Гада почти съела рыбину, когда снова возник и не пропал, а стал быстро приближаться непрерывный тарахтящий звук. Человек! Это рычит Красный Зверь, который быстро и неутомимо носит человека по тундре. Надо уходить. Добычу можно защитить от любого жителя тундры. Даже, в конце концов, от волка, но не от человека с его убивающей палкой.
Гада торопливо догрызла рыбу и посмотрела вниз, в долину ручья. Вон он, Красный Зверь, уже совсем близко. Она засуетилась, подбежала к дырке в двери, глянула на добычу, найденную с таким трудом, жалобно взвизгнула и помчалась за дом. По морене Гада выскочила на седловину между сопок и перевалила ее. Звук растаял. Гада успокоилась, сбавила скорость и дальше уже бежала, снова принюхиваясь и тщательно исследуя все вокруг. Съеденная рыбина прибавила сил, но и обострила аппетит. Чтобы насытиться впрок, надо четыре или пять таких рыб.
Воздух пах речной водой. В нескольких местах над тундрой висели розово-золотые купола тумана: в этой долине текла широкая река Пырканай - Кекурная; солнце вскрыло некоторые перекаты на ней, и вода парила, источая в воздух запахи рыбьих стай.
Гада выбежала на берег. Здесь вместе с рыбой запахло и человеком, хозяином только что оставленной за седловиной избушки. А вот и его следы. И каждый пах рыбой. Гада побежала рядом, поглядывая вокруг. Крутые склоны сопок по обе стороны долины были густо уставлены кекурами. Они торчали и в одиночку и группами и от лучей утреннего солнца сияли пестрыми красками, как разодетые на праздник люди.
След человека повернул с террасы вниз и вывел к утоптанному пятачку на ледяной шубе реки, под парившим перекатом. Здесь человек промышлял свою добычу - рыбу. Гада обнюхала лунки, пятачок и нашла две небольшие обледенелые форельки. Больше ничего нет, кроме густого запаха рыбы. Тогда она выбралась на террасу, побежала дальше и заметила впереди движение. Гада остановилась и стала наблюдать. За свежим бугорком снега торчал зад песца с поджатым между ног хвостом. Зад часто дергался, хвост летал вниз-вверх, напружиненные лапы скользили. Голова и передняя часть туловища были под снегом. В сторонке, у куста, сидела подружка, ждала, когда супруг достанет добычу. Песцы хотят съесть ее добычу! Предупреждая соперников, Гада зарычала и бросилась вперед. Песец поднял заляпанную снегом мордочку, увидел росомаху и затрусил в сторону. Следом, обиженно тявкнув "кау!"; побежала супруга.
Возбужденная неутоленным голодом, присутствием у добычи соперника и витавшим повсюду с утра, но не приносящим вреда запахом человека, Гада не стала тратить времени на разведку. Она сразу сунулась в раскопанную песцом нору, обнаружила хвост налима и потянула вверх. Рыба, скованная настом, не поддавалась. Тогда Гада заработала лапами и завертелась вокруг, прилаживаясь поудобнее. Сухо щелкнул металл. - Гада прыгнула в сторону, но неумолимая сила оборвала прыжок, и пленница шлепнулась в снег.
* * *
Белесая тень скользнула в зазеленевшем небе.
- Сова! - Федор резко тормознул.
Птица полетела по широкой дуге.
- Не улетай, не улетай, пеструха! - бормотал Федор, дергая из веревок ружье. Наконец выдернул. Щелкнул замок, и сразу хлопнул выстрел. Птица вертанулась через голову и бесшумно исчезла, словно растаяла.
- Готова! - Федор бросился в кусты, затрещал ветвями. - Где, а? Где ты? Ну трепыхнись, курва! Аг-га-а! Вот она! - тяжело дыша, он выскочил обратно. - Дикая прибыль! Крылья-то! Красотища! Хо-хо - давно мечтал!
- Зачем она? - равнодушно сказал Охламон.
- На шапку - "заче-е-ем". Я одну такую видел, мужики толкали за полторы сотни. Любая баба с восторгом купит, по своей знаю. А у тебя, небось, и бабы никогда не было? Или была?
- Давно, - тускло сказал Охламон. - Еще там…
- Давно? Звать как, небось, забыл?
- Это… Ма-а…
- Манька, что ли?
- Ну… Так.
- Чего ж бросил? Гуляла?
- Гу… гуляла.
Блеклое воспоминание, давно изуродованное алкогольными фантазиями, возникло в мозгу Охламона. Было… сплыло… быльем поросло… Зябко поколыхалась распахнутая пасть чемодана, как в замедленной съемке, полетели: в нее растрепанные тряпки, обувка, тоненько пропищала из атласного кокона Вер… Надюха, прошелестели затертые временем обрывки слов: …"такая жизнь… в петлю"… И все… Граммушку бы теперь.
- Ладно, мчимся дальше, - сказал Федор. - Тут недалеко изба колхозного рыбака-охотника, у него и врежем для согрева. Гада наша тоже, вроде - ха! - туда бежит.
Солнце катилось над сопками. Краски рассвета медленно осыпались на снега цветными блестками и поблекли. След с росчерками когтей между отпечатками лап повернул от ручья к избе.
- А что я говорил? Ничего не пропустит… Та-ак: труба не дымит, значит, хозяина нет. - Федор вырулил на морену, остановил "Буран". - Смотри-ка, - отметилась. Дверь изгрызла. Ну прямо - распоследняя тварь. - Он попрыгал на затекших ногах, оглядел щель. - Правильно инспекция даже за дохлого щенка десятку платит: две бутылки, а, Охламон? Надо глянуть, чего она в избу лезла.
Федор убрал подпорку, распахнул дверь в сени.
- Эх-хе! Рыба… Харитоны! Глянь, сколько! - Он заскочил в сени, пнул кучу ногой. Мороженые хариусы, шелестя, поползли вниз, обвалились на торбаса. Федор закрутил головой: - Огурцами пахнет - как в теплице! Свежая! - Он переломил одну, зубами содрал затрещавшую шкурку, отгрыз кусок и, гоняя во рту, покусывая мелко-мелко, чтобы не застудить зубы, застонал от наслаждения: - У-у-ум… Вкуснятина… Понятно, где хозяин. Пригонит трактор с санями, запакует и айда в колхоз. А мы покупай потом в лавке… Не, не пойдет… И как быть? В рюкзак чего уместишь?.. О! - Федор оттопырил на груди балахон. - Сюда воз войдет!
Он стянул балахон, завязал концы рукавов и принялся грести рыбу. Вначале ногой всю подряд, потом: руками тушки покрупнее, потом стал постукивать рыбинами о стену - иней-то зачем? Воду возить?
Когда балахон наполнился с верхом, Федор потряс его, уплотняя добычу. Заметно взятое… А тварь зачем? - он ухмыльнулся и осмотрел сени. Вон ломик, пила, лопата. То, что надо.
- Охламон, иди сюда!
Тот не ответил, и тогда Федор выглянул за дверь. Охламон, съежившись, уперев перед собой стеклянный взгляд, сидел на "Буране". Отключился. Теперь палкой не поднимешь, только стаканом. Ух, помощничек, зараза, мать твою… - Федор выскочил на улицу, но опомнился. Не ругань сейчас нужна, а быстрое дело. Хозяин может вернуться и завтра, может через неделю, а может - сейчас.
- Слышь, Охламон, пропустим по капле, - Федор достал бутылку спирта, кружку, отломил от буханки кусок. - Счас мы тебя, пьянь вонючую, приведем в норму! - Он налил четверть кружки, подсыпал горсть снега. Напиток чуть пошипел, выскочили мелкие пузырьки. - Теперь не захолодит. А то отвечай потом. В прошлую зиму один новичок-вербованный продрог на охоте, глотнул чистого из промороженной бутылки, так врачи потом еле подлатали горло. Отправили домой. Не знал человек основ техники безопасности зимней тундровой выпивки, не знал, что от воды спирт теплеет. Святой напиток, если в меру.
- Держи, - Федор поднес кружку Охламону ко рту.
Теплый душный парок ударил в нос. Охламон дернулся, припал к кружке и медленно выцедил спирт. Стеклянный взгляд его помутнел, потух, он часто задышал и закрыл глаза. А когда открыл их снова, увидел и сверкающую, залитую солнцем розовую тундру, и дальние синие горы, и избу, перед которой стоял "Буран".
- Ху-ху-у, - густо выдохнул Охламон, понаблюдал, как Федор намешивает свою долю, дыхнул вместе с ним и сказал, глядя потеплевшими глазами: - Хорошо, Федюш, а?
- Хорошо-о, - согласился Федор. - А теперь работать.
- Айда! - подпрыгнул Охламон и зашагал за Федором в сени. - У-у, рыбы-то! Молодцы, колхознички, вкалывают. А намерзлись, поди.
- Мура, - сказал Федор. - Это ты месяц у лунки зубами прозвякаешь, да шиш поймаешь, а он за день такую гору надергает. Сноровка в любом деле - главное. Вот и давай шустро: ломик в руки, да ту дырку в двери расширь. Раза в два.
- Я мигом, - сказал Охламон.
- Мигом, но аккуратно, мелкой щепочкой. Вот такой, что тварь перед нами нагрызла. Делай.
Федор завязал мешок. Пуда четыре. Маловато. В рюкзак, разве, напихать? Некогда. Смываемся, пока хозяин не пожаловал.
- Готово, - сказал Охламон.
- Хорошо. Ломик на место. Бери балахон с той стороны, заходи на санки. Та-ак. Теперь, пока я тут увяжу, возьми на полке молоток с гвоздями, найди дощечку и дырку свою - ха! - забей.
- Это как же… - где-то в уголке сознания Охламона робким мышиным шорохом закопались мысли. - А-а-а… - он покивал. - Выходит, мы… Рыбу-то мы… выходит…
- Делимся! - оборвал Федор. - Он умеет, ему раз плюнуть. Ты не боись, он не дотумкает. А этой твари грехов своих не отмыть, пусть и наши тянет. Приятель у меня на Усть-Белой однажды примус, палатку-маршрутку, сапоги болотные на полный меховой комплект у пастухов выменял, а начальству докладную: истерзала росомаха. Хо-хо! Куда они денутся, списали. Глухомань тут, иди - проверь. Рады, что человек из маршрута вернулся целым. И эту добычу мы с тобой по троячку за килограмм водителям с "Уралов", что соляру в партию из райцентра возят, - с руками оторвут… А ты, между прочим, чего зарассуждал? Дело делай. А то…
- Я счас, счас, - заторопился Охламон. - Черт, что-ли, в голове закопал? Тут пузырь почти полный, а я - мысли складывать. Ду-убина…
Федор притянул мешок веревкой, нашел в избе химический карандаш и написал на клочке газеты: "Михалыч, заезжали в гости. Тут у тебя росомаха нашухарила, так мы дверь подлатали и погнали за ней. Приходи на чаек". Подписать? А зачем ему? Чай попить и так в любой балок примут.
Охламон уже заделал дырку.
- Молоток, - похвалил Федор. - Помчались, а то не догоним.
- И хрен с ней, - равнодушно сказал Охламон. Выпитый спирт сгорал, дотлевали в голове крохотные угольки, быстро излучая в пространство остатки сил и бодрости.
- Гуляла, говоришь? - весело вспомнил Федор. - А ты как ее попутал? Сам? - Он поерзал на сиденье, устраиваясь поудобнее.
- Не, приятель надоумил, Лева-Физик. Федюш, налей, а?
- Успеешь. Нам начальство велело народ успокоить. И приговор охотинспекции не мешает до конца довести. А главное, Охламоша, - заработок: шкурка в райцентре на нашу месячную зарплату потянет.
Охламон крепко зажмурил глаза, чтобы не так кололо голову, и вдруг увидел подворотню против замызганной продуктушки на Преображенке, за кабаком "Звездочка", бутылку в руках третьего, синее лицо Левы-Физика, услышал его лихорадочную скороговорку:
- …своими глазами, век бутылки не видать! На зеленом ЗИМе подъехал, в шляпе с пером… в шортах! Посадил твою с лялькой и шефу: "Во Внуково! В аэропорт!" Да ты не горюй, баб кругом - миллион. Вот я недавно из Воронежа, реактор налаживал. Они там построили, а не фурычит. Пришлось лететь. Теперь на восток двину. Хочешь со мной? В Новосибирск, в отделение Академии? Там умные нужны-ы, давно зовут. А твоя, между прочим, тоже в ту сторону подалась: из Внуково только на восток. Доберемся, машину получим: у меня документы на "роллс-ройс", штучная модель, сам Резерфорд вручил в благодарность за реактор. На машине мы ее легко найдем. Пятерка есть? Смотай, пока лавку не закрыли…
* * *
Песцовый капкан для росомахи мал. Челюсти его захлопнулись на когтях, прихватив только один палец. Гада прыгнула в сторону. Цепь выскочила из снежной канавки, звякнула и бросила пленницу на наст. Она заметалась в разные стороны, но метровая цепь снова и снова кидала ее на снег. Вспышки боли в лапе слились в одну высокую нетерпимую ноту. Песец с подругой, увидев прыжки и кувырки, услышав грозное звяканье металла, поняли, что соперница попала в когти самого могущественного и безжалостного врага жителей тундры - человека. Ошеломленные, они несколько минут наблюдали за ней, а потом в ужасе бросились бежать по ледяному полю за реку.
Поверженная в сотый раз, Гада не нашла сил подняться. Бока тяжело ходили, брюхо дергали резкие спазмы, вывернутая и натянутая цепью лапа неестественно торчала в сторону. Тогда, отдышавшись, пленница подтянулась к металлу и стала грызть его, с каждой секундой ожесточаясь все больше. Боль в лапе была порождением цепи, она терзала металл, и кровь капала на изрытый снег. Но могучие зубы и когти на этот раз оказались бессильны. Наконец Гада упала на бок, судорожно хватая горячим окровавленным языком снег. И тут снова возник монотонный гул. Тогда в сознании проснулся и зазвучал голос более древний, чем голос свободы. Он заставил встать и, несмотря на изнеможение, снова прыгать, вставать и прыгать.
Частые рывки в разные стороны расшатали кусок дощечки, забитой в наст, к которой была прикреплена цепь капкана. И в один из очередных прыжков дощечка выскочила из снега, пленница перевернулась через голову и полетела по склону к реке. На льду она стала, встряхнула шубу, бросила взгляд назад и побежала по мутной шершавой поверхности. Огрызок доски и звякающая цепь помчались следом - стальная человеческая лапа продолжала держать палец и когти, хотя не особенно мешала двигаться. Гада поняла, что эта лапа бежит рядом, чтобы подыскать момент и вновь остановить ее, поэтому держалась начеку и, отставив пойманную ногу, бежала боком, все время стараясь держаться подальше от ужасного преследователя. Надо бежать, не останавливаясь, ведь она самый выносливый житель тундры. И эта страшная спутница в конце концов выбьется из сил, отпустит ее и отстанет.
* * *
- Наша тварюга, наша! - сказал Федор, обследовав место, где стоял капкан. - А кровищи, у-у! Но с цепью не справишься, цепь и человека держит… За речку умотала, на трех лапах. Ладно, пусть потешится напоследок.
Охламон глянул кругом. Везде иззубренной стеной стояли горы, густо усыпанные красными, коричневыми и серыми группами кекуров. Непонятно было, откуда приходила и куда уходила река. Словно замыкалась у подножия гор в кольцо.
* * *
Гада бежала поперек долины, потом повернула вправо, вдоль гор. Тарахтящий звук приблизился, и Гада окончательно поняла, что он не случаен: человек преследует ее. Скоро на ослепительной поверхности снега обрисовалась красная гудящая точка. А впереди высокой стеной дорогу перегородил отрог горы. Гада бросилась вдоль его подножия. Красный Зверь повернул наискосок и стал приближаться очень быстро. Тогда она, скорчившись, запрыгала вверх, по крутому боку отрога. Единственное спасение - бежать, любая остановка смертельна, а она не может погибнуть сейчас, когда в мир идет весна и несет единый и могучий закон, на котором неколебимо стоит жизнь. Смысл его пронизывает все в этом мире, ему подчиняются мертвые на вид горы, снега и камни. Все существующее вокруг - его порождение. Она тоже пронизана его щедрыми и могучими лучами. Это он требует совершать невозможное и безжалостно гонит ее вперед, сделав сейчас смыслом ее существования несуразные, захлестнутые болью и изнеможением прыжки.
* * *
- Уходит! - Федор прибавил газ. "Буран" взревел, махнул вверх по склону, но быстро забуксовал. Снежный пласт потек вниз, увлекая за собой машину.
- Спокойно, - одернул себя Федор. - Охламон, бери ружье - и следом! Если заляжет, шуганешь вниз. А тут я с мелкашкой. В горы она не пойдет с капканом: и так еле бежит. Вниз пойдет, ясно. На-ка для бодрости. - Федор плеснул спирту в кружку, сыпанул снегу. - Если чего - бей сам, в стволах картечь.
Подбирая языком размазанные по щетине капли спирта, Охламон полез вверх. На плотной снежной корке ноги скользили, ствол заброшенного за спину ружья пихал шапку на глаза, одной рукой пришлось хвататься за торчащие из снега прутики ивняка. Наконец увал стал закругляться. Охламон, тяжело дыша, выпрямился, дрожащими руками снял шапку и вытер обильный пот. Давненько так не мытарился! Сколько уж лет у солярной форсунки… Сидишь, подкручиваешь вентиль - и все дела. Смена за сменой, день за днем, ночь за ночью… А тут… Провались все на свете: и погоня, и зверюга эта. Вон как сердце-то…
Сердце бухало часто и мощно. Рывки его стали сжимать грудь. В животе повисла тупая тягучая боль. Из тайников мозга интуитивно, предупреждающе выползло - на пределе. Хорошо, хоть глоток Федор дал, иначе очень просто - копыта в сторону… Ох-хо… Где она тут? Ага, вот следы, идут поперек бугра. По ним надо. Правда, в горы, не полезла. Умоталась, видно. Не хуже меня. А что? Попробуй против движка да с железякой на лапе - поскачи по этим горкам… Смотри, кровь… Режет, небось, пружина. Стальная же. Да-а, беги не беги - амба. Передохнуть надо малость. Жмет-то как. Вроде раньше не бывало. Так всему свой срок, говорят. У-у-ух… - Охламон потерянно огляделся. Розово-синяя долина лежала внизу, а вокруг все так же дыбился каменный круг, и везде в немом молчании, словно разглядывая скорчившегося человека, судорожно хватающего воздух искореженным ртом, торчали кекуры. Теснота-а… Как в коробе…
Охламон бессильно опустился в снег, закрыл глаза и увидел себя лежащим в коробе магаданского аэропорта, на замызганных обрывках оленьих шкур. Над спиной тянулись трубы водяного отопления, от них исходило сухое тепло. Сбоку желтым глазом, словно разглядывая его, горела свеча, на газетном обрывке стояла бутылка. За ней, напротив, зеленело бутылочными бликами лицо Валька-Проходимца. В дощатые стенки короба, поскуливая, царапался ветер, где-то далеко среди труб орали коты, на крышке короба скрипели каблуки поздних прохожих.
- …Думаешь, Магадан - край земли? - сверкая глазами, шептал Валек-Проходимец. - Не-ет. На Севере, за Черским, еще два хребта есть, с вулканами. Кварц в осыпях высокотемпературный, жилы - у-у-у! Их еще Билибин предсказал, да уж тут ему не поверили. Нельзя человеку всю жизнь верить, говорят. А я верил, но не дошел малость: болота, зима ранняя, продукты кончились. А теперь и опыт есть, и напарник - пройде-е-ем!.. Два хребта там - синие-синие - и на каждом вулканы… Ды-мя-ят. Один - мне, второй - тебе. Имена на карте, а? Прииски с содержанием семь кэгэ - да! - в кубометре. А?! Да нас люди за такой подарок… И плевать нам на Клондайк! Мы этим дундукам покажем - распад личности! Да бутылка такие горизонты открывает - жуть! Плата только велика. Но мы платим честно. - Валек-Проходимец скосил дрожащий взгляд на свечу. - Не дрейфь. У меня кругом пилоты знакомые, вездеход ГТТ в тайге ждет - пройде-е-ем. И Мария твоя с девчонкой и пацаном никуда не денутся, за теми хребтами - море. Ледовитый океан! Теперь точно догонишь… Пацан-то? Да уж третий год. Не знал?! Дае-ешь! Вообще, мой тебе совет…
- …о-о-он! - долетел слабый обрывок крика. Охламон чуть приоткрыл веки. Солнечные лучи пронзили глаза. В сознании, разметав видение, бесшумно и ярко лопнул взрыв, в голове резанула боль. Охламон замычал и опустил ее, привыкая к потоку света. А когда глянул вперед, увидел на замкнутой равнине черный клубок. Он медленно катился к следующему увалу. Это же Гада. Уходит. Федька спятит, орать будет.
Охламон, скользя и спотыкаясь, пошел вниз. Откуда, сегодня это наваждение? Это проклятое прошлое, давно завязанное, казалось бы, крепким алкогольным узлом? Лезет, ле-езет в каждую щель, чуть стоит недопить… Ух ты ж!..
Охламон поскользнулся и, растопырившись, полетел по откосу, вздымая блескучее облако осевшего на наст утреннего инея. Потрясение от кувырков растворило боль в животе и разрезало путы, сжимавшие грудь.
- С приездом! - крикнул Федор. - Что, уснул на пару с Гадой?
- С-согнал, сог-нал! - захлебываясь, выдохнул Охламон и полез на сиденье. - Дальше по долине шкандыбает.