Я была в нужном месте, в нужное время.
Позднее, вечером, набрела на толпу людей, из центра которой сквозь четыре ряда пробивался тонкий выразительный голосок. Обычно сдержанные индианки стояли на цыпочках и выгибали шеи для лучшего обзора. Я протиснулась вперед. Длинноволосый мужчина в мешковатых штанах с великим энтузиазмом и очень реалистично изображал симптомы распространенных в округе болезней, от которых способны излечить его волшебные пилюли.
– У вас газы? – спросил он старика-индейца, который завороженно слушал его из первого ряда. – Ваши газы в Отавало разносятся по ветру – фьююю! – и слышны в самом Кито?
Зрители расхохотались, а старик торжественно кивнул.
– Вы все едите и едите… – он захрюкал, как свинья у лохани, – …но сил на работу не хватает?
Ссутулив спину, он прошаркал полшага и рухнул на колени.
– У вас проблемы с мочеиспусканием? Понос, рвота?
Список недомоганий продолжался, и каждый симптом демонстрировался во все более наглядных подробностях по сравнению с предыдущим.
Исчерпав все человеческие болезни, оратор достал блокнот и пустил его по кругу: там были отталкивающе реалистичные снимки частей тела, пораженных различными болезнями. Завершающим и смертельным ударом был красочный рисунок желудочно-кишечного тракта, который выглядел так, будто его протащили вслед за грузовиком.
Обозначив проблему ("не бойтесь, я не брошу вас в тяжелую минуту!"), он занялся приготовлением лекарства. Смешав лимонный сок, он процедил его сквозь зубы, добавил мед ("только не сахар, ведь он растворяет печень!") и пару капель пищевого красителя ("расступитесь-ка!"). Комковатая смесь окрасилась в кроваво-алый, и зрители хором ахнули. С великой серьезностью продавец залез в рукав, достал толстый лист алоэ и аккуратно очистил его, не прекращая перечислять полезные действия эликсира и давать советы. "Не употребляйте кальций! Он ослабляет кости и вызывает о-сте-о-по-роз. Знаете, что это? Рак костей!"
Набрав пригоршню липкой мякоти алоэ, он тут же втер половину в свои грязные волосы.
– Волшебный шампунь! Лысина исчезнет за одну ночь! А если захотите, то густые усы вырастут у вас там, где вчера были лишь две жалкие волосинки!
Он выжал сок оставшегося алоэ в кувшин с кроваво-красной жидкостью, пока последние капли не просочились меж пальцев.
Наконец пришло время для магического ингредиента, который и должен был наделить смесь чудесной силой, – "таблетки натуральной медицины из далекого Кито". С огромной осторожность он открыл две капсулы ("не ешьте оболочку! Смертельный яд!") и с отвращением выбросил оболочки через плечо. Серый порошок посыпался в кувшин. Торговец помешал лекарство и застыл как вкопанный. Наступила абсолютная тишина.
– Кто первым хочет попробовать? – прогремел он, поднимая кувшин, точно подношение богам.
Возник переполох – сотни желающих бросились вперед, хватая воздух руками. Торговец потянулся, выхватил из толпы двух визжащих и барахтающихся женщин и подвел их к столу, точно дело происходило на телевикторине. Обе получили грязные стаканы со свернувшимся зельем. Они выпили их до дна. Толпа ждала, затаив дыхание. Подопытные улыбнулись запачканными кроваво-алой жидкостью губами. Послышались крики и приветственные возгласы. Торговец принялся разливать зелье по глотку, приговаривая:
– Я – бедняк, у которого всего два костюма, но моя обязанность – излечивать слабых, больных, беспомощных. – Кувшин почти опустел. – Лимон, лист алоэ и эти таблетки!
Момент был выбран идеально. Чудо-таблетки появились как по волшебству. Торговец продолжал нахваливать их с новым усердием. В Кито пилюли продавались по две тысячи сукре – сорок центов. Он же готов был расстаться с упаковкой из восьми капсул, рецептом приготовления и книгой с перечнем болезней и чудодейственных лекарств всего за какие-то десять тысяч сукре – около двух долларов. Другими словами, потерять доллар двадцать с каждой продажи. Но никто и не думал заниматься подсчетами. Все бросились к продавцу, чтобы поскорее ухватить свои пакеты. Будучи человеком, который, по его словам, не умел высчитывать прибыль, он, однако, отсчитывал сдачу с быстротой молнии.
Более пятидесяти покупателей медленно побрели прочь, зачитывая вслух рецепты на обложке брошюры. Продавцов лимонов на рынке сегодня ждала неожиданная касса.
Я вернулась в комнату переполненная сомнениями и стала ждать стука в дверь. Мысль о приеме у доктора Хуана Доминго Харамильо была так же приятна, как перспектива пойти на свидание вслепую. Доктор был знакомым знакомого моего знакомого; его мне порекомендовали как эксперта по истории Отавало, человека, который в точности знает, что именно нас интересует. Я уже представляла, как меня три дня отсылают от одного важного человека к другому, где я выслушиваю бесконечные речи и в результате не узнаю ровным счетом ничего.
Как я ошибалась! Хуан, ворвавшийся в номер моей гостиницы, выглядел так, будто только что проехал всю Индию из одного конца в другой в вагоне третьего класса. Из драных джинсов торчал хвостик рубашки. Круглые, как у бурундука, щеки, неотразимая улыбка и недельная щетина.
– К вашим услугам, – сказал он, затем взял мою руку в обе свои и расцеловал в щеки. Я тут же прониклась к нему симпатией.
– Если вы в самом начале путешествия, – заметил он за чашкой кофе, – то вам следует получить благословение у шамана или посоветоваться с ясновидящим, который расскажет о том, что ждет вас на пути.
– Интригующе. Но где взять шамана напрокат?
Он задумался.
– Тайтайчуро – известный эквадорский ячак (хилер). Но сначала, – добавил он, внимательно подбирая слова, – не хотели бы вы пройти очищение методом куи?
"Куи" по-кечуански морская свинка.
– Как это, – подозрительно спросила я, – можно очиститься при помощи мохнатого грызуна?
– Увидите, – ответил он, и глаза его заблестели.
В медицинском центре принимал западный врач, который сидел один в оснащенном современной техникой кабинете и занимался писаниной, а также врач, работающий с морскими свинками, – его клиенты выстроились вдоль стен и лестниц до самого выхода, в стоическом молчании поджидая своей очереди.
Специалист по диагностике куи доктор Алварез был полной противоположностью Хуана – высокий и строгий, с тонким лицом и серьезным голосом, идеально подходящим для нравоучений. Он решительно усадил меня на стул, сунул руку в мешок и достал морскую свинку. Та обреченно барахталась в его руках. Совсем как я на стуле.
– Может, сначала позовем кого-нибудь еще? – выпалила я.
Хуан рассмеялся. Доктор Алварез послушно пригласил следующего из очереди. Я уступила свой стул старой индианке, которая села, опустив голову, словно уставилась на собственный могильный камень. Врач принялся колотить ее по спине свинкой, затем перешел на руки, ноги и голову. Крошечный зверек отскакивал от старухи с хлюпающими шлепками и несчастно повизгивал, словно велосипед, который давно пора смазать. Через несколько минут врач резко прекратил экзекуцию и поднес свинку к ведру с водой. Откуда ни возьмись появилось лезвие, и бедолагу разрезали от подбородка до хвоста, а кожу сняли, точно перчатку. Врач осмотрел мускулатуру, раздвинул полость живота и ощупал внутренние органы.
– У вас болезнь легких, – печально сообщил он женщине. – По утрам кашель с мокротой. Немота в конечностях, особенно коленях, вызвана артритом. Бывает, что по утрам вам больно ходить. – Пациентке было шестьдесят девять. – Порой побаливает сердце.
Помимо всего прочего, старуха страдала головными болями, особенно при изменениях погоды; у нее было воспаление мочевого пузыря и в связи с этим – учащенное мочеиспускание. После каждого замечания она кивала, а доктор улыбался, довольный тем, что в моем присутствии пациентка ему не противоречит.
Бросив тушку в ведро, он порекомендовал лечение – смесь из меда и лимонного сока и терапевтический массаж. После чего, к моему изумлению, старуха встала, разоблачилась до трусов и взобралась на массажный стол.
Врач принялся разминать и толочь ее кости и заворачивать кренделями ноги и руки и одновременно рассказывать.
– Умение определять болезни по морским свинкам передается по наследству. Оба моих дяди и дед были наделены этим даром. Я обучался в больнице, глядя, как они вскрывают человеческие тела, чтобы проверить правильность диаграмм.
На стене висел аптечный постер с изображением строения человеческого тела.
– Я скептик. Но тогда я понял, что между человеком и морской свинкой много общего. Есть и другие методы лечения, – добавил он. – Табак, алкоголь и целебные травы. – Он указал на пыльную горстку сухих трав в углу.
– А вы направляете пациентов к западным врачам?
– Иногда, когда они страдают от заболеваний, которые мы вылечить не можем. Тогда я советую им. – Он замолчал. – Но обычно они не слушают.
– Почему именно морские свинки?
Он потыкал трупик в ведре.
– Куи, – ответил он, – обретают способность к размножению через пятнадцать минут после рождения потомства. По быстроте размножения в мире им нет равных.
Я посмотрела на освежеванную тушку, плавающую в кровавой воде. Почему-то от его слов мне не стало легче. И все же это какой прогресс по сравнению со старинным обычаем инков забивать лам – до десяти тысяч за раз, – чтобы умилостивить богов и предсказать будущее по их дымящимся внутренностям. В те времена выбирать было особенно не из чего – или свинки, или ламы, испокон веку водившиеся в тех краях: похожие на оленей представители семейства мозоленогих (верблюдовых). Почти весь домашний скот, что ныне бродит по склонам Анд, – куры, овцы, лошади, ослы, свиньи, собаки, кошки, кролики, коровы и мулы – был завезен испанскими конкистадорами.
Старуха послушно проглотила смесь лимонного сока и меда, оделась и вышла из комнаты.
Настала моя очередь.
Свинка, маленькая и бурая, с ритмичными шлепками ударялась о мою спину, руки и ноги. Она пописала мне на колени, жалко повизгивая при каждом ударе. Врач раз десять хлопнул меня ею по голове, так, что у нас обеих началась мигрень. Я тоже начала повизгивать.
Блеснула бритва.
– Подождите! – невольно вырвалось у меня. – Не могли бы вы просто осмотреть ее снаружи? Проверить пульс, температуру?
Врач рассмеялся и бросил свинку на пол, где она застыла в неподвижности и окоченении.
– Она умерла, – сказал он и был прав. – Все ваши болезни вошли в ее тело.
Не так уж сильно он ее шлепал. Может, она умерла от страха?
Свинку вскрыли бритвой. На ее левой лопатке был громадный нарост.
– Что это? – спросила я.
Врач махнул рукой.
– Иногда у свинок уже есть свои болезни.
Я стала ждать, пока мне поставят диагноз. Со мной ему будет труднее, чем с обычными пациентами: я не только была осведомлена о состоянии своего здоровья, но и выросла отнюдь не в суровых условиях андийских высот. Типичные болезни – артрит, бронхит и паразиты – в моем случае были неприменимы.
– У вас сильное сердце, – сказал врач, ощупывая комочек плоти величиной с вишенку. – Кое-какие желудочные недомогания, слабоваты легкие.
Мне, как оказалось, нужен лишь массаж, и все будет хорошо. Трупик со всплеском плюхнулся в ведро.
– Я чувствую себя нормально, – торопливо выпалила я.
Хуан расхохотался, держась за живот. Доктор дал мне простыню чуть больше носового платка и приказал раздеться.
Он энергично размял и растер мое тело, повыкручивал ноги и руки, похрустел позвонками и, наконец, выпроводил в коридор. От меня слабо пахло оливковым маслом, а во рту все скукожилось от лимонного сока. Теперь, когда я прошла очищение и была готова к ритуальному благословению, пора было нанести визит Тайтайчуро – шаману и целителю из Отавало.
Хуан имел ученую степень по психологии и все равно верил в шаманизм. Курандеризмо, признался он мне, занимает в жизни обитателей Анд примерно то же место, что естественные науки в западном мире. Курандерос (шаманы) не претендуют на то, чтобы заменить современных врачей; они лечат совсем другие болезни. В их компетенции заболевания, вызванные сверхъестественными причинами: наговорами, беспокойными духами и заклятиями. Иногда такие болезни возникали сами по себе, а иногда были навлечены малерос – злыми знахарями, втайне практиковавшими черную магию. Курандерос также лечили "божьи недуги", берущие начало в христианском мире, например потерю рассудка. И самое главное, они работали не за деньги, а ради того, чтобы делать добро.
Мы остановились на замусоренном дворе у грязного сарая на окраине города. Тайтайчуро оказался индейцем небольшого роста; у него были азиатские черты лица и шаркающая походка человека, слишком гордого, чтобы носить трость.
– Я самый великий лекарь в Эквадоре! – заявил он вместо приветствия. – Я призываю Солнце, Луну и духов, – он щелкнул пальцами, – как вы подзываете собак. Я могу предсказать будущее, вплоть до того, сколько у вас будет детей. – Он замолчал для пущего эффекта. – В прошлом году я провел общий сеанс для двух тысяч человек и получил за это миллион сукре! – Около двухсот долларов. – Ты, – он ткнул в меня скрюченным пальцем, – заплатишь мне вдвое больше.
И он затопал прочь.
Два миллиона сукре? Четыреста долларов за церемонию длиною в один час? Я была в ужасе.
– С ним непросто договориться, – шепнул мне на ухо Хуан, неизменно улыбаясь. И добавил, что общепринятая цена раз в десять меньше.
Величайший знахарь северного Эквадора помочился в саду, застегнул брюки и снова повернулся к нам лицом. Я стала торговаться, стараясь делать это уважительно. Цена все падала и падала и, наконец, остановилась на стодолларовой отметке. Тайтайчуро пригласил нас в дом.
В одноэтажном сарае с земляным полом располагалась кладовая, заваленная садовым инструментом и куриным пометом. На столе в самом центре высились груды резных скелетов, гниющих розовых лепестков и прочих колдовских причиндалов. Позади висели жестяные Солнце и Луна, распятый Христос, две леопардовые шкуры и несколько увеличенных портретов знахаря в полном церемониальном облачении.
Тайтайчуро встал на фоне собственных портретов и воздел руки к небу, точно пророк, обращающийся к своей пастве.
В итоге мне удалось сбить цену до шестидесяти долларов, при условии, что я оплачу расходы на инвентарь. Церемонию назначили на послезавтра. Тайтайчуро выпроводил нас на двор и осторожно запер дверь сарая на случай, если нам взбредет в голову украсть его свечные огрызки.
– Metalica, – задумчиво проговорил Хуан по дороге домой. – Он думает только о деньгах – знахарь не должен быть таким.
В устах такого терпимого человека, как Хуан, эти слова прозвучали особенно жестко.
– И он ввязывается в политику.
Очевидно, Тайтайчуро имел большую власть среди местных индейцев – такую большую, что даже католические священники платили ему за то, чтобы он наложил проклятие на любого, кто посмеет покинуть ряды верующих.
– Так не должно быть, – снова повторил Хуан и полными беспокойства глазами посмотрел на дорогу.
В тот вечер Хуан появился на пороге моего сырого и унылого хостела со знакомым блеском в глазах: он задумал очередное приключение.
– Сейчас все увидишь, – сказал он.
Через двадцать минут мы оказались у одноэтажного здания на вершине одинокого холма, в далеком пригороде. По окружности выстроились ржавые пикапы, похожие на выброшенные прибоем обломки кораблекрушения. На площадке перед домом валялись пустые пивные бутылки и окровавленные перья. У калитки, где продавали билеты, слонялись зловещего вида типы.
Внутри был ринг, покрытый красным ковром и окруженный возвышением с круговыми рядами стульев. Все стулья были прибиты к полу, чтобы зрители не могли сдвинуть их вперед ни на дюйм или – боже упаси! – швырнуть на ринг. Несколько сотен мужчин перешептывались и пересчитывали стопки купюр толщиной в кирпич. Над рингом медленно покачивался маятник часов.
Хуан привез меня на петушиные бои.
– Петухи должны иметь в точности один вес, чтобы драться, – сказал Хуан, и мы поспешили на процедуру взвешивания.
Седой старик гладил голову своего петуха так, словно это был его новорожденный ребенок. Птица ни капли не напоминала тех пушистых цыплят, что украшают коробки для яиц и рекламные постеры ресторанов быстрого питания. Это были машины-убийцы с длинными мускулистыми шеями, крепко прижатыми крыльями, юркими, как у рыбы-меч, туловищами и радужными хвостами, пульсирующими воинственной энергией. Лишь ниже живота прослеживалось отдаленное сходство с их родственниками по птицеферме. Их брюшки были чисто выщипаны – голая, покрытая мурашками плоть, точь-в-точь как у бройлерных цыплят из супермаркета.
– Это очень важный турнир. На него съехались птицы из Перу, Эквадора, Колумбии, даже Аргентины! – объяснил Хуан.
Зазвонил колокольчик, и зрители молча заняли свои места. У брата Хуана был абонемент, и он провел меня на лучшее место у самого ринга. Я здесь была единственной женщиной.
На ринге остались лишь двое судей, ведущий и хозяева петухов. Последние ласково похлопывали птиц по бокам и приглаживали им перья. Хуан шепотом объяснял правила.
– Они делают ставки, – сказал он, кивком указывая на собравшийся народ. Присмотревшись, я начала замечать их неприметные жесты, как у биржевых брокеров: поднятый согнутый палец, быстрый и резкий кивок, подергивание мизинцем.
– Больше всего ставят торговцы наркотиками, – прошептал Хуан, – до пяти миллионов сукре.
У меня зачесался нос. Я села на свои ладони.
Обе птицы застолбили себе несколько квадратных ярдов ринга и теперь расхаживали туда-сюда. Они клевали землю с видимым безразличием, хотя их глаза наблюдали за противником, словно в прицел винтовки. Время от времени они угрожающе шипели друг на друга, но при этом хранили осторожность и не переступали невидимую границу чужой территории.
Но у их владельцев были другие планы. Они подхватили птиц и столкнули их, нанося и отражая удары, будто это были не петухи, а мечи и дрались не птицы, а их хозяева. Когда петухи оказались "лицом к лицу", сработал инстинкт защиты территории. Перья на петушиных шеях стали топорщиться, как львиные гривы.
Судьи засекли время. Петухов опустили на землю. Они набросились друг на друга, словно ядра, летящие на полной скорости, выскочив вперед в последнюю секунду и мощно размахивая крыльями. Ощипанные бедра описали высокую дугу, и когти вцепились в грудь противника. Все вокруг затаили дыхание; зрители наклонились вперед, опираясь на локти, точно волки, высматривающие добычу.
Все кончилось довольно быстро. Одна из птиц упала клювом вниз и лихорадочно захлопала крыльями. Хозяин поднял ее за лапы и ушел; на лице его не было и следа нежности, которую я видела несколько минут назад. Из клюва птицы текла кровь. Я вдруг поняла, почему ковер на ринге красный.
За первым боем последовал следующий.
– Черный – Эквадор, белый – Перу, – пояснил Хуан.
Ляжки петухов были снабжены острыми шпорами.
– Бритвенные лезвия? – предположила я.
Хуан покачал головой и толкнул брата. Тот открыл бархатную коробочку и извлек зловещего вида шип из черепахового панциря.
– Бритвы – для петухов, которые не умеют драться. С этим, – он легко коснулся указательным пальцем кончика шипа, – петух должен знать, как правильно подпрыгнуть и вонзить шип в сердце или голову.
Он постучал себя по виску.