Уже вечерело - шел четвертый час, когда впереди, в легкой кисее приплывшего откуда-то тумана, показались колеблющиеся серые очертания сопки, Они плыли над темными пятнами кустарников, проявлялись все резче. Вначале сопка виделась на фоне высокой гряды, оторачивающей долину, потом отпала, отодвинулась к берегу Реки, выросла и стала медленно закрывать горизонт.
- Это, наверное. Белокаменная, - сказала жена.
- По времени должна быть она. Там и остановимся ночевать.
- Едем, едем, а все без толку, - сказал сын.
- То есть как?
- А так, что никаких приключений…
И в ту же секунду собаки резко затормозили.
"Ггруфф!" - басом сказал Дуремар, а Огурец и Шушка ощетинились, но Огурец начал сразу дрожать и попятился, а Шушка напряглась и зарычала.
В нескольких метрах перед собаками дорогу пересекала узкая свежая звериная тропа. Взгляд поймал один отпечаток лапы, чуть выбившийся из литой цепочки. Волки!
- Ух ты-ы!.. Это кто тут ходил? - с тревожным любопытством, почти шепотом спросил сын.
- А помнишь, на ручье за домом наследили наши соседи из Дремучего Распадка?
- Волки?! Ог-го!..
- Свят, свят, свят! - воскликнула жена и повернулась к сыну. - Это ты наколдовал со своими приключениями…
Звери ставили лапы след в след, но не везде это получалось, и, обследовав тропу, мы посчитали стаю. Два следа явно матерых, очень крупного размера. Прикинули спичечным коробком, - универсальной линейкой путешественников, - четырнадцать сантиметров.
- Какой длиннолапый, - сказал сын. - Наверное, вождь?
- Вожак. А второй, видишь, чуть меньше - его жена.
Остальные следы были в пределах восьми-десяти сантиметров. Значит, родители с детьми. Детей трое или четверо - точно не разобрать. Один среди них тоже крупноватый. Сеголеток?
- Папа с мамой, годовичок и двое-трое щенков, - как можно спокойнее сказал я. Встреча, конечно, серьезная, но не хотелось создавать очень уж тревожную атмосферу. Хотя, если разобраться, волки сейчас не полезут к людям; еды вволю, на одних мышах можно прокормиться. Да и карабин на нартах под рукой.
- Вдруг лежат где-нибудь в кустиках? - жена огляделась.
- Они явились из-за Реки и пошли в горы. Видите, как ровно след пересекает долину? Так что встреча исключена.
- Ну и слава богу.
- Кое-кто немножко струсил? - ухмыльнулся сын и деловито добавил: - Щенки могут пойти в упряжку.
Он как-то слушал вместе с нами рассказ-полулегенду пастуха Пынчека об упряжке, которую создал один оленевод из выводка волчат. Он только не знает, чем эта история кончилась. Поэтому я буркнул:
- Лишние заботы. Обойдемся.
Пуфик осторожно подошел к тропе, вытянул далеко вперед морду и с расстояния в метр долго водил носом. Болоночная шерсть его, завитая в белые колечки великим мастером-парикмахером - природой, распрямилась на шее наподобие львиной гривы. Он поджал одну лапу, сделал шаг вперед, второй, еще раз внимательно принюхался и посмотрел на меня. В глазах его читалось: "Да, серьезные ребята тут гуляли". Я кивнул. Тогда он поднял морду и тихонечко повизжал: "Давай, принимай меры, ведь ты хозяин. Чего стоишь?"
- Подумаем спокойно, - тихо сказал я и огляделся.
Заря гасла. Розовые, пропитанные золотом перья облаков торчали из-за гор. В распадках сбраживались лиловые пары сумрака. Может, зря мы сунулись в этот дикий уголок? Тут помощь сразу, когда она нужна, не придет. И полубедой тут не отделаешься. Чуть какой-нибудь сбой, и вот он, вечный враг человека - мороз. А в его ледяных глубинах тоже не знающие жалости свободные звери. Был бы я один… Вернуться, пока не поздно? Пока не поздно, хм… Где теперь эта грань: впереди или сзади? Ведь до бригады уже день пути и ночевка в тундре все равно неотвратима. Километром дальше, километром ближе - какая разница? Но оружие надо под руку. Пуфик прав…
Я хлопнул рукой по прикладу карабина, торчавшего в нартах из-под веревки. Пуфик понюхал приклад, и в душе его явно прибавилось отваги: что такое оружие в руках человека, он знал. Я вытащил карабин и перекинул ремень через плечо. Демонстрация силы вселила уверенность в наших соратников. Храбрость Пуфика расширилась до такой степени, что он подошел к тропе почти вплотную, зарычал и бросил на нее снег задними лапами. Остальные собаки увидели этот жест, да еще оружие, и тоже приободрились. И тогда Пуфик, заметив их повеселевшие морды, совсем воспрял духом и на глазах у всех с презрением задрал лапу и обрызгал тропу, чем окончательно утвердил в глазах упряжки свой исключительный героизм. Потрясенные его доблестным поступком, псы наверняка забыли конфузливую историю, в которой их властелин спасался на нартах от запаха росомахи.
- Пошли! - бодро сказал я осмелевшим собакам, но увы - тут же убедился, что демонстрация - еще не действие.
Сделав несколько шагов, псы перед тропой все равно уперлись, пока мы в одном месте не отгребли целый кусок и не накидали туда свежего снега. Лишь тогда упряжка, озираясь, миновала след своих родственничков. Зато на той стороне наши доблестные трудяги, поджав зады, рванули от волчьей дорожки со всей силой. Ведь теперь причина испуга казалась за спиной, а это всегда страшнее. Огурец пронзительно завизжал "гав-вай-зза-ай!" и, скрючив спину подковой, просунув хвост под брюхо так далеко вперед, что при желании мог упрятать морду в его кончик, попытался обогнать Дуремара. Но вожак, даже изрядно испуганный, обязанности и права свои знал, а табель о рангах соблюдал свято. И, конечно, понимал, что ужас в той степени, когда теряется контроль над собственным поведением - прямой путь к гибели. Бояться никому не возбраняется, но не терять же разум при этом! Последовал грозный рык и удар зубами в плечо обезумевшего подчиненного. Боль от укуса мгновенно оборвала истерику. "Гзав!" - визгнул Огурец и сразу опомнился. - Увидел рядом ощеренные клыки вожака, готовые для нового удара, увидел расширенные от страха, но смотревшие с укором карие глаза Прекрасной Дамы Шушки и осадил, заняв свое место в упряжке.
- Так его, труса, Дурёмик! - не забыл сын подкрепить воспитательный поступок не менее могучим воспитательным фактором - словом: - Молодец!
Сопка выросла и надвинулась на нас серыми обрывами. Вот, кажется, и Белокаменная. В горной цепи справа возникли ворота, и в них открылась узкая долина. Двумя темными лентами с извилистым провалом оттуда выползли кустарники. Прогал матово посвечивал льдом.
- Устье речки Номкэн, - сказала жена. - Порог таинственной Нутэнут. - Она подняла руку к обрывам. - А это сопка Белокаменная. Только не видно белых камней.
Темно уже. Утром сориентируемся лучше, а сейчас ставим палатку.
Мы распаковали нарту, отмерили под крутой стенкой, прикрытой широким уступом, квадрат по размерам палатки, пока жена с сыном привязывали по углам колышки, я расчистил площадку до подушки из пружинящих ржавых зарослей кассиопеи. Кассиопея - прекрасный природный матрасик. Под торцы конька пошли две лыжные палки, и через полчаса палатка, до скатов крыши утопленная в снег, уже стояла. Сунули внутрь шкуру и одеяло, продукты, наладили примус. Жена осталась внутри готовить ужин, а мы забили в наст колья и развели собак метра на два, привязав постромки так, чтобы псы, вытянувшись, могли лизнуть носы друг друга. Это всегда успокаивает. Ближе нельзя: наведаются родственнички, и возникнет паника. Тогда постромки перехлестнутся, и образуется неуправляемый клубок из первобытных зверей. В таких случаях даже самым умным псам начинает казаться, что их держат не свои постромки, а враг. Они безумеют и могут не узнать хозяина. Бывали случаи. А клыки у них, между прочим, чуть поменьше волчьих.
Пустить свободно собак тоже нельзя: в любом маршруте упряжная собака, испугавшись чего-либо, удирает не к хозяину, а домой. Но сейчас дом далеко, и удерут наши псы прямо в пасть серых братцев. Конечно, волки едва ли подойдут сейчас даже к такому - временному, жилью человека: научили их люди держаться на приличном расстоянии. Но раз на раз не приходится. В прошлом году одного старателя, сторожа участка, стая три дня держала в осаде. Сидел в балке с дробовиком в руках, а пустить его в ход не осмелился. Жутковато одному начинать схватку. Хорошо, трактор пришел с прииска, снял осаду.
Так что лучше постараться предусмотреть все, что в силах разума, уже подкрепленного кое-каким опытом.
- А вот и месиво, а вот и кушево! - мурлыча под нос новые рифмы, сын роздал еду, и псы заработали челюстями, круша мороженый ужин. - Дать им налимий добавок? Витаминчики?
- Можно, сегодня наработались. И самим пора отведать… Кушева. Чувствуешь ароматы?
- Старается мамика, - сын поводил носом, ловя запах пельменного бульона.
В палатке было тепло. Жена успела и фланелевый потолок подвесить. Между ним и крышей образовалась воздушная прослойка, а воздух держит тепло надежно, лучше всяческих наполнителей. А в маршруте в качестве утеплителя бесценен - ничего не весит.
Мы поели рыбы - Кеунеут ухитрилась запихнуть в нарты огромного вяленого гольца, затем мясо и бульон с пельменями. На десерт я пил чай с сахаром, а остальные - и Пуфик, разумеется, - со сгущенным молоком. Львиная доля, конечно, досталась сыну и Пуфику.
- Осушили баночку, - сказала жена.
- Да-а… - Сын понаблюдал, как Пуфик наводит окончательный лоск в опустевшей жестянке, и добавил; - Теперь мы с Пуфкой будем Осушители Банок.
- Могучие и Бесстрашные, - добавил я. - Правильно, Мон Женераль?
"Гуф!" - согласно выдохнул Пуфик.
- Ну-ка, подвинься, брат мусью, я немножко прилягу. - Сын блаженно растянулся на оленьей шкуре. Жена сунула ему под голову малахай, сверху накрыла кухлянкой.
- Благодать какая, - задумчиво сказала она. - Тишина-а-а… И не верится даже, что мы на краешке земли. Одни, да в горах, да еще зимо-о-ой… Ох только бы эти дикие собачьи братцы не пожаловали…
- Придет серенький волчок, схватит Пуфку за бочок, - промурлыкал сын.
Пуфик поднял голову, махнул ушами и передвинулся от двери к нему в ноги, а потом постукал хвостом по пяткам.
- И вовсе у меня душа не в пятках, - возразил сын. - И про тебя я знаю, что ты совсем не боишься, а просто хочешь меня погреть.
"Уг-гуф!" подтвердил Пуфик.
Настроение после интересного дневного перехода было у всех мажорное, хоть и разбавленное капелькой тревоги. Но эта капелька создавала таинственный фон, на котором легче рождается интимное единение с природой. И, стараясь подкрепить это единение, я сказал:
- Пусть идет. Наш Мудрый Келет на страже!
- Ха-ха! Посмотрите, он уже весь спит, - возразил сын.
- Как это - весь?
- Ну уши-то спать у собаки не должны, а вон как висят, закупорили голову. И нич-чего не услышит, если вдруг что.
- Пуфкинс, неужели это правда? - спросила жена.
Не шевельнувшись и не открывая глаз, Пуфик слегка дернул обращенным к нам ухом. Я понял, что он сказал: "Вы что, шутки перестали понимать? Не знаете свое неугомонное чадо? Почивайте и не бойтесь - я тут".
Он действительно через часок оказался "тут". И разбудил, ткнув влажным носом в ладонь.
Из жестяной коробки сочился уютный желтый свет. Отражение свечного огня висело на белой фланели потолочного полога притененным золотистым плафоном.
За стеной тихо, на одной ноте скулил Огурец. Словно набрал в легкие огромное количество воздуха и теперь медленно выдыхал его через какую-то тоненькую пищалку.
"Р-руф-грр!" - тихо рыкнул Дуремар, и Пуфик снова ткнул меня в ладонь носом; вожак, мол, зря будить натруженный народ не станет. Я знал этот рык Дуремара, он означал, что в округе появилось что-то подозрительное. Дома он ночами дремал под окном нашей спальни, которое выходило на дорогу в сторону совхозной усадьбы. Огни вездехода зимой видно далеко, километров за тридцать. И Дуремар всегда, заметив огонь, произносил свое неизменное "Рруф-грр!". Если мы стукали в ответ по стеклу - слышим и видим! - он успокаивался. Если нет - минут через пять повторял сообщение. Пока не среагируем.
- Слышу, - прошептал я и осторожно полез к выходу.
- Дурёмик уже третий раз оповещает, - сказала жена. - И Огурец поет минут десять.
- Не спишь?
- Разбудили, вот и слушаю.
Заворочался сын. И в этот момент над палаткой, над тундрой и горами разнесся далекий, низкий голос: "О-о-оу-у-уоо!"
Волчий крик. Большинство людей слышало его только в фильмах, а записывающая аппаратура дает слабое представление о колоритности волчьего голоса. На основном фоне, сложенном из звуков О и У, возникают и гаснут множество других, но они переплетаются в таких сочетаниях, что изобразить общий строй лично я не могу, по крайней мере на бумаге. Да в любом изображении исчезают удивительная певучесть и жуткое, завораживающее очарование. Гипноз волчьего голоса действует на человека, наверное, так же, как взгляд удава на мелкую живность. А если бы у человека, помимо его воли, при восприятии этого голоса не освобождался из глубоких тайников сознания оставшийся с первобытных времен дремучий, неподвластный разуму ужас, выключающий зачастую аналитические устройства - музыка волчьего голоса показалась бы ему, уверен, красивой. Говорят - тоскливый вой. Но вот мы редко слышали в волчьем голосе тоску. И на сей раз он был энергичен и решителен. Деловой, умный голос.
"О-о-у-у-ю-у-у!" - снова поплыло над снегами.
Пуфик еще раз ткнул носом ладонь, а жена поймала и сжала вторую руку.
"Й-ю-ю-у-у!" - прозвучало в ответ.
В палатке, обложенной снегом, невозможно определить направление источника звука. Просто чувствовалось, что голоса звучат с разных сторон. Вроде откуда-то сверху. С верхних горных террас, наверное.
К голосу Огурца прибавился высокий прерывистый визг Шушки. Даже Прекрасную Даму напугали.
- Пойду гляну. - Я расстегнул входной клапан, вылез наружу.
Мороз поджимал. Звезды на юге мерцали стеклянной зеленью, а в северной части неба налились радужным светящимся соком и пульсировали красными, фиолетовыми, оранжевыми шарами. Вот-вот начнут лопаться. Луна уже ушла за горы на северо-западе, там висела бледная, почти белая дуга, а над головой, разделяя небо на две половины, с хрустом корчились горящие свитки таинственных небесных письмен - сполохи полярного сияния.
- Что там? - спросила жена.
- Звезды, как расписные чашки, сияние, мороз. Ветер будет. Б-р-р! - Я обошел собак, потрепав загривки, дал понюхать руки. Псы успокоились.
- Не трусить, ребята. Отдыхайте, скоро утро.
Огурец поплясал, поочередно поджимая передние лапы, поерзал задом по снегу, повизжал: "Стра-аш-ш-шно!"
Шушка посмотрела на него понимающе, вздохнула, залегла под снежный валик палатки и свернулась клубком, сунув нос в кончик хвоста, А Дуремар только подергал ушами и загривком, не отводя взгляда от гряды сопок, в которую ушла днем стая. Он-то знал, где стая, и о чем она переговаривается.
Пуфик обошел упряжку, псов лизнул в щеки, а Шушку в нос. Спокойно, братцы, я с вами.
Первые тайны Нутэнут
Утро пришло в розовых, сырых и теплых туманах. Они плыли с верховьев речки Номкэн клубами, шлейфами, низкими ползучими дымами. В просветах по бокам долины открывались крутые сопочные осыпи, из которых поодиночке и группами торчали кекуры. Туманы вытекали в долину Реки, ложились там на бесконечные кустарники и таяли.
Мы быстро собрали палатку.
- А где наш Помойный Мешочек? - Сын достал из кармана рюкзака брезентовый мешок и сунул туда пустую банку из-под молока. У нас было жесткое правило; в маршрутах не оставлять стеклянные, и жестяные банки и полиэтилен. Появиться этому правилу помог случай. Когда-то, впервые обходя наше озеро, мы после, ночлега оставили у кострища банки из-под компота и молока. Через неделю их принес шедший на перевалбазу пастух Ольвав. Не сказал ни слова, просто достал из рюкзачка и бросил в яму, где копились отходы. Но мы узнали их. Стало стыдно, С тех пор и завели для маршрутов Помойный Мешочек.
Сопка, у которой мы ночевали, была действительно испещрена молочными пятнами. Выходы кварца. Всю стену не видно, ее затягивал туман, но и так стало ясно - перед нами Эльгыквынай-кай - Белокаменная.
- Надо отколупнуть кусочек для геологов. - Я потянул с нарт топорик, но жена неожиданно дернула за локоть. Туман чуть сполз, открылся просвет, мы увидели пятнистый склон, торчавший в нем тонкий ржавый кекур и сидевшую на его каменной макушке птицу. Она была чуть меньше полярной совы, подтянутей и стройнее. Белое брюхо в серой штриховке, серая шапочка на голове, небольшой, загнутый вниз клюв. Голова гораздо меньше совиной и очень подвижна. Глаза издалека казались живыми блестящими бусинами.
Птица тоже увидела нас и быстро закрутила головой, наклоняя ее вправо, влево, вниз, потом резко качнулась, тряхнула крыльями. А глаза так и вертелись, пронизывая нас острыми черными лучами. Когда птица приоткрыла крылья, стало заметно, что снизу они тоже белые, а резкий поворот позволил увидеть внешнюю сторону - темно-серую.
Туман стал опадать, прижался к земле, и птица решила, что сидит слишком близко от людей. Она легко распахнула крылья, боковым виражом опала со скалы и полетела над кустами в верховья речки Номкэн.
- Вчерашняя птица! - закричал сын.
- Кречет - сообщил я. Теперь удалось разглядеть хорошо. Может, и вчера я бы узнал его, да никогда не читал, что кречет зимой остается в Анадырских горах, а не улетает.
- Начинается царство таинственной Нутэнут! - торжественно произнесла жена. - А царь - Зимний Кречет. Видите, какой гостеприимный - второй день показывает дорогу.
- Пошли быстрее, - заторопил сын.
Но быстрее не вышло. Кустарники стояли непролазной стеной от борта до борта долины. Частые, видно, туманы заледенили ветви, превратив их в хрустальный частокол. Мы промучились часа полтора, а прошли не более километра. Снежные наметы в кустах тоже были схвачены коркой. Местами она держала, местами лыжи с хрустом рушились под нее и внизу проскальзывали вперед. Поднять их, проломив корку, было невозможно. Приходилось, задирая задники, пятиться назад, а там концы лыж крепко ухватывали всяческие рогульки и переплетения ветвей. А с нартами еще тяжелее: ветви застревали между постромками, в каждой щели деревянного каркаса, под веревками. Наконец я не выдержал, скомандовал "Стоп!" - и пошел на разведку. У борта долины, под сопками, была свободная от кустов полоска, но там шли усыпанные гранитными валунами и каменной дресьвой увалы. Прекрасно можно идти людям без лыж, но с нартами соваться нечего.
Зато русло реки оказалось удобным. В меру извилистое, гладкое, припорошенное снегом, оно вело в страну туманов.
"Прекрасная дорога", - подумал я, но тут же вспомнил предостережение Инайме: "Повернешь на Номкэн, по льду не ходи, берегом". Почему? В горячке расспросов главное забыл узнать.