Иркутские встречи
Иркутск встретил нас заводскими дымами, огромностью своих просторов, великолепием быстрой и холодной Ангары. Года четыре тому назад я здесь бывал и поэтому сейчас отыскивал взглядом знакомые приметы - большой Ангарский мост, Белый дом, сад имени Парижской коммуны, украшающий набережную. В первый мой приезд Иркутская ГЭС еще строилась. Зимой 1956 года этот железобетонный дворец, возвышавшийся над Ангарой, уже посылал промышленный ток. Он теперь передавался в угольное Черемхово, к Падунским порогам, проносится по проводам над рельсами новой дороги. За плотиной синел край Иркутского моря. Оно, по существу, представляет собой залив Байкала, самую большую его губу, вытянутую в сторону Иркутска. Года четыре назад я ехал от Иркутска в сторону Байкала по участку железной дороги, ныне погруженному на дно моря.
За десять дней нашего пребывания в Иркутске мы повидали много самых разных людей, от вице-президента Всесоюзного географического общества до доярки из села Оёк.
Расскажу, как мы ездили в сибирское село. Иркутский корреспондент "Известий" рассказал нам, что в Оёке живет Клавдия Автайкина, член бригады коммунистического труда. С ней стоит познакомиться и как с путешественницей по Китаю.
Корреспондентский автомобиль двинулся по главной улице имени.Карла Маркса к северной окраине Иркутска. Замелькали, дома с большими витринами из зеркального стекла. В глаза бросился один из магазинов, украшенный изображениями дракона. Он когда-то принадлежал известной чайной фирме. Налево был виден цветущий сквер на площади, где стоит красивое здание Центрального телеграфа.
В конце главной улицы открылся индустриальный пейзаж. Мы поравнялись с оградой завода тяжелого машиностроения имени В. Куйбышева. Это - кузница Восточной Сибири. Выросла она на месте былой городской свалки. Здесь были созданы первые прокатные станы, коксовые батареи, оборудование для доменных и плавильных печей. Из ворот завода выходят большие драги, волочильные станы, разливочные машины, прокат, сталь. Крупные металлургические заводы нашей страны получают отсюда оборудование. Мой спутник вскоре заснял на заводе имени Куйбышева агрегат двухсотпятидесятилитровой драги. По его круглому краю была выведена надпись, из которой явствовало, что исполинская машина заказана трестом "Якуталмаз".
Вот набережная реки Ушаковки, очень быстрой и беспокойной, а слева - широкое лоно Ангары. Мы покатили по рабочему предместью, мимо большого кинотеатра, картографической фабрики и не сразу достигли окраины, откуда начинается Якутский тракт. Машина помчалась к северу и вскоре очутилась посредине села Куда. В нем было птицеводческое хозяйство; кудинцы успешно разводили знаменитых пекинских уток. В Куде когда-то жил декабрист Александр Сутгоф, недавний лейб-гвардеец, посвящавший свое время заботам о кудинской мельнице. В этой стороне были поселены Сергей Трубецкой и Федор Вадковский. Они завели огороды и сады, построили дома.
Федор Вадковский умер в Оёке в морозный январский день 1844 года. Хоронить его приехал из Малой Разводной друг Вадковского, тоже декабрист, Федор Юшневский. Во время прощания с телом товарища Юшневскому вдруг стало плохо, и он, не приходя в сознание, скончался у тела своего товарища.
Юшневский, живя в окрестностях Иркутска, успешно занимаясь земледелием, вывел кукурузу, до него совершенно неизвестную местным жителям.
В сельскохозяйственную артель, где работала Клавдия Автайкина, мы проехали прямо, оставив село Оёк в стороне. Знаменитая доярка оказалась очень скромной молодой женщиной. Слава ее не испортила. Приезд журналистов Автайкина восприняла по-деловому. Прежде всего она стала знакомить нас со своими товарищами по работе, стараясь не выпячивать себя.
В бригаде Якова Алексеевича Александрова работали девятнадцать доярок. Скот фермы был гладкий и сытый, потому что его кормили, считаясь со вкусами каждой коровы - то капустой, то картофелем. Автайкина отвечала за четырнадцать коров. Семь из них она доила руками, а семь остальных - аппаратом. Дойка происходила три раза в сутки.
Коровы пришли с поля и сами потянулись в хлев. Лишь наиболее строптивые дождались того, что их стали загонять в стойла. Запахло парным молоком. Клавдия Николаевна показала, как она доит, сокращая срок дойки на девять минут.
Не бросая работы, она рассказывала, что побывала в Китае, вместе с дояром-бурятом Федором Николаевым из Усть-Орды. Они посетили Шеньян, Аньшань, Фушунь, порт Артур, Дальний. Сибирские гости, конечно, любопытствовали, как поставлено молочное хозяйство в госхозе возле Дальнего и в народной коммуне близ Фушуня. Китайские дояры были благодарны Автайкиной за то, что она показала сибирский способ дойки, показавшийся маньчжурским доярам очень быстрым и удобным. Однажды, рассказывала Клавдия Николаевна, она заметила, что сточный желоб на полу стойла был расположен так, что коровы, наступая на него, сбивали копыта. Она посоветовала китайцам исправить ошибку.
Дойка подходила к концу. Один из скотников сделал целый краеведческий обзор, рассказав нам о природе, окружающей Оёк. Он говорил о том, какие ягоды спеют здесь, перечислил породы рыб, водящихся в местной речке. Попрощавшись с Клавдией Автайкиной и ее подругами, державшими в руках большие серебристые ведра, мы направились к Оёку. На широкой улице села вперемежку с новыми зданиями стояли дома, оставшиеся от времени декабристов. В Куде мне показалось, что я вижу старую мельницу, на которой так долго трудился Александр Сутгоф.
Вскоре после нашего приезда в Иркутск там открылось историческое Совещание географов Сибири и Дальнего Востока. Оно так лишь называлось; на деле же в Иркутск съехались, кроме сибиряков, ученые Москвы, Ленинграда, Львова и других городов нашего Союза. Среди этих гостей Иркутска было много знакомых исследователей, писателей, краеведов.
И в докладах, и просто в разговорах участников совещания содержались замечательные сведения. Вот, к примеру, как географы разделили Сибирь и Дальний Восток. Десять природных стран, от Западно-Сибирской до Амурско-Приморской, насчитали ученые, начиная от Урала, кончая берегами Великого океана. Если же эти страны разделить на природные провинции, то таких провинций будет не менее восьмидесяти. Шестьдесят процентов всей площади Советского Союза занимают Сибирь и Дальний Восток!
За последние двадцать лет в Сибирь пришло не менее четырех миллионов новоселов из европейской части Советского Союза. Только в одной Восточной Сибири к началу 1959 года насчитывалось пятьдесят семь городов и сто семьдесят шесть поселков. Пятнадцать городов возникли после Отечественной войны.
Отчетливо сложились большие промышленные узлы, такие, как Иркутско-Черемховский, Красноярский, Братско-Тайшетский и другие.
Десять научных учреждений занимались многолетними исследованиями Братско-Тайшетского узла; работы длились много лет, но сказать, что они доведены до конца - еще нельзя. Чуть ли не четверть миллиона квадратных километров - это площадь таежных земель, которые охватывает великий узел. Изучение его будет продолжено.
Такие данные приводились в докладах ученых, собравшихся в Иркутске. Здесь с уважением упоминались имена старых русских исследователей, провидевших чудесное будущее Сибири. В числе их был и наш великий современник академик В. А. Обручев, долго работавший в Иркутске. Бродя по городу, мы отыскали мемориальную доску, укрепленную в честь автора "Истории геологического исследования Сибири".
А чего стоит здание, построенное Сибирским отделом Русского географического общества. В доме этом помещается краеведческий музей. На его стенах, на каменных досках, начертаны имена знаменитых открывателей и следопытов Азии, ставшие бессмертными.
Но где это видано, чтобы Ермак смотрел на пламенные цветы Индии? Против здания музея с его многочисленными башенками расположен красивый зеленый сад. Посреди него высится большой памятник из розового гранита. На грани памятника - вылитый из металла выпуклый портрет Ермака Тимофеевича, а у подножья каменной глыбы - яркие, как бы пылающие алым огнем цветы. "Канны. Родина - Южная Индия", - красноречиво гласит короткая надпись. Сибирская осень еще не успела одолеть пламенеющие цветы. У себя на родине канны, наверное, сейчас в полном цвету. Они горят в садах, окружающих Бхилаи. Там, на огромном металлургическом комбинате, нашли себе место машины, домны, приборы для стального литья, сделанные руками иркутских мастеров. Индийские цветы на берегу Ангары и трехтонный паровой молот - вот образы сегодняшнего Иркутска, современной Сибири. Происхождение названия "Сибирь" в точности не выяснено до сих пор. Некоторые ученые склонны выводить его из бурятского слова "шэбэр", что означает: "чаша", "лесная глушь", "густой лес". Пусть языковеды занимаются столь полезным делом!
Новая Сибирь отовсюду смотрит на нас. С левого берега Ангары доносятся звуки сирен. Это поют электрические поезда, проносящиеся в сторону Байкала. В воздухе слышен шум моторов. Это идут на посадку или набирают высоту самолеты, поддерживающие сообщение Иркутска с Москвой, с Сахалином и Иркутском, с Пекином, с Улан-Батором и Хабаровском, с золотым Бодайбо и Улан-Удэ.
Пока шло научное совещание, мы успели побывать на чаепрессовочной фабрике, которой справедливо гордится Иркутск. Чайных фабрик у нас в Советском Союзе вообще мало, а иркутская занимает первое место по производству прессованных, или плиточных, чаев.
Перед фабричным зданием разбит чудесный цветочный сад, содержащийся в отличном порядке, а внутренние помещения по чистоте своей напоминали аптеку или клинику. Сходство с ними увеличивается, когда мы попали в лабораторию, где одетые в белые халаты женщины трудились над исследованием образцов чаев. Они переставляли красивые, как бы золотые и серебряные, коробочки. Юлия Ивановна Соловьева со своими помощницами подвергает чай органолептическому анализу, и только после этого начинается его переработка.
У Юлии Ивановны Соловьевой в стеклянном шкафу был расположен целый небольшой музей. В нем хранятся образцы новых и старых чаев. Если мы уж заговорили о внешнем виде чая, об его упаковке, то нелишне взглянуть на огромную, весом в один фунт, пачку. На грубой светло-желтой бумаге были изображены два скрещенных якоря. "Цейлонский чай № 91. Преемник Алексея Губкина А. Кузнецов", - гласила надпись. Из этого можно заключить, что известный чайный король прошлого не считал нужным заботиться о привлекательности своего товара, стоившего не так уж и дешево - два рубля сорок копеек за фунт.
Раньше на месте этой фабрики находились таможни и развесочный склад Губкина и Кузнецова. Торговля чаем издавна процветала, в Иркутске. Когда еще не было Великого Сибирского пути, с началом каждой зимы в Иркутск из Кяхты тянулись обозы по пятьдесят и сто подвод каждый. На санях стояли чайные цибики, зашитые в козловые шкуры. Так их везли до Нижнего Новгорода, Москвы, Петербурга. Историю иркутских чайных дел неплохо знал старейший из рабочих чаеразвесочной фабрики Елизар Филиппович Лаврентьев. Он порассказал нам кое-что из этой истории и согласился с одним нашим предложением. Оно касалось "драконового" магазина на главной улице Иркутска. Хорошее помещение, приспособленное в былое время для торговли чаями, теперь использовалось не по назначению. Надо бы подумать, говорили мы, о том, чтобы Иркутск снова имел красивый чайный магазин, где продавали бы и душистый "Кимынь", и чайную посуду из хайтинского фарфора.
На иркутской фабрике был издавна заведен обычай угощать гостей. Мы пили чудесный чай, крепкий и прозрачный, как янтарь, без мути и отстоя.
Нефрит и алюминий
Как бы между делом мы поехали в новый город Шелехов, на междуречье Иркута и Китоя. Навстречу нашей машине двигались зеленые горы, мелькали крутые откосы. Проделав километров пятнадцать, мы очутились на вершине Ольхинской горы и не могли удержаться от того, чтобы выйти из машины. Впереди во всю длину горизонта простирались горы. У их подножья широко раскинулась долина Иркута. Справа, на востоке, дымил Иркутск. Река текла в его сторону, разбиваясь на протоки и рукава, образуя кое-где круглые плесы. Над склонами гор, обращенными к нам, висели облака белого дыма. Это жгли известь.
В некотором отдалении от известнякового завода виднелись высокие трубы, очертания заводских корпусов, а правее их - отдельные кварталы строящегося города и улицы рабочего поселка. Это был Шелехов, индустриальный очаг Восточной Сибири, где должен производиться легкий и светлый металл - алюминий. Когда-то Н. Чернышевский предсказал алюминию огромное будущее, не подозревая, что он будет родиться на сибирской земле. При неплохой памяти, стоя на Ольхинской горе, я вспомнил, что даже в "Сибирской Советской энциклопедии", в ее первом томе, вышедшем из печати в 1929 году, нельзя было найти статьи "Алюминий". С тех пор прошло тридцать лет. Новое издание энциклопедии о Сибири уже немыслимо без описания алюминиевой промышленности, начало которой положено здесь.
По краю косогора мы опустились в долину, свернули вправо и вскоре очутились на Алюминиевой улице. Она замыкалась большим зданием клуба. На небольшой площади стояли автобусы линии Иркутск - Шелехов. По радио передавали новости и какое-то веселое местное обозрение. Несколько шелеховцев сидели на лавочках возле клуба. В большинстве это были молодые люди. Разговорившись с ними, мы узнали, что будущий город живет одной мыслью - пустить скорее первую очередь алюминиевого завода. Электричество будет здесь неутомимым работником, создающим легкий серебристый металл путем разложения вещества током, поступающим с Иркутской ГЭС. Цехи электролиза разместятся здесь в помещениях длиною более чем в полкилометра каждый. И разве это не чудо? Глыбы желтой или белой породы Саянских гор, соприкоснувшись с электрической силой, постепенно превратятся в сплав, а затем в листы металла, рубчатые крылья воздушного корабля. Таков будет путь глиноподобной массы сибирских недр - от земных глубин до воздушных высей нашей страны. Город Щелехов - колыбель сибирского алюминия.
Снова зашумел мотор нашей машины, и мы покатили в сторону Ольхинской горы. В Шелехове мы прихватили с собой одного иркутянина, очень словоохотливого и пытливого. Он рассказал, что на склонах Ольхинской горы видны остатки древних поселений и старых могил. Вскоре мы пересекли колею Великого Сибирского пути. Вагоны электрической дороги пролетали по долине Ольхи в сторону Приморского хребта и Байкала. Скромная станция Гончарово представляет собою ворота нового города Шелехова.
В один из чудесных иркутских вечеров, когда в ангарских волнах колыхался золотой столб от заходящего солнца, мы пришли в Знаменский монастырь и направились к его северной стене. С высоты каменного надгробья на нас глядел Григорий Шелехов. Поясное изображение его было вылито из металла и утверждено на одной из граней памятника, воздвигнутого здесь в 1800 году. Закатные лучи скользили по мрамору, украшенному изваянными из бронзы компасом, шпагой, якорями. Надписи, составленные знаменитыми поэтами того времени, гласили о том, что здесь погребен русский исследователь материка Северной Америки. Григорий Шелехов умер в Иркутске в 1795 году, не успев свершить всех своих замыслов. Незадолго до смерти он составлял записки о необходимости установления торговли России с Китаем, Индией, Японией, Филиппинами, предполагал отправить научно-торговую экспедицию в Западный Китай и Тибет. К этому походу был уже подготовлен иркутский аптекарь И. Сиверс, немало потрудившийся над изучением истории русско-китайских связей.
Не мог Григорий Шелехов предполагать, что потомки воздвигнут в его честь не только этот памятник из уральского мрамора, но и целый город алюминия, раскинувшийся в долине Иркута!
Проходя по двору монастыря, почти сплошь засаженному цветами, мы поравнялись с другой приметной могилой. Она скрыла прах декабриста Петра Муханова, скончавшегося в Иркутске в 1854 году. Этот плечистый большеголовый человек с пышными усами был другом Кондратия Рылеева, посвятившего Муханову стихи о гибели Ермака.
После заточения в казематах и пребывания в Читинском остроге и Петровском заводе Петр Муханов десять лет прожил в Братском остроге, как назывался тогда теперешний Братск. Декабрист сделался первым исследователем ангарских порогов. Он осматривал Падун, ныне известный во всем мире как место постройки Братской ГЭС. В дневниках узника Братского острога я нашел записи, относящиеся к изучению местного климата, сельского хозяйства и промысловым занятиям жителей Приангарья. Из заметок Петра Муханова видно, что он не раз совершал долгие путешествия "по всем изгибам Ангары". Он вынашивал мысль о постройке обводного канала вокруг непокорного Падуна, перегородившего Ангару во всю ширину ее жемчужного русла.
На востоке, вправо от дымных корпусов завода имени Куйбышева, - небольшая площадь, украшенная небольшим сквером и ограниченная крутым спуском. Здесь стоит добротно построенный большой деревянный дом с угловыми окнами - "фонарями". Его стену украшает чугунная доска, на которой начертано одно из священных для русского имен. Вот что гласят выпуклые буквы: "Сергей Григорьевич Волконский, генерал-майор, член тайного Южного общества декабристов. Сослан в Сибирь в 1826 г. В Иркутске жил с 1844 г. по 1856 г.".
Семья Волконских переехала сюда после долгого пребывания в Урике. Над домом Волконских кружились сизые и белые голуби. Рабочие сваливали с грузовых машин жирную черную землю, привезенную для посадки новых, деревьев на улице Волконского. Дом декабриста был сравнительно недавно обновлен.
Посещение дома Волконских для меня было особенно интересным. Мне удалось разыскать записки путешественника по Аляске отважного Лаврентия Загоскина. Из этих записок я узнал, что он искал встреч с Волконскими, бывал в этом доме. Здесь хранились подарки Загоскина, предметы из его этнографических коллекций, вывезенных из Калифорнии и Русской Америки. Мне так и видится мой герой, стоящий вот здесь, на крыльце с навесом, держащий в руках пестро раскрашенный боевой шлем индейцев. Как будто все это было только вчера, когда Мария Николаевна Волконская играла на клавикордах возле окна-"фонаря", повиснувшего над улицей. Но слишком явственны приметы нашего времени. В доме Волконских раздаются звуки радио, кровля увенчана мачтой антенны.
Между тем в Иркутске продолжалось совещание географов Сибири и Дальнего Востока. Я и мой спутник перелистывали подлинные дневники В. К. Арсеньева, исследователя Дальнего Востока. Их показывали на выставке, устроенной в здании, где проходило совещание. Чудесные реликвии Арсеньева относились к истории его самой знаменитой экспедиции 1908–1909 годов.