобщее обязательное начальное обучение. При султане, предшественнике Кабуса, во всем Омане было только три школы, две почты и двенадцать больничных коек при населении в 750 000-1 500 000 человек (точное количество жителей, населяющих эту страну, неизвестно, ибо перепись ни разу не проводилась). При Кабусе количество школ и больничных коек увеличилось во много раз, а работу телевидения и радиовещания начал обеспечивать искусственный спутник Земли. Контрасты между старой и новой жизнью стали поистине впечатляющими. Проезжая по прекрасной горной дороге, можно было увидеть внизу цепочку верблюдов, передвигающихся по высохшему руслу реки в сопровождении диких с виду арабов, вооруженных допотопными ружьями, а затем повстречаться с колонной сорокатонных грузовиков, везущих железобетонные сваи на ближайшую стройку. А во время осмотра старинной оманской крепости с огромными деревянными двустворчатыми дверями, обитыми гвоздями с широкими шляпками, и с амбразурами, сквозь которые пробивались солнечные лучи, стоявшую тишину внезапно нарушал шум реактивных двигателей самолетов Оманских военно-воздушных сил, пролетающих так низко над головой, что виден был герб султаната, изображенный на фюзеляжах.
Впрочем, сложившиеся веками традиции, естественно, не исчезли, и это можно только приветствовать. В день местного национального праздника я с интересом и удовольствием наблюдал за торжественным шествием празднично одетых оманцев. На участниках шествия были красочные тюрбаны, повязанные на различный манер, и дишдаши, белоснежные хлопчатобумажные длинные одеяния, перехваченные у талии блестящим широким поясом, за который заткнут канья, кинжал с серебряной рукояткой; поверх этого одеяния накинут отделанный золотистой бахромой плащ, сшитый из тонкой шерсти.
В один из дней своего пребывания в Омане я отправился в Сур, порт, расположенный на мысе Эль-Хадц, самой восточной точке Аравийского полуострова. Здесь еще на памяти живущего поколения строили торговые корабли, которые выходили из Сура в Аравийское море, а затем шли одни на восток, в Индию, другие - на юг, в Занзибар. В те времена десятки парусных кораблей стояли на якоре у песчаного бара Сура, ожидая, когда задуют ветры с материка, позволяющие выйти в открытое море и начать очередной торговый сезон. Сурские моряки были известны в Кувейте, Бомбее, Дар-эс-Саламе. В оазисах Вахибской пустыни, лежащей за Суром, до сих пор находятся поселения, жители которых торговали с Восточной Африкой. Их корабли привозили в Оман с Малабарского берега Индии лесоматериалы и пряности. В горных деревнях можно было встретить людей, знавших суахили, язык, распространенный в Восточной Африке, куда регулярно ходили сурские корабли. Однако затем произошли серьезные изменения. Перемены в политической жизни Восточной Африки закрыли порты Танзании для арабских судов. Вскоре после этого правительство Индии установило такие высокие пошлины на экспортируемые товары, что торговать с этой страной стало невыгодно. В результате сурский парусный флот оказался практически не у дел. Корабли ветшали и старились, и вскоре от них остались только воспоминания, да и сам город пришел в упадок. (Впрочем, произошедшие изменения большого урона экономике Омана не принесли, ибо благосостояние государства стало определяться значительными доходами от экспорта нефти.)
В Суре, по берегам небольших заливчиков, изрезавших побережье, где в прежние времена не утихало строительство больших торговых судов, теперь, как я воочию убедился, строились только рыбачьи лодки. Мастеровые пользовались в работе традиционными инструментами: стругом, ножовкой, дрелью, а сами лодки строились на глазок, без каких-либо чертежей. Неспешное сооружение этих лодок являлось лишь слабой тенью той кипучей деятельности, которой прежде занимались сурские корабельщики, строя баггалы, корабли грузоподъемностью 400 тонн, которые не уступали размерами испанским галеонам. Правда, в Суре я все же увидел ганью, корабль, похожий на баггалу. Ганья стояла на приколе в лагуне. Как мне рассказали, этот корабль принадлежал богатому сурскому купцу, а когда тот скончался, его сын, чтобы увековечить память об отце, поставил корабль на вечную стоянку. Когда-то этот корабль, несомненно, был превосходен - весь от украшавшей нос деревянной скульптуры, изображавшей голову птицы, до высокой кормы с декорированным резьбой транцем. Однако он и в самом деле нашел в лагуне свою последнюю стоянку. Днище его потрескалось, и во время прилива в трюм поступала вода. Впрочем, плачевное состояние ганьи исключением не являлось. Берег был похож на кладбище кораблей. Европейцы нередко называют арабские корабли общим термином "дау" (имеющим, вероятно, восточноафриканское происхождение), однако у самих арабов каждый тип корабля имел свое название. В Суре, помимо ганьи, я увидел полусгнивший самбук, который когда-то ходил в Бомбей, остов тупоносого данги, индийскую котью со сгнившим шпангоутом, а еще останки йеменского быстроходного корабля, когда-то возившего в Сур контрабанду и в итоге задержанного охраной. Гниющие останки судов были облюбованы цаплями, высматривавшими на мелководье добычу. Даже здание таможни, в котором останавливался прежний султан, приезжая в Сур, оказалось заброшенным. Большую двустворчатую дверь до середины засыпал песок, и ветер, не встречая сопротивления, продолжал начатую работу.
Правда, невдалеке от таможни функционировала паромная переправа, и я перебрался на другой берег лагуны, на котором расположен городок Эль-Айджа. Над домиками возвышалась небольшая мечеть, незатейливое побеленное здание, тем не менее радовавшее своей простотой. На берегу, к моему немалому удивлению, строили настоящий самбук. Правда, бригада строителей состояла всего из трех человек, из них двое оказались подручными. Работой руководил атлетически сложенный человек, в жилах которого, очевидно, преобладала африканская кровь. Со своими помощниками он изъяснялся на суахили. В дальнейшем случилось так, что один из родственников этого человека стал самым молодым членом моего экипажа.
Накануне моего отъезда из Омана мне неожиданно позвонил министр национального наследия и культуры. Он попросил меня выступить перед небольшой аудиторией и рассказать о моем путешествии на "Брендане". Видимо, решил я, о моем плавании к берегам Северной Америки министру рассказал один из его советников. К счастью, я захватил с собой в Оман пленку с фильмом о плавании на "Брендане", который я собирался показать в Лондоне, перед тем как вернуться к себе в Ирландию. Когда я пришел в назначенный час в министерство, аудитория была уже в сборе. Министр, член правящей оманской фамилии, тепло меня поприветствовав, уселся в первом ряду. Ситуация была несколько необычной. Мне предстояло рассказать о переходе в лодке из бычьих кож через Северную Атлантику, который я совершил, повторив путь христианского святого, - и рассказать не кому-нибудь, а группе собравшихся мусульман, облаченных в дишдаши и вооруженных неизменными кинжалами, заткнутыми за широкие кушаки. Демонстрируя фильм, я показал собравшимся зрителям ледяные поля у побережья Гренландии и рассказал - в то время как за окном температура выше ста градусов - о том, как мы мерзли. Собравшиеся меня внимательно выслушали, задали несколько вопросов, после чего тихо вышли из комнаты, оставив меня размышлять о невероятных поворотах судьбы.
На следующий день я уезжал из Омана. Я спустился оплатить счет в гостинице, но оказалось, что все мои расходы оплачены его высочеством Сайидом Файсалом, министром национального наследия и культуры, который просил мне передать, чтобы я зашел к нему в министерство. Когда мы с ним встретились, Сайид Файсал попросил меня рассказать о результатах моих изысканий и о том, каким я представляю себе путешествие по стопам Синдбада. Затем министр поблагодарил меня за вчерашнее выступление и преподнес великолепный подарок - старинную оманскую саблю. В тот же день, с саблей в своем багаже и документом, разрешающим ее вывоз, я отправился в аэропорт. Побывав, как было намечено, в Англии, я вернулся домой, в Ирландию.
Спустя две недели я получил в один день две телеграммы. Обе были от одного отправителя - оманского министерства национального наследия и культуры - и содержали совершенно одинаковый текст. Я особо не удивился, так как с выкрутасами ирландской почты сталкивался не раз. В телеграммах говорилось о том, что султан одобрил мой проект, и потому мне предлагалось вернуться в Оман, чтобы обсудить организацию путешествия. Сутки спустя я уже находился в министерстве национального наследия и культуры Омана и разговаривал с Сайидом Файсалом.
- Его величество изволил одобрить ваш проект, - сообщил мне министр, - и поручил нашему министерству его спонсировать.
Я не совсем понимал, что именно понимает министр под спонсированием проекта, и потому промолчал.
- Мы хотим, - продолжил Сайид Файсал, - чтобы проект, который вы собираетесь осуществить, впредь рассматривался как проект нашего государства и чтобы корабль, на котором вы отправитесь в плавание, нес флаг нашей страны. Оман - морская держава со славной и героической историей мореплавания, уходящей в века. Оман был первой арабской страной, пославшей свой корабль в Соединенные Штаты. Это было в 1840 году. Мы полагаем, что ваш корабль должен быть готов отправиться в плавание в следующем году, во время нашего национального праздника.
- А когда у вас национальный праздник?
- Празднование начнется 18 ноября и продлится неделю.
Я задумался. В моем распоряжении было только пятнадцать месяцев, чтобы достать материал для строительства корабля (задача весьма нелегкая), построить его, набрать экипаж и провести ходовые испытания. Но выбора у меня не оставалось, и потому я ответил:
- Ваше высочество, я полагаю, что уложусь в намеченный срок, если только мне не помешают непредвиденные обстоятельства. А ноябрь - подходящее время, чтобы отправиться в плавание. Нам будет благоприятствовать ветер.
- Дайте мне знать, что вам понадобится, - ответил Сайид Файсал, - и мы сделаем все возможное, чтобы помочь вам.
Ответ министра мне показался недостаточно вразумительным, и я все еще терялся в догадках, чем конкретно мне смогут помочь арабы. Видимо, почувствовав мое замешательство, Сайид Файсал повторил, что проект будет спонсирован его министерством. Тем не менее ясность не наступила.
Рисунок из "Книги тысячи и одной ночи" в переводе Эдварда Уильяма Лейна, опубликованной в 1877 г.
- Может быть, вы хотите, чтобы наша договоренность была оформлена письменно? - поинтересовался министр.
- Если вы согласны на это, ваше высочество, - смущенно ответил я, решив, что официально составленная бумага прояснит ситуацию.
Сайид Файсал подошел к бюро и, вынув оттуда бланк своего министерства, протянул его мне.
- Может быть, вы обратитесь с просьбой ко мне финансировать полностью ваш проект, а я наложу нужную резолюцию?
Наконец я все понял. С дозволения султана Кабуса министерство национального наследия и культуры берется полностью финансировать мое путешествие, включая и строительство корабля. Жест был поистине королевским. Но я также понял и то, что инициатива султана проистекала из интереса к истории оманского мореплавания - истории, близкой сердцам оманцев. Министр, исполняя волю султана, обязался финансировать строительство корабля и оплатить все расходы по плаванию, руководствуясь не столько моими личными интересами, сколько интересами нации.
Но для меня это значения не имело. Мне предложили помощь, о которой я не смел и мечтать. Великодушие оманцев было поистине безграничным. Казалось, мир "Тысячи и одной ночи" все еще существует.
Глава 2. Малабарский берег
Лесоматериал для строительства кораблей оманцы издревле закупали на Малабарском берегу Индии, поскольку в Омане, большую часть территории которого занимает пустыня, материала для такого строительства не найти. Поэтому после разговора с Сайидом Файсалом я в последующие семь месяцев несколько раз ездил в Индию, чтобы приобрести необходимую мне древесину. Индия показалась мне страной прошлого, так и не вступившей в XX век. Несомненные красоты и богатства природы сочетались с нищетой населения, а высокие профессиональные навыки индийских мастеровых - с медлительностью в работе и волокитой.
В поездках по Индии меня сопровождали три человека, выделенные мне в помощь Министерством национального наследия и культуры Омана. Одним из них был Саид аль-Хатими, добродушный осанистый человек с окладистой бородой, неизменно носивший белоснежный тюрбан, принадлежность глубоко религиозного и ученого человека. За его ученость его называли шейхом. Одно время Саид работал учителем в Занзибаре; он говорил на безупречном английском с оксфордским произношением. Кроме того, у него был удивительный голос - настоящий бас-профундо. Саид был приставлен ко мне в качестве переводчика и представителя министерства. Вторым моим спутником был Худайд, кораблестроитель из Сура; его главная обязанность заключалась в том, чтобы отобрать в Индии материал, необходимый для строительства корабля. Это был высокий, довольно стеснительный человек, носивший неизменно дишдашу, как правило бежевую. Его улыбку украшала золотая коронка, которой, как мне казалось, он втайне гордился. Он был заядлым курильщиком, что никоим образом не согласовывалось с моралью благочестивого Саида аль-Хатими, и Худайду вечно приходилось искать закуток, где можно было беспрепятственно покурить, но и когда я замечал его за этим занятием, он неизменно конфузился, хотя ни слова не говорил, ибо, как ни старался, не мог освоить даже основ английского языка. Еще одним моим спутником был Дарамси Ненси, индийский баньян (купец). Несмотря на свой возраст - а ему было под семьдесят - это был энергичный, предприимчивый человек. Он родился в Герате, провел молодость в Индии, а последние сорок шесть лет жил в Омане, в Маскате, рядом с дворцом, держа большой магазин. Дарамси Ненси был поставщиком двора его величества султана Омана, поставляя во дворец, главным образом, бакалею. Однако, по мере того как росли запросы султана, богатевшего на продаже оманской нефти, ассортимент товаров, доставлявшихся купцом во дворец, расширялся, и наконец Дарамси стал выполнять любые заказы, начиная с "Роллс-ройса" и заканчивая фисташковыми орехами. Бизнес Дарамси настолько вырос, что ему пришлось нанять несколько клерков из числа своих соотечественников, индусов, чтобы вести бухгалтерию. Когда Сайид Файсал рассказал ему о моем проекте, Дарамси вызвался сопровождать меня в поездках по Индии, решив, что три его сына вполне заменят его в Маскате. В рубашке и набедренной повязке, из-под которой торчали длинные костлявые ноги, он представлял собой колоритную личность. Мы объяснялись с ним на странной смеси хинди, арабского и английского. Несмотря на свой возраст, Дарамси, казалось, не знал усталости, а в конце рабочего дня, иногда длившегося восемнадцать часов, неизменно открывал свою белую хлопчатобумажную сумку, казавшуюся волшебной. Эта сумка, размером восемь на десять дюймов, была немногим больше конверта, однако, словно демонстрируя ловкость рук, Дарамси доставал из нее билеты, газеты, записную книжку с пометками и наличные деньги, необходимые для покрытия предстоявших расходов.
Мы вчетвером представляли странную группу. Так, всякий раз, приходя в ресторан, мы приводили в замешательство его работников. По одежде и манерам Дарамси Ненси они мигом определяли, что он вегетарианец. Кроме того, они доподлинно знали, что арабы (а двух моих спутников выдавали тюрбаны) не употребляют в пищу свинину, а при еде пользуются руками, в то время как европеец (таковым считали меня) использует при еде вилку и нож. Поэтому всякий раз нас пытались посадить за разные столики, но мы, естественно, возражали и в итоге садились за один стол, выбирая еду по вкусу, а потом поглощая ее каждый на свой манер.
Большую часть времени мы проводили в пути, переезжая от порта к порту по Малабарскому берегу. Нередко мы пользовались такси, машинами, которым было самое место в музее автомобильного транспорта. На ухабистых разбитых дорогах эти машины дребезжали и тарахтели, но с этим можно было бы и мириться, если бы они не ломались в самый неподходящий момент, в результате чего мы нередко попадали под сильный дождь, ибо сидеть в машине, водитель которой не знал, что делать, было бессмысленно. Словом, порой я проклинал все на свете. Однако мои спутники нисколько не унывали. Вероятно, шейху Саиду преодолевать возникавшие трудности и невзгоды помогало его благочестие. Трижды в день он молился, вынуждая нас прерывать дела. Также стоит отметить, что Саид и Худайд в каждом городе непременно шли на базар, чтобы обзавестись сувенирами - на мой взгляд, никчемными безделушками. Но особенно - что мне казалось несколько странным - они проявляли интерес к парфюмерии. Однако при выборе этого специфического товара они полагались исключительно на меня. Мне приходилось заходить вместе с ними в парфюмерную лавку, заранее закатав рукава рубашки, чтобы нанести на руку пробу духов, одеколона или туалетной воды. Арабы неизменно казались владельцу лавки богатыми господами, которым прислуживают. И было забавно смотреть, как лицо продавца, изображавшее поначалу подобострастие и лучезарное обожание, вдруг принимало сонное выражение, когда Дарамси Ненси, наш казначей, отпускал на покупку ничтожные деньги.