* * *
Валька шагал сзади и смотрел, как комары, едут на спине Окота, Он где-то читал, что комар не может долго летать, и вот вам: природа и этих тварей наделила хитростью. Насекомые сидели на спине Окота ровными рядами, как солдаты на параде. Валька насчитал семнадцать рядов от плеч до поясницы. Войско. А какая организация! Периодически отдельные насекомые взлетали и на их место шлепались другие, уставшие. Подравняются, замрут. Таких бы дисциплинированных воинов какому-нибудь… ну, Дарию. И неизвестно, был ли бы Александр Македонский Великим… Да… Вот какая чертовщина в голову лезет! Валька огляделся. Они шли вверх по Мечегу. Справа у крутых осыпей полосой рос густой ольховник. Настоящий лес, метра три в высоту. Надо прийти с Кымыне, посидеть под деревьями. В лесу-то она еще не бывала. Осенью в отпуск, вот и возьму, покажу. Она всем понравится.
Окот стал, осмотрелся и осторожно побрел через Мечег. На той стороне в ржавых обрывах темнела расщелина. Из нее к реке спускалась корявая лестница из желто-серых плит сланца. По ним прыгал ручеек. Валька пошел следом. Окот залез на третью ступеньку и долго разглядывал ветви ивняка, почти смыкающиеся над ручейком. Наконец поманил Вальку, ткнув пальцем в воду и в сапог. Валька понял: идти только по ручью. Значит, тут? Ну, начинается. Он забрался к старику, глянул: на узких листьях ивы густо висели белые шерстины. А вот на черенке целый пучок. Да, тут.
Окот осторожно полез выше. Валька глянул назад. Если бы дед разрешил стрелять, так вон, в ольховнике, неплохое место для засады. Метров двести пятьдесят. Но нельзя так нельзя.
Через пару минут дно расщелины выровнялось. Неприятно запахло. Крутые стены сблизились, и Валька увидел в правой широкую просторную нишу. В ее глубине вытаращив на невиданных пришельцев янтарно-красные глаза, застыли волчата. Уже довольно крупные, головастые, светло-серого цвета, они смотрели молча, не зная, как реагировать на непонятное и неожиданное явление. Площадка перед нишей вытоптана, кругом кости, из глазницы оленьего черепа торчит крыло полярной гагары, ивнячок густо присыпан куропаточьими перьями.
Окот протянул Вальке карабин и скинул почти пустой рюкзак с плеча. Оттуда извлек мешочек, вытряхнул под ноги, и Валька увидел небольшие колечки из лахтачьей шкуры. Окот собрал их на кисть левой руки, огляделся и кивнул Вальке на выход из расщелины: смотри, мол. Валька в ответ тоже кивнул: понял.
Окот шагнул к волчатам. Передние оскалились, показав белые зубки, один зарычал. Из середины кучки донесся писк. Окот вытянул над волчатами руки и застыл. Щенки замерли, и тогда старик быстрым движением набросил одному на морду колечко, левой рукой обхватил челюсти, а большим пальцем правой зацепив колечко, продернул его через голову на шею. Вся операция заняла десяток секунд. Волчонок совсем по-собачьи потряс мордой, фыркнул, вытянул шею, тряхнулся, ременное кольцо исчезло в шерсти. А Окот, давая щенкам успокоиться, снова застыл с поднятыми над ними руками.
Валька смотрел во все глаза. Яркие атрибуты символики, познаваемые с детства в сказках, книгах, кино: мрачное ущелье, вечный звон создательницы жизни воды, стон ветра в камнях, человек, распростерший руки над зверями, - оказались рядом, живыми, реальными, и оттого обрели силу, которой им недоставало в искусных подделках. И Вальке почудилось, что время распалось и он канул в его дремучие необъятные глубины, что в руках его не карабин, а плавниковая дубина и в ущелье решается вопрос, кто выживет в борьбе: крохотная группа людей с таким же крохотным, впервые выхоженным стадом полудиких оленей или могучие безжалостные звери, волей природы задолго до человека поставленные хозяевами всех стад, тогда еще диких, хозяевами животных, не знавших завораживающей ласки человеческой руки и не пробовавших величайшего лакомства с ее ладони - соли…
- Мэчынкы, - старик шагнул назад. - Харашо.
Валька попробовал пересчитать щенков, но они растревожились, лезли друг на друга, заталкивали головы под тельца братьев и сестер в спасительную темноту, скулили.
- Адинасать, - сказал Окот и сапогом из ручья обмыл камни, на которых лежали рюкзак и кольца. - Идем.
- А как?.. Брать разве не будем?
Окот нетерпеливо махнул, и Валька зашагал в недоумении и досаде. Они вышли из ущелья, перебрели речку.
- Дед, объясни, - не выдержал Валька. - Почему не взяли?
- Нелизя, - сказал Окот. - Ины и Нэвыскэт будут ходить в стадо, убивать собачки, олени. Окота. Са-а-авсем плоха.
- Куда уж хуже, - ухмыльнулся Валька. - Окоту жить надо минимум еще сотню лет. А все же: если брать и убивать нельзя, зачем ошейники? На прогулку водить?
- Окот хитрый, - старик прищурился. - Окот толька смотрел, никого не трогал, уходил. Нэвыскэт скажет: "Окот хороший, пускай гуляит тундра". Потом ссенок немнога растет, ошиник хватай, - старик левой рукой сдавил себе горло и высунул язык, - ссенок подыхай. Кто, как убивал - Нэвыскэт не знаит. Долго крисит, идет далеко-о-о, там будет жить.
Так вот он, древний способ, понял Валька. Да, волки мстят за истребление выводка, потому и придумали древние такой выход. Беспощадный, конечно… Но с волками, как говорится, жить…
В яранге ждал готовый обед. Валька поводил биноклем и разыскал фигурку Кымыне в густом пойменном кустарнике. В руках удочка. Рыбачит. Ну и хорошо.
- Кушай, спи будем, - сказал Окот.
Во сне Валька ел огурцы, пахучие, метровые, а когда проснулся, старика рядом не было. У входа Кымыне потрошила рыбу. Вот откуда сон. Хариус, как и корюшка, пахнет огурцами.
- Поздравляю с первым уловом, - сказал Валька.
- Спа-си-ба, - нараспев, с улыбкой ответила Кымыне.
- Дед ушел?
- Стадо смотреть, - она кивнула. - И меня не дождался. Во-он шагает. Где ваши волки? Наверное, не нашли?
- Да нашли! Только дед… - Валька рассказал о случившемся.
- Какомей! - прошептала Кымыне. - Неужели? - В темных глазах обозначилась жалость, раскрытые губы задрожали. Так прошло несколько минут в молчании и растерянности. Наконец недоумение и жалость пропали, губы сомкнулись в твердую линию.
- Это жестоко, - сказала Кымыне.
- Наверное, - Валька пожал плечами. - А что делать? Столько оленей… - Он замолчал, почувствовав, что возражение шатко.
- Они не виноваты, - сказала Кымыне.
- Пока, - согласился Валька. - А дальше? Ины отведет в стадо…
- Вот и сразись с ним. Вы мужчины. Вы умные и смелые. Вы равны. Или ты боишься?
- Я?! Плохо ты меня знаешь!
- Я не думала, что будет так жестоко и ответ понесет невиновный. Да, предки мудры. Но у них не было вертолетов и карабинов. Их мир лежал между этими горами и океаном. А у нас есть Земля, и мы знаем, что мир только начинается на ней. Человек такой сильный стал! Теперь может позволить зверю вырасти, показать характер, а потом решать его судьбу… - Она помолчала, наклонив голову и обдумывая появившуюся мысль. По губам ее скользнула лукавая улыбка: - Вот мои предки вели свой род от медведя. А как нас учат в школе, а, Валя? Так ли сильно, мои предки ошибались? - Улыбка, уже не скрываемая, полная лукавства, разлилась по ее лицу.
- Смотри ты! - Валька вздохнул и вдруг легко засмеялся, глядя в черноту распахнутых глаз Кымыне: - Заблудший, брат?.. А ты знаешь. Я только на миг окунулся в древний мир - это такая страшная сила! Как, оказывается, хрупки нити цивилизации.
- Да, - сказала Кымыне. - Чуть нагрубил, чуть забыл, чуть нарочно отвернулся… Трудно было предкам плести эти нити, а мы…
- Так, - кивнул Валька. - Именно чуть - и завоешь, вместе с Ины.
* * *
Утро пришло солнечное, с упругим ветром. В ольховнике Валька выбрал место для засады, оставил там рюкзак с термосом и едой, загнал патрон в ствол и пошел в расщелину. Они с Кымыне решили, что риск встречи со взрослыми волками невелик: детей много, родители почти все время должны охотиться.
Щенки играли. Один стоял на оленьем черепе, остальные пытались его столкнуть Наконец его опрокинули на спину, все попрыгали сверху в кучу малу. Валька засмеялся. Куча распалась, и звери исчезли в нише. Валька подошел, огляделся, прислонил карабин к каменной стене. Потом достал нож и, подражая Окоту, недвижно застыл над щенками. Один торчал из кучки, под него забились трое.
- С тебя и начнем, высокий, - сказал Валька. - Высокий - Никвыкин. Вот тебе и имя… - Валька левой рукой резко ухватил его за шею, провел в шерсти указательным пальцем и, подцепив удавку, зажал остальными пальцами. Кончик ножа под нее… Готово! Валька бросил разрезанную петлю к ногам: - Живи, Высокий! Теперь ты, у-у, кусучий, смелый… А я вот так! Смелый - Нытъывкин… Беги! - Валька бросил к ногам вторую петлю. - Ну а ты? Вот хороший парень, вот какой спокойный. Спокойный - как это?..
Через пять минут все было кончено. Валька распрямил спину, сунул в ножны нож и вытер с лица пот. Собрал и еще раз пересчитал удавки. Да, одиннадцать. Теперь замыть следы сапог…
Волчата барахтались в кучке. Жалобно скулил Глупый, рычал Бесстрашный, а Веселый, выбравшись из кучки, уже улыбался.
- Да ты еще и Умный, - сказал ему Валька. - Ладно, живите, ребята. А я вам теперь вроде крестный отец, так? Ну, пока: не дай бог, мамаша пожалует, с ней встреча ни к чему… - Валька ухватил правой рукой карабин, а левой, уже на ходу, запихнул в карман ремешки.
* * *
Ины пришел сверху, через крутую седловину гряды. Опустился по ручью к логову, бросил взгляд на щенков и разжал зубы. Олененок, перекинутый через спину и придерживаемый за копытце, сполз на упругий ковер ивняка. Волчата закрутили носами и осторожно двинулись к добыче. Передний, самый крупный, Никвыкин, через три-четыре шага припадал к земле и свирепо рычал. Шестеро сестер и четыре брата следовали его примеру. Ины отступил в сторону. Нос его сморщился, челюсть отвисла: Ины улыбался, наблюдая игру детенышей.
Высокий подкрался к теленку, потянул воздух и прыгнул. Прыжок был неуклюж, но достиг цели - острые зубки прокусили на шее шкуру, пасть наполнил солоноватый вкус, а в сознание хлынул возбуждающий запах крови. Ины одобрительно заворчал, но тут же осекся: нос уловил необычный запах, и он увидел непонятный предмет. Ины осторожно вытянул шею: перед ним лежал кожаный ремешок. От него исходил запах волчат и еще чей-то, очень смутный. Кто тут был? Росомаха, любительница украсть чужого щенка? Песец, жадный пожиратель птичьих яиц? Кто? Чужой запах почти растворился в запахе волчат, но все же чуткий нос Ины ощущал его.
Волк заметался по площадке, тычась носом в песок. Рычали волчата, булькал ручей, ползли солнечные пятна, а Ины искал. И нашел; крохотная ямка справа от логова пахла громом человека. Ямка осталась от приклада карабина.
Перед семьей появилась Нэвыскэт. Минуту она наблюдала за возившимися у тушки олененка волчатами, потом бросила на них сверху куропатку и, подойдя к Ины, лизнула его в нос. Он не ответил. Нэвыскэт вопросительно глянула ему в глаза и сразу заметила тревогу. Ины виновато опустил голову, волчица обнюхала ямку, заметила ремешок, глухо поворчала и посмотрела на Ины. "Я предупреждала, - говорил взгляд Нэвыскэт. - И вот пришло время расплаты!"
Щенки утолили голод и устроили веселую возню с куропаткой. Они дергали ее, подбрасывали, вырывали друг у друга, прыгая за рассыпающимися в воздухе перьями. Над ручьем звенел возбужденный визг, так было всегда после возвращения родителей с хорошей добычей. Ины наблюдал за ними, все больше сознавая неизбежность и свершившегося события, и предстоящего действия. И когда волк окончательно понял, что выбора нет, он повернул к нижнему входу в расщелину, откуда тек звон Мечега, встряхнулся, расслабился и тут же собрал мускулы в тугие комки. Подошла Нэвыскэт, потерлась мордой о его плечо и мягко подтолкнула вперед.
Старик и волки
…в отчетах совхозов увеличилось количество сообщений о потравах оленепоголовья волками.
Из газет
Трук-трук! Трук-трук! - покряхтывал снег.
Иногда большой пласт оседал с громким вздохом "шру-ух-х", и ноги на короткий миг теряли устойчивость.
Весной нижние слои снега постепенно испаряются. С середины дня до вечера, когда все залито солнцем, ноги проваливаются в пустоты. А утром, когда наст еще крепок, под тяжестью человека оседают целые купола, и изнутри вылетают клубы теплого воздуха. Если в снежном куполе прорезать щель и сунуть туда замерзшие руки, сразу ощутишь, как горяча живая грудь земли.
Трук-трук! - покряхтывал снег. - Трук-трук!
Старый охотник Питычи давно был на пенсии, жил на центральной усадьбе совхоза и работал теперь, пока позволяли силы, заведующим пушной мастерской.
Однако раз в году, по окончании пушного сезона, весеннее солнце и южные, из глубин тундры, ветры, приносившие запахи разбуженной земли, будоражили душу охотника, и он уходил к многочисленным своим друзьям и родне. С берега Ледовитого океана шел по бригадам оленеводов, пока не добирался до самой дальней, кочевавшей в дремучих горах за речкой Мечег - Кустистой, на границе совхозных угодий. Там жили его дети и внуки, и там он проводил лето, помогая пастухам в их нелегких делах.
Этой весной он по давно известному ему маршруту обошел почти все бригады оленеводов, заглянул к охотникам и теперь приближался к своему тундровому дому.
Ранним утром Питычи вышел на берег речки Мечет, густо заросший ивняком, постоял над обрывом. Надувы в этом году толстые. Хорошо. Старик спустился на речной лед и пошел руслом, внимательно осматривая берег. Наконец остановился у пузатого надува, свисавшего до самого льда. Послушал с минуту. Внутри несколько раз тихо булькнула вода. Питычи достал нож, прорезал в снегу дыру. Открылась широкая щель.
Льда там не было. В снежной пещере, пронизанной зеленым полумраком, зияла полынья. В воде плотно, почти впритык, стояли рыбы. Питычи опустился на колени. Лыгинээн - настоящая рыба. Хорошо она тут перезимовала, видно, никто не тревожил. Потому что не знал.
Рыбы чуть шевелили хвостами, медленно открывали рты. Иногда одна из рыб высовывала наружу нос и громко булькала, прихватывая верхней губой воздух. Питычи сбросил рукавицу, согнул крючком указательный палец и, ловко уцепив за жабры рыбу покрупнее, без плеска вытянул ее на лед, толкнул между колен дальше, к середине реки. Голец растопырил красные плавники, широко открыл пасть и замер, блестя зеленой спиной и розовыми боками.
Старик вытянул на лед восемь рыб, потом нарезал снежных плиток и закрыл отверстие в надуве. Сильный мороз еще может вернуться, и тогда вода замерзнет, а рыбе надо дышать. Мечег зимой не течет, поэтому голец дышит только через полыньи под надувами.
Питычи собрал в рюкзак рыбу, обошел надув, поднялся на берег и увидел росомаху.
- Етти, здравствуй, Кэпэр. - Охотник покачал головой. - Ты уже тут! Как всегда, узнаешь новости самая первая. Ладно, я угощу тебя рыбой. Ты ведь давно не ела настоящую рыбу?
Старик достал гольца и понес росомахе. Зверь подпустил близко, нехотя попятился. Левое ухо у него было разодрано.
- Ты ходила в бригаду и подралась с собакой, Кэпэр? - спросил охотник. - Смотри, собаки соберутся вместе и поймают такую смелую.
Старик положил гольца на место, где только что сидела росомаха, вернулся к реке. Росомаха подошла к гольцу, долго ловила запахи рыбы и охотника, а потом села рядом с добычей и, часто слизывая с губ обильные слюни, стала наблюдать за человеком. Питычи махнул ей рукой и пошел дальше. Километрах в двух от рыбалки, в узкой ложбине, он увидел густой ольховый куст, подошел и сказал:
- Етти, Ёмромкыкай. Здравствуй, Куст. Давно мы с тобой не встречались. Помнишь, как ты укрыл меня от пурги? Как ты поживаешь? - Он внимательно оглядел ольху. - О-о, вчера ты кормил зайца. А на этой ветке сидела куропатка и кушала почки… Летом сюда приходил олень, и его ты тоже накормил… - Питычи посмотрел вокруг. Везде из-под снега торчали тонкие веточки. - А сколько у тебя стало детей! Ты правильно живешь. Куст. Сейчас я буду лечить тебя, а ты напоишь охотника горячим чаем и послушаешь мои новости.
Старик достал нож, вырезал ветви засохшие, обломанные диким оленем, и те, на которых съел кору заяц. По срезам последних выступили капельки сока.
- Уже проснулась твоя кровь, - сказал охотник. - Значит, будет ранняя и дружная весна. Спасибо, что ты сказал мне об этом, Куст. Сейчас я закрою твои раны жиром гольца.
Старик унес высохшие ветви под обрыв, выковырнул из песка три камешка, приладил над ними литровую консервную банку и разжег маленький, в ладонь, костерок. Пока в банке таял снег, старик достал рыбину, жирным куском натер срез куста, а потом, начиная с носа гольца, стал резать тонкие пластинки и класть в рот. Аромат свежей рыбы мешался с нежным запахом горящих веток, на зубах старика похрустывали хрящики. Солнце высушило туманы, и разбухшие снега мерцали многоцветными блестками…
Вода в банке закипела, старик достал галеты, чай и сахар. Он долго с наслаждением чаевничал в разогретой ложбине, рассказывал кому-то невидимому, о своем путешествии, слушал тихий шепот ветвей в струях ветра и кивал, полуприкрыв глаза.
Отдохнув, старик собрался и зашагал по хрустким мхам берегового обрыва - весной снег в долинах испаряется в первую очередь на берегах рек и озер. Повторяя их изгибы, пролегают в тундре твердые дорожки. Мудрая природа, видно, специально готовит их на время, когда снег становится вязким и ходить по нему невозможно.
Солнце взошло над сопками, загнало синие тени в распадки, а вместо них разлило по склонам голубые, зеленые и розовые. Каждый кристаллик снега превратился в самоцвет. Тепло рождало в бесконечных снегах неуловимые звуки. Они тонкими ручейками просачивались в сердце старика, а там превращались в аккорды. Аккорды складывались в музыкальные фразы, и старик не заметил, как затянул мотив:
А-а, а-а, а-а-а-а!
Настроение подсказало слова, и полилась песня:
Зиму прожил Лыгиннээн
Среди гор в глубоких водах.
Тиркытир, хозяин жизни, -
Солнце теплыми лучами
Разбудило лежебоку.
Скоро, скоро Лыгиннээн
С вешней пенистой водою
Выйдет к морю-океану
На веселую охоту!
Там, в соленых водах, бродит
Эльэннэт, наважка-рыба.
С косяков ее огромных
Темной осенью обильной
К нам вернется Лыгиннээн
Толстобрюхим, жирнобоким.
Щедро соки океана
Передаст он всем живущим
В этих тундровых долинах,
По нагорьям и в распадках
Нашей родины прекрасной.
Перед тем, как к нам нагрянет
Ветер северный Керальгин
И укроет эту землю
Пэпэпин - летящий снег…
В середине дня старик отыскал бугорок с хорошо просохшими мхами, снова вскипятил чай, прел сухого мяса и лег спать до того часа, когда наст окрепнет и можно будет идти дальше.