И тут мои размышления были прерваны самым неожиданным образом. Раздался визг, и под ноги свалился белый шар, стукнул по коленкам, и я кувыркнулся через него. Когда я вскочил на ноги, Лёмульки тут же прижался задом к моим коленям и, видно, осмелев в присутствии человека, попытался зарычать. Но голос его сбился на жалкий визг, и дрожь собаки передалась моим ногам. Она пробежала по телу и словно толкнула в подбородок. Я глянул вверх. Там, за гребнем ступени-террасы, что-то двигалось. Горб какой-то. Спина зверя? Да!
Скрытый краем террасы, шел зверь, и я видел только часть спины ржавого цвета с рыжим отливом. Но удивил не цвет, а размеры. Горб - то есть только часть спины - был метров двух длиной! Это не олень и не бурый мишка…
Честно говоря, гадать я стал минутой позже того, как увидел "верхний кусок" неизвестного зверя. А он уже уходил, спина мелькнула несколько раз и исчезла. Замерев, я простоял еще долго, а собака так и дрожала под ногами. Это Лёмульки-то, здоровенный, с европейского водолаза, бесстрашный вожак, который - я сам видел однажды - таскал за "штаны" бурого медведя-трехлетку, крутившегося вокруг яранги Вальгыргина! Лёмульки даже не побежал нюхать следы, когда зверь исчез. Понемногу я пришел в себя и направился дальше. А вожак до конца маршрута, сунув хвост к брюху, все норовил залезть под ноги. Поведение пса убеждало, что это не бурый медведь.
Да, жутковато тогда пришлось…
Но рыбаки выслушали мой рассказ спокойно.
Только Пивранто, сын бригадира, пожал плечами:
- Умкы.
- А что белому делать посреди Чукотки? Может, Кадьяк?
- Большой он, Кадьяк?
- Говорят, на задние лапы встанет - выше яранги.
Рыбаки молча переглянулись.
Вот какая история приключилась у меня в 1966 году.
- А если это тоже был мамонт? - спросил сын.
- Ну уж ты… - отрезала жена. - Нету давно на земле мамонтов.
- Кто же тогда ходил по озеру, оставляя следы со сковородку?
Мы с женой переглянулись. Что тут ответишь? Действительно, кто-то ходил. И ведь не один втроем. Тут ни на какую сказку не спишешь.
- Будем наблюдать, - решил я.
2
Как-то раз весной на нашу перевалбазу высадился очередной вертолетный десант: врачи районной больницы. Медики каждую весну работают в отдаленных районах, обследуя оленеводов. Вертолет с базы облетал бригады, вывозил семьи пастухов на прием к врачам и после развозил по домам. Работа идет почти круглые сутки, но в этот раз задул северней ветер, поползли по речным долинам серые клубы холодных дождевых туманов. Это особые туманы. Они плывут и плывут метрах в ста над землей, как ножом срезая сопки, увалы, заполняя распадки.
- Амба, - сказал рентгенолог. - Вертолета не будет, отдыхаем, ребята. Где-то я там упаковывал удочки…
Врачи были наслышаны о наших метровых гольцах и налимах, поэтому рентгенолог и запасся лесками чуть не в палец толщиной, огромными крючками-тройками.
Вскоре рентгенолог отправился к заливу Гусиных Страстей, где однажды мы наблюдали грустную историю семьи гуменников и белоснежной чаровницы с острова Врангеля - Павы, а мы с сыном забрались на крышу бани, чтобы заделать дыру, проделанную в скате южаком.
Заделав дыру, я стал критически осматривать другие участки крыши. Рубероид был надорван еще, в двух местах, рейка, державшая крайнюю полоску, перекошена. Да-а, южачок дул приличный.
- Я пойду, а? - спросил сын. - Ведь выходной же…
- О-хо-хо! - вздохнул я. - Ладно, иди.
Я заколотил в рейку два гвоздя, принялся за третий, и тут услышал крик. По прогалинам в кустарнике мчался сын. Его оранжевую кухлянку было хорошо видно среди серебряных от весенних сережек зарослей ивняка. Собаки, вертевшиеся у крыльца, выскочили на сугроб. Пуфик встал на задние лапы, стараясь увидеть, что происходит. Сын бежал к дому метрах в пятидесяти от бани. Даже полуденный наст держал ребенка хорошо, поэтому мчался он легко и быстро. А сзади, проваливаясь по колено и глубже, тяжело ломился высокий и грузный рентгенолог.
Сын что-то крикнул и юркнул в сени. А рентгенолог выломился наконец из кустов, и я увидел, что в одной руке его - короткая зимняя удочка для ловли из лунки, а в другой - здоровенный налим. Глаза его были где-то под шапкой, сползшей на нос в таком поспешном бегстве. Как он ориентировался, мне до сих пор непонятно, но рентгенолог держал курс прямо на дом. Картина показалась курьезной, а вспыхнувшая поначалу тревога угасла: все ведь были целы. Смеясь, я крикнул:
- Доктор, вы мешок, что ли, под рыбу дома забыли?
- Медведь! - прохрипел доктор.
Он подскочил к дому и исчез. В сени за ним дружно рванули собаки, дверь захлопнулась. Я скатился по лесенке, подбежал к дому и дернул ручку. Звякнул крючок.
- А-а-вз-за-ва-ва! - заголосили внутри собаки.
- Х-х-хто-т-там? - пыхтя, спросил рентгенолог.
- Да я же!
- Один?
- Чего?
- Держись, папикан! - завопил сын… - Уй-йдите!
Звякнул откинутый крючок, и на улицу, зыркая горящими, глазами, с карабином в одной руке и обоймой в другой, выскочил сын. Следом, увидев оружие, бесстрашно сыпанули собаки.
- Где он?
- Да кто он?
- Медведь!
- Ты что, Мокву испугался?
- Это не Моква, это другой! Здоровый-здоровый! В сто раз больше Моквы: вот такой! - Сын вскинул руки и подпрыгнул.
Я перехватил карабин, в душе выразив восхищение его отчаянной попыткой придерживаться истины в рассказе. Ведь не сказал же, "как дом", например. Сумел обуздать фантазию. И вообще молодец: не забился в угол, а сделал единственно правильное - схватил оружие и на помощь. Обо мне думал…
- А медведь-то белый, - неуверенно сказал рентгенолог. - Вроде бы…
- Да вы что? - воззрился на него сын. Он весь такой… рыжий. Красный почти! Такой фиолетовый!
- Бело-рыже-красно-фиолетовый, - уточнил я. - Что-то новое в северной фауне. Пойдем смотреть.
- Не спешите, - посоветовал терапевт. - Пусть уйдет.
- А что потом смотреть?
- Ну… общую картину.
- Что смотреть - всегда найдется, - философски заключила детский врач. - Особенно по горячим следам событий. И неопасно.
Она подошла к рентгенологу, с усилием разжала его пальцы и забрала налима:
- Смотрите, какая прекрасная рыба! Вот уха будет!
- Надо по следам! - взмолился сын. - Пойдем сейчас!
- Пошли, только не все. Мы трое как участники событий. Вынеси дяде доктору нашу двустволку. Остальные наблюдают отсюда. Кто захочет присоединиться - махнем после разведки.
На пойменный двухметровый обрыв вышли осторожно, огляделись. Перед нами лежал пустынный серый озерный лед. Вода давно съела на его поверхности снег, отпаяла вместе с солнцем от берега и вытолкнула вверх. Но лед был еще могуч, он лежал на спине озера почти метровым монолитом, эдаким черепаховым панцирем и еще пытался сопротивляться весне.
Собаки попрыгали на лед и разбежались в разные стороны. Дуремар, беспечно задрав хвост, добежал до лунок, а потом внезапно остановился, крутнул носом и прямо воткнул его в лед. Шерсть на спине и в лохматом "волчьем" воротнике вокруг головы стала дыбом, а хвост махнул под брюхо. Он протяжно взвизгнул. Собаки, услышав призыв, со всех сторон бросились к Дуремару и заметались вокруг, возбужденно тычась носами в лед. Несколько раз они гурьбой, словно по команде, бросались к берегу, но мы уже сошли вниз, и это удерживало собак от постыдного бегства.
- Помнишь, - негромко сказал сын, - они ТОГДА, в пургу, тоже так испугались.
- Да, очень похоже.
- Только сейчас это не мамонт. Такой большой медведь. Сам видел. Моква ему до брюха.
Мы подошли к лунке, у которой рыбачил рентгенолог и где лежали два налима.
С минуту рентгенолог молчал, а потом его прорвало.
- Понимаешь, пришел я, сел вот так, он изобразил, как сел на обрывок оленьей шкуры. - Для начала нацепил блесну "Шторлинг", ее всякая хищная рыба уважает. Не успел опустить - хоп! Точно утюг подвесили. Ясное дело - налим. Голец-то рвет. Вытащил. Второго взял минут через тридцать. Потом еще. Ну, увлекся и голос Николая вашего не сразу услышал. А услышал, чувствую - тревога. А?! Поднял глаза, а этот зверюга сидит прямо передо мной. Вон там. Сколько тут метров? С десяток? Не больше. Сидит, голову набок наклонил, язык фиолетовый такой вывесил и наблюдает.
- С любопытством? - хмыкнул я.
- Чего? Тебя бы на мое место в тот момент… Да… Наблюдает, значит. Ну я тихонько встал и задом, задом до обрыва, чтобы глаз с него не спускать - они человечьего глаза боятся. А уж там махнул вверх - и домой.
Я глянув, на обрыв и представил, как рентгенолог весом за сотню килограммов "махнул" на двухметровый обрыв. Зрелище наверняка было любопытное. Жаль, не видел.
- Сильно испугались? - спросил я.
- Хм… Да как тебе…
- Ничего он не испугался, - неожиданно заступился за доктора сын. - Он взял налима, удочку и пошел задом.
- Убей гром - не помню, - сказал рентгенолог и глянул на удочку.
Потом мы осмотрели место, где сидел неведомый, ростом "как баня" зверь, По здесь уже побывали собаки, и две шерстины буроватого цвета принадлежали то ли зверю, то ли Дуремару. Судя по величине - все-таки зверю.
- Нет, это, наверное, не ты, - сказал сын Дуремару. - А ты что скажешь, Пуфоня? - Он, дал понюхать шерстины Пуфику.
Тот отдернул голову, чихнул и спрятался за Дуремара.
- Он был белый, - твердил рентгенолог. - Ну не по цвету - по всему облику. Видел я их в зоопарке.
"Рыже-красно-фиолетовый", - вспомнил я.
Понемногу очевидцы пришли к общему выводу: медведь был темный, но с рыжим отливом, особенно на голове.
- Впечатление такое, что грязный, - сказал рентгенолог.
"Неужели все-таки Кадьяк? - подумал я. - Сколько лет искали, Олег Куваев специально прилетал с материка по письмам летчиков, геологов, горняков: "Прилетайте, видели, добыли, шкура на стенке, клыки в ожерелье у жены, когти у ребят в экзотических амулетах". И он прилетал, но все оказывалось преувеличением. Либо добычей был обычный бурый медведь вполне нормальных размеров, которые, однако, начали считаться огромными после лихих атак на природу в XX веке, либо не оказалось ничего: следы терялись в словесных потоках, божбе и клятвах в правдивости рассказываемого".
"Этих приглашений у меня полно, - сказал как-то мне Олег Михайлович в одну из наших встреч в Певеке. - Но ни в одном нет четкости, конкретности: где, когда, приблизительный вес, длина хоть… в локтях, высота. Понятно, в зимних условиях снять шкуру не каждый сможет, а обмерить-то - минуты. И, с другой стороны: нынче все грамотные, соображают, почем фунт изюма. И посуди сам: образованные люди добыли реликвию вроде березовского мамонта, знают уникальную ценность и тем не менее… бросают в тундре. Шкуру, череп - все свидетельства своей редчайшей удачи. А сами пишут. Нет, не телеграмму - письмо. Считай, месяц туда-обратно. Пишут: "Приезжайте, товарищ Куваев, мы вам покажем…" Хотя даже новичок здесь знает, что больше недели никакая туша не пролежит в тундре и глухой зимой: съедят зверушки и кости источат. Словом, шутники…"
Да, любителей пошутить в зимнюю скуку по северным поселкам хватает. А если без шуток - кто тогда брел через озеро целым семейством? Мамонты? Кто сегодня не стал кушать доктора, а потом исчез "как мимолетное виденье"? Моква? Так Пуфик с Моквой вообще чуть не нос к носу нюхается, сколько лет знакомы, а тут двух шерстин испугался? Значит, кто-то все-таки бродит? И величина этого неизвестного зверя - одна из главных примет. Рентгенолог говорит - белый. А чего ему делать в тундре? С удовольствием поверил бы доктору, но он сам признался, что видел белого медведя лишь в зоопарке. Значит, есть сомнения…
3
Над низкой чертой прибрежной тундры и прозрачной ломаной линией дальних гор выросла черная туча. Ветер рвал от нее куски и тащил тоже на восток. Черные полосы-следы от этой тучи, пахнущие непонятно и оттого тревожно, можно зимой увидеть далеко во льдах. На берегу, под тучей, лежали цепочки продолговатых, похожих на выброшенные штормом многолетние льдины предметов. Они, как и льдины в солнечный день, были окрашены в синий, розовый, зеленый цвета. Это нымным, человеческое поселение.
Умка иногда приходил к человеческому жилью. Случалось это в годы, когда у берегов скапливался толстый лед и пропадала нерпа. А вблизи человеческих жилищ всегда можно насытиться хоть и необычной, невкусной пищей, но все же дающей возможность протянуть до лучших времен. Люди, особенно человеческие дети, прибегали смотреть на Умку, но были добры и не прогоняли его. Гораздо лучше у человеческих одиночек на берегу Анкы - моря. У их жилищ почти всегда есть нежная, ни с чем не сравнимая Мэмыль. В крайнем случае Лыгиннээн-голец.
Поселок проплыл мимо и растаял на западе. Косо сыпали снежные заряды. Окончив свой танец победы. Умка, насытился и уснул рядом с добычей. Разбудил его тревожный рев моржих, вопли чаек и резкий запах. Льдина приближалась к песчаной косе, окаймленной белой прибойной полосой и вытянутой далеко в море. Посреди косы возвышался темный бугор. Умка встал и покрутил головой, принюхиваясь. Запах шел от бугра. Хватая кислый запах и разглядывая бурый бугор, Умка определил - Рьэв. На мелководье, с замытыми в песок головой и брюхом, лежал кит. Заслышав рев моржей, по спине его суетливо забегали песцы.
Несколько раз в долгой жизни Умке встречались выброшенные морем на побережье старые или умершие от ран киты. И всегда вокруг них собирались тундровое зверье и птицы. Зимой хозяйничали белые медведи, песцы, росомахи. Весной наведывались волки. Все звери в округе были тогда сыты и ленивы, приносили большое потомство. А песцы жили прямо в туше, прогрызая многочисленные норы. В годы Кита звери, питавшиеся им, переставали бояться человека: были до того смазаны жиром, что их мех терял всякую ценность, и профессиональные охотники только бессильно ругались на судьбу.
Миновав косу с тушей кита, вереница льдин по широкой дуге, подчиняясь течению, образованному косой, направилась на северо-восток. Берег исчез вдали, постепенно течение слабело, и ветер снова понес льдины на восток, в широкие ворота пролива Лонга.
Умка отъедался и отдыхал. Под стеной тороса он вырыл небольшое углубление и, лежа там, сквозь сытую полудрему наблюдал, как мимо проплывали далекие берега земли, как горы становились все ниже и наконец исчезли совсем. Только темная полоска суши приближалась и удалялась, постепенно обозначая Нутэскын, землю и заливы, которыми оканчивался Анкы - океан.
Но вот прилетел ветер и повернул льды на юг. Снова почти вплотную приблизился берег, загроможденный высокими крутыми горами. Пролив, разделяющий материки, вереница льдов миновала всего за одну ночь. Могучее течение подхватило льды и понесло на юго-запад.
Вода теплела с каждым днем и усиленно точила "судно", где находился Умка. Обломок уменьшался на глазах. Качка стала ощутимее, волны перехлестывали край, и Умка перетащил добычу подальше.
Как-то утром моржихи потолкали в воду детенышей, прыгнули следом и поплыли к полоске земли на горизонте… Это было зимнее пастбище Энмыльын, уже на южном побережье Чукотки.
В один из дней ветер усилился и волны стали высокими, как фонтаны, выбрасываемые китами. Торос долго скрипел и стонал, а потом двинулся на край льдины. Умка едва успел отскочить. Торос толкнул остатки старого Кэглючина в воду, а затем рухнул и сам. Льдина, освобожденная от огромной тяжести, чуть подвсплыла, валы теперь перехлестывали ее реже, зато негде стало прятаться.
Поверхность льдины превратилась в скользкую площадку. Умка отбежал на середину, где качка ощущалась меньше, растопырил лапы, стараясь удержаться на месте, и глянул кругом. Совсем недалеко воду взрезал высокий темный треугольник. За ним второй, третий… Касатки! Существа, наводящие ужас на всех живущих во льдах и океане!
Плавники замелькали вокруг льдины и полетели к месту, где упал Кэглючин. Одна хищница, разворачиваясь, скользнула рядом. На Умку глянул пронзительный рыжий глаз, мелькнул темный, с белой рябью бок. Умка ощетинился, но касатка рванулась к пирующей стае. Волны в том месте забурлили, над водой повисли протяжные высокие вопли. Умка смотрел, как быстро исчезали остатки его добычи в глотках огромных морских существ. И не заметил, как за спиной, в той стороне, куда плыла льдина, в просветах между волн обозначился низкий берег.
Касатки расправились с Кэглючином и повернули к льдине. Окружив ее, они запрыгали, почти целиком выскакивая из воды. Стоя какие-то мгновения на хвосте, они были выше Умки почти в три раза. Рассмотрев новую добычу, одна из хищниц нырнула подо льдину и толкнула ее спиной. Следом толкнула вторая. Льдина, потеряв волновой ритм, заходила ходуном. Умка старался удержаться посредине и не съехать в воду. Его когти и клыки, его невероятная сила - ничто против зубов стаи этих безжалостных убийц. Там, дома, в полярных льдах, он не раз наблюдал, как касатки вот такими толчками сбрасывали в воду нерп и лахтаков, а если лед был тонок, просто с разгона проламывали его рядом с ничего не подозревающим животным.
Беспорядочные вначале толчки постепенно обрели ритм и переместились в одно место. Край льдины стал задираться вверх. Умка, отчаянно вонзая когти в лед, пытался удержаться, а когда все же заскользил, льдина неожиданно выровнялась, попрыгала на волнах и мягко вошла во что-то вязкое. Умка огляделся. Его "корабль" стоял на мелководье, совсем недалеко лежала песчаная полоска, а дальше начиналась прибрежная тундра. Умка несколькими прыжками перемахнул песчаный пляж, выскочил на невысокий обрывчик и помчался по коричневым мягким кочкам тундры к невысоким пологим дюнам…