– Ртуть очень ядовита, – ответил муж старухи и провел ладонью у глаз. – Вызывает головокружения, мигрени.
Он показал мне трехфутовую трубу, которая подсоединялась к печке.
– Вентиляционная труба.
Я задумалась, сколько людей умерло, прежде чем они решили приварить к печи трубу, и это в городе, где каски были никому не нужным излишеством.
Но ртутные пары не исчезали сами собой – ведь таких печей в Намбихе были дюжины, и все изрыгали токсичный дым. Последствием этого была не только головная боль. Мышечная дрожь, онемение, ухудшение зрения и на последней стадии – отказ почек и смерть. Особенно рисковали дети. Ртутные отходы дробилок сливались прямо в реку, которая была источником питьевой воды для всего города.
Тем вечером я сидела на своем балконе из гнилых досок и смотрела, как заходящее солнце заливает железные крыши золотым светом. Намбиха была прекрасна – и смертельна. И вовсе не из-за отчаянных бандитов, о которых предупреждали путеводители, – напротив, в Намбихе даже конченые алкаши относились ко мне уважительно. Нет, главной опасностью были шахты без подпорок, самодельный динамит, сама обстановка прииска, где каждый мог прийти и застолбить себе участок. Неизбежная катастрофа была всего лишь вопросом времени; в любой момент еще тысяча душ могла присоединиться к тем, кто уже почил в этом аду. А снаружи – ветхие мостки, кишащая паразитами вода, пропитанный ртутью воздух.
Даже под покровом ночи люди не были в безопасности. Несколько лет назад в период сильных ливней дожди смыли целый склон, похоронив восемьсот спящих горожан под удушливым одеялом мутной жижи. Почти полгорода погибло в ту ночь. Когда люди рассказывали мне об этом, их лица теряли всякое выражение – как лица рабочих у входа в шахту. И они неизменно пожимали плечами. "На склоне построили новые дома. Иногда трупы всплывают, и мы их хороним". Мне показали то место, но среди грубо сколоченных лачуг я не увидела ничего, что напомнило бы о трагедии. Катастрофы случаются, но жизнь идет своим чередом. Ведь золото никуда не делось.
Три дня мы питались концентратами, и наконец даже Джон решился вынести вонь свиного жира, лишь бы найти что-нибудь свежее и вегетарианское. Мы спустились по лестнице на разведку.
В первой забегаловке было только мясо и рис. Во второй никто даже представить не мог, как это – готовить еду без мяса. В третьей нам, наконец, повезло: здесь подавали вкуснейшее рагу с овощами и чечевицей в густом коричневом бульоне. Джон дотошно расспросил хозяйку обо всех ингредиентах – не сварено ли блюдо на курином или говяжьем бульоне?
– Ни в коем случае, – ответила хозяйка.
И, наполняя наши тарелки, зачерпнула рагу тем же половником, каким накладывала вареную куриную требуху.
– Испорчено, – с отвращением сказал Джон и вышел на улицу.
В следующем кафе, которое оказалось последним, балом правила устрашающего вида тетка в грязных фартуках, надетых в несколько слоев, размахивающая тяжелым металлическим половником. Я села за стол, готовая съесть все, что она предложит. Джон не разделял моего рвения.
Хозяйка подошла принять заказ. Джон стал гнуть свою линию. Есть ли у нее что-нибудь вегетарианское? Без мяса, не на мясном бульоне. Не курица, не свинина и не говядина. Без яиц. Сыр тоже не подходит.
– Рыба? – рявкнула хозяйка.
– Рыба, – медленно процедил Джон, тщательно выговаривая каждое слово, – не овощ.
Да, ответила хозяйка, у нее есть суп из юкки. Я вздохнула с облегчением. Я уже умирала с голоду и все еще жалела, что нам не досталось то аппетитное чечевичное рагу. Но Джон не сдавался. Он потребовал полный список ингредиентов и пошел за женщиной на кухню, чтобы лично убедиться, что она не врет. Наконец он вернулся. Хозяйка, которой мы к тому времени порядком надоели, швырнула тарелки на грязный стол, дважды фыркнула и ушла.
Мне достались жареные бананы, тарелка риса и кусок говядины, жесткий, как подошва. Джон успел уничтожить две трети содержимого своей тарелки, когда его ложка скользнула по дну и выудила нечто подозрительно напоминающее кусок рыбы. Я вжалась в стул. Он вызвал повариху с кухни.
– Что это? – спросил он, тыча ложкой в подозрительный кусок.
Хозяйка и бровью не повела.
– Юкка, – ответила она.
Из куска торчали кости. Джон потребовал, чтобы она сказала правду. Женщина стояла на своем. Я опасливо помалкивала. Наконец она схватила тарелку и, громко топая, унеслась на кухню. Я с грустью оставила надежды на добавку, побоявшись, что она разозлится и на меня за компанию.
Зато я не поскупилась на чаевые.
Когда мы снова вышли на улицу, было уже темным-темно. Меня удручала перспектива провести еще один вечер в душной комнатушке в доме шахтера, где делать было ровным счетом нечего, разве что чистить камеры и приводить в порядок свои записи в дневнике. Мимо нас прошли трое молодых людей, трезвых, несмотря на вечернее время.
– Чем здесь занимаются в пятницу вечером? – спросила я.
Они посмотрели на Джона, на меня, потом опять на Джона. Я знала, о чем они думают: в Намбихе катастрофически не хватало женщин. Заработанная тяжким трудом недельная получка, бутылка самогона.
Мы последовали за ними в большой сарай, тонкие фанерные стены которого тряслись от громкой музыки. Я опасливо вошла. Мне и раньше приходилось общаться с проститутками, во время недолгой службы волонтером Корпуса мира. Я не боялась быть единственной белой женщиной в эквадорском приграничном баре; меня больше волновало, что я ступаю по их территории.
Мы сели в дальнем углу бара; несколько дюжин глаз следили за нами, точно в прицел снайперской винтовки. Горняки лежали на столах; их натруженные руки сжимали бутылки с крепким спиртным, лица были испещрены шрамами, полученными в драках с поножовщиной и в результате несчастных случаев в шахте. Между ними сидели женщины; на них было слишком много макияжа и мало одежды, а лица были такие же матерые, как и у мужчин, что платили им за услуги. Вдоль двух стен тянулся ряд комнатушек размером с лошадиные стойла; у каждой был номер, на каждой горела лампочка. Время от времени женщины вставали и исчезали за дверью кабинок; мужчины следовали за ними без тени улыбки на лицах. Дверь закрывалась, лампочка гасла, и меньше чем через пять минут парочка возвращалась и садилась с остальными.
– Сколько? – спросила я одного из троих юношей, с которыми мы пришли.
– Двадцать тысяч сукре, – с улыбкой ответил он.
Четыре доллара. К нам подсели две проститутки, и Джон купил им выпить. Они жили в Заморе, в шести часах езды. По будням работали в барах в центре города, а на выходных обслуживали окрестные деревни. В провинциях платили меньше, зато клиентов было больше. Одна из проституток была стройной, изящной, с красивыми длинными ногами и тонкими запястьями, но ее полная товарка гораздо чаще удалялась в пронумерованные кабинки. Женщина, что пользовалась меньшей популярностью, провела пальцем по руке.
– Это потому, что я morena, – сказала она.
Темнокожая. В здешних краях типичный индейский цвет кожи презирали, отдавая предпочтение более светлому, европейскому. Она пожала плечами. Ночь еще только началась. Клиенты будут пить и, в конце концов, станут менее разборчивыми.
Парень, что сидел рядом, по-своему истолковал мое любопытство. Он навис надо мной, и его рука поползла по моему колену. Я встала. Джон неохотно последовал за мной. Трое юношей выбрали себе женщин и направились к пронумерованным комнатам.
На четвертый день пребывания в Намбихе грохот дробилок стал настолько привычным, что приходилось напрягать слух, чтобы услышать его. Наверное, со временем сердца людей начинали биться в такт этому пульсирующему ритму, и он становился для них как электронный стимулятор.
Все утро я расспрашивала, нет ли поблизости древних руин инков или хотя бы их остатков. Владелец лавки показал мне большую дыру в отвесной каменной скале на той стороне долины.
– Там были раскопки, – сказал он, – но золото кончилось, и люди ушли.
Я не пошла туда. Я знала, что инки никогда не добывали золото в шахтах – они намывали его с рек. Но что я ожидала найти в городе, который научился забывать вчерашние разочарования и думать лишь о возможностях, что несет новый день? Здесь не было места для прошлого – лишь для настоящего. И будущего.
Когда мы уезжали, я остановилась у последней дробилки. Мне вдруг расхотелось уходить. Бесконечный грохот стал паразитом, пробравшимся мне в грудь, и теперь пульсировал у меня внутри. Я сидела и смотрела на армию мужчин, выгружающих мешки с рудой в вагонетки. Я была неправа насчет Намбихи. Не жадность влекла людей сюда, а надежда. Надежда на лучшую жизнь для себя и своих детей. Вера в то, что, покинув этот город, они станут чуть счастливее, чем были, когда приехали сюда.
ГЛАВА 8
Мины в раю
Путевые заметки: "Ты хочешь, чтобы я перепрыгнул через ЭТО? С ума сошла".
На обратном пути к Панамериканскому шоссе наш автобус несколько раз тормозили на военных пропускных пунктах. Обыскивали сумки, проверяли документы. Мы были совсем близко от границы с Перу. Напряжение висело в воздухе. Солдаты держали ружья обеими руками. Никто не улыбался.
С того самого дня, как мы стали свидетелями рокового крушения вертолета, я не переставала думать о войне. Зачем Эквадору, стране размером со штат Колорадо, ввязываться в войну с Перу, чья территория больше Техаса и Калифорнии, вместе взятых?
Ответом было противостояние, корни которого уходили в далекое прошлое, когда два правителя инков вели между собой кровавую гражданскую войну. Один из них жил в Кито, в Эквадоре, другой – в перуанском городе Куско. Когда испанцы приехали и завоевали эти земли, этой распре был вроде бы положен конец, однако мир длился недолго. Группа завоевателей обосновалась в Кито и, опасаясь возможных набегов других испанцев с юга, почти немедленно направила миссию, чтобы обозначить границу с Перу. Линия была проведена, но отголоски этого разделения слышны до сих пор.
В 1802 году испанская корона передала регион во владение Перу, отняв его у государства, чья территория объединяла современную Колумбию, Эквадор и Венесуэлу. Последующие войны за независимость вылились в очередную волну пограничных конфликтов; были заключены туманные пакты, нередко противоречащие друг другу. Споры между государствами были на деле битвами на бумаге с картами, правителями и незанятыми территориями, обозначенными зеленым цветом, ибо ни одна из воюющих сторон так и не заселила эту землю, одну из самых труднодоступных на планете.
Затем пошел слух, что в суровом краю горных хребтов, глубоких рвов и непроходимого тропического леса спрятано сокровище – нефть и золото. В 1941 году перуанцы напали на Эквадор. Предсказать победителя этой войны было легко: перуанцы превосходили противника в четыре раза. Если бы бои продолжились, Эквадор был бы полностью завоеван. Наконец обе стороны согласились на третейский суд. К несчастью для Эквадора, Вторая мировая война была в самом разгаре и Соединенным Штатам позарез нужна была единая Южная Америка, чтобы противопоставить свои силы альянсу нацистской Германии. Кроме того, союзникам были просто необходимы перуанская медь, каучук и хинин.
В результате по протоколу, подписанному в Рио-де-Жанейро в 1942 году, почти половина Эквадора отошла Перу. Пакт был основан на решении бразильского суда, который постановил, что новой границей станет хребет Кондор, так как именно вдоль него проходит водораздел между реками Сантьяго и Замора. Эквадорцы согласились – у них не было выбора, но пакт был настолько непопулярен, что правительство было вынуждено искать лазейки.
И вот спустя пять лет обнаружилась река Сенепа. С формальной точки зрения это опровергало географические предпосылки протокола в Рио, так как получалось, что хребет Кондор уже не совпадает с водоразделом. У Эквадора появился предлог, в результате чего пакт был объявлен недействительным, и обе стороны стали готовиться к атаке.
Несмотря на значительное давление международного сообщества, Эквадор не соглашался отступить. Эквадорцы чувствовали себя ущемленными алчными соседями. За сто пятьдесят лет территория страны сократилась настолько, что Эквадор теперь был самым маленьким государством в Андах, буфером между двумя державами региона – Колумбией и Перу. Будучи самой густонаселенной страной в Южной Америке, Эквадор попросту не мог позволить себе потерять еще часть территории.
Таковы были факты. Противоречивых мнений существовало гораздо больше. "Обезьяны" – так называли эквадорцев перуанские таксисты. "Трусы", – отвечали эквадорцы, имея в виду войну Перу с Чили, проигранную перуанцами. "Эта земля – наша", – говорили перуанцы, пожимая плечами, уверенные в своем военном превосходстве. "Они украли ее!" – кричали эквадорцы, и их недовольство объединяло весь народ.
Однако под возмущением и политическими лозунгами скрывалась великая печаль. "Мы братья", – сказал мне один полицейский. "Мы празднуем одни и те же фестивали, носим одинаковую одежду, смеемся над одними и теми же шутками. Почему мы должны убивать своих братьев? Это святотатство".
Война 1995 года длиною в месяц унесла десятки жизней с обеих сторон и так и не разрешила тупиковую ситуацию. Однако она оставила после себя самое страшное последствие – обе стороны заложили десятки тысяч мин в попытке удержать армию противника от перехода через Кордильеры и захвата земель.
Однако никто не подумал о том, что горы – скорее даже горные боги – тоже скажут свое слово. Склоны Кордильер были крутыми, скалистыми и непроходимыми. А когда пришел сезон дождей, с них хлынули потоки размытой глины, и мины сместились – точно сама земля пыталась освободиться от взрывчатки, запрятанной ей под кожу. Вскоре никто уже точно не мог сказать, где находятся их мины, не говоря уже о минах противника. Карты стали бесполезными. Кордильеры превратились в смертельную ловушку для людей и животных. В окутанных туманом горах расплодились сладкоголосые птицы и орхидеи с розово-фиолетовыми бутонами. Эдемский сад, потерянный навеки.
Дорога инков вела на юг, через перуанскую границу. Чтобы продолжить путь, мне нужно было получить разрешение эквадорских военных и обзавестись сопровождающим до границы. Возможно, я даже смогла бы уговорить их, чтобы они разрешили мне присоединиться к военному патрулю и собственными глазами увидеть места боевых действий. Я села на автобус до Кито и договорилась о визите в министерство обороны Эквадора.
Полковник Борха оказался человечком небольшого роста в тщательно отглаженной форме, с мальчишеской улыбкой. Он поприветствовал меня твердым рукопожатием, и уже через несколько минут мы попивали сладкий черный кофе, склонившись над большой картой. Самолет с припасами летал в Макас раз в неделю. Полковник показал на карте точку, окруженную интригующе пустым пространством. Мы с Джоном могли бы полететь этим самолетом, только вот придется ютиться среди мешков с луком и картошкой. Мы были не против.
Пока мне везло. Я затаила дыхание.
– А можно ли нам присоединиться к войскам саперов, патрулирующих территории? – осторожно спросила я.
Полковник заколебался, он явно беспокоился о нашей безопасности.
– Разве вы не хотите, как все туристы, долететь до Амазонки, подняться по реке на каноэ и посетить одну из далеких деревушек, где у каждого мужчины по шесть жен?
– Соблазнительное предложение, но мне очень хочется пойти с солдатами.
Полковник выдержал минуту; его рука по-прежнему лежала на телефонной трубке. Оказалось, в окрестностях Кито есть саперная база, где каждое утро проводятся учения и молодых людей готовят к работе в поле.
– Не хотите ли вы присоединиться к ним, принять участие в тренировке и понаблюдать за демонстрацией работы?
– Конечно, – ответила я и сглотнула комок в горле.
Наутро я встала в семь и поймала такси до базы. Два фактора были не в мою пользу: лямблиоз – я подхватила в Намбихе и высота. Девять тысяч триста футов – Кито был второй по высоте столицей в мире. Когда же я отчиталась перед военным командиром, тот познакомил меня с двадцатью юношами. Они все были здоровыми, как быки. И все моложе восемнадцати. Вот и третий фактор. Меня ждал настоящий кошмар.
После короткой разминки мы выстроились плотной шеренгой и приготовились совершить пробежку вокруг базы. "Я смогу", – уговаривала я себя, не обращая внимания на кислый привкус наспех проглоченного завтрака во рту.
Командир строевой подготовки подошел ко мне и запел воодушевляющую песенку, которую все подхватили. Ее слова несколько обескураживали: "Саперы никогда не умирают, а если и умирают, то только потому, что сами так хотят".
Я оглядела своих товарищей. Никто из них даже не вспотел. Я пыталась дышать, петь и бежать одновременно. Следующие пятнадцать минут показались часом. На горизонте появилась полоса препятствий.
"Я смогу", – приказала я себе. Мы пробежали мимо полосы. Запели новую песню. Все хлопали в такт словам. Я пыталась дышать, петь и хлопать одновременно. Со лба моих соседей до сих пор не упало ни капельки пота. Но будь я проклята, если из-за меня они будут вынуждены замедлить шаг!
Наконец мы обежали базу из конца в конец и резко повернули обратно. Теперь надо только добежать до полосы препятствий. Я прекратила петь. Вот она, уже близко! Главное – добежать до ворот и не подать виду, как мне плохо. Мы миновали полосу. Теперь я хлопать перестала. Неужели они заставят нас бежать обратно, к тому месту, откуда мы начали?
Они заставили. После чего, даже не переведя дыхание, солдаты выстроились для забега на стометровку. Просвистел свисток, и они пронеслись мимо меня, как мимо припаркованного автомобиля.
Мы построились для второго забега. На этот раз они обогнали меня так быстро, словно я бежала назад.
– Эй, Карин, – сказал Джон, когда мы построились квадратом и снова побежали, – кажется, это была только разминка.
Я решила, что убью его чуть позже. Испугалась, что он может быть прав. Так оно и оказалось.
Утро пронеслось как в тумане: платформы для отжиманий, перекладины для подтягиваний, канаты, прыжки с хлопками, бег и, наконец, полоса препятствий. Я оглядела ее – сплошная колючая проволока, под которой нужно проползти, барьеры, через которые нужно перепрыгивать и перелазить, – все то, что я так обожала делать в детстве. Однако, проделав треть пути, я подняла голову и увидела, что мои товарищи прохлаждаются на финишной прямой, поджидая меня. А командир строевой подготовки не отходит ни на шаг, приклеился, как липучка.