Они не обижались на Михаила. Знали - нынче у него решающий разговор. Почему-то Аня не вышла к кораблю, хотя, конечно, весь город уже знал, что "Громовой" ошвартовался у стенки. Матросы все пошли бы поддержать друга, если бы тактика не подсказала другого решения. Михаил был серьезен и сосредоточен: у него будет с Аней окончательный разговор.
Так же торопливо они шли к Дому флота. Быстро темнело. Голубые иглы прожекторов шарили за сопками где-то очень далеко. Бледные зарева залпов вновь и вновь вспыхивали на краю неба, пересеченного горным хребтом.
- А наши бьют! Все наши корабли бьют! - сказал Филиппов.
- Серьезное началось дело, - повторил Зайцев… - В библиотеку сразу зайдем или после? И в редакцию еще зайти нужно.
- Давай сейчас в библиотеку, а в редакцию попозже, - откликнулся Филиппов. Он волновался за свои стихи, но ведь нужно же было дать редакции время познакомиться с ними!
У него и у Зайцева торчали подмышками библиотечные книжки. У Зайцева первая книга "Анны Карениной", у Филиппова - "Введение в высшую математику". Им, собственно, некуда было спешить. Здесь их не ждал никто. Вот если б корабль пришел в Архангельск, тогда другое дело. Тогда Филиппов тоже торопился бы расстаться с друзьями. Но он не волновался бы так, как Михаил. Его Маша не дала бы ему повода так волноваться.
- Значит, уговор, матросы: в случае тревоги собираемся вместе, решаем по обстановке, куда итти, - сказал Филиппов.
- О чем говорить! - откликнулся Афонин.
Все это время он молчал, только старался итти в ногу с остальными такой же немного раскачивающейся морской походкой. Он чувствовал себя лучше, крепче, как-то свежее. Странное дело: после последней вахты крепко спал, несмотря на качку, несмотря на то, что волны сильнее, чем всегда, скреблись в борт и его почти сбрасывало с койки.
Страхи, о которых он говорил со старшим лейтенантом, как-то померкли, не мучили больше, будто Снегирев вскрыл какой-то долго назревавший нарыв.
- Может, и нет ничего в Доме флота?
- Нет, комиссар уточнял. Танцы и кино.
- Давно не танцевал я, ребята, - сказал Афонин.
- А мы, скажешь, танцевали? По минной дорожке, с юта на полубак…
Они пересекли мост над широкой площадью стадиона. Порядок! В Доме флота то и дело открывалась наружная дверь, у кассы толпился народ. Вестибюль, залитый электричеством, был полон солдатами в шинелях, остро пахнущих махоркой, землянкой и йодоформом. Пехотинцы сдавали шинели в гардероб, проталкивались в гремящий музыкой зал.
Моряков почти не было. Группы девушек в бушлатах и шубках расхаживали по вестибюлю.
Трое друзей, конечно, разделись тоже, сдали шинели с шапками, засунутыми в рукава, и, затянувшись ремнями, пристегнув перед зеркалом гюйсы, прошли в библиотеку.
Им повезло. Вторая книга "Анны Карениной" была свободна, Филиппов тоже подобрал нужную книгу. Только Афонин не смог записаться, - не взял справки с корабля. Сунув книги в противогазы, они прошли в танцевальный зал.
Парни - хоть куда, боевые моряки на отдыхе! Только Филиппов немного стеснялся своего подмороженного, ярко алеющего носа.
- Выглядишь ты, как старый пират-выпивоха, - шепнул ему в дверях Зайцев.
Они заранее купили билеты в кино, хотя сеанс должен был начаться через час. Когда брали билеты, подошли турбинисты Глущенко и Мотылев и сразу взяли десяток билетов для матросов, которые придут попозже, после окончания вахты.
- А вот и девчата нас поджидают, - сказал Филиппов, войдя в зал и поднося белоснежный платок ко все еще смущавшему его носу. Скосил глаза на его распухший кончик. Конечно, нос красный, но совсем не такой страшный, каким представлялся воображению!
И действительно, этот нос не помешал ему пригласить на тур вальса хорошенькую девушку, застенчиво поглядывавшую кругом. Только потанцевать! Маша не обиделась бы, если бы даже узнала об этом! И вот они уже кружились среди других пар, под шарканье валенок, кирзовых сапог, фетровых сапожек, открытых туфель.
Блестя в углу саксофонами и медью начищенных труб, играл джаз-оркестр ансамбля песни и пляски Северного флота. Музыканты были в краснофлотской форме, те же моряки с кораблей. Стены отливали стеклом больших фотоэтюдов: боевые эпизоды, портреты героев-североморцев. Филиппов кружился, осторожно придерживая партнершу, и увидел, как мелькнуло мимо довольное, порозовевшее лицо Афонина, ведущего другую девушку; как, лихо раскачиваясь, пронесся мимо разворотистый Зайцев. Зайцев танцевал с младшим лейтенантом береговой службы, овевающим его взмахами волос, спадающих на маленькие белые уши.
- Извиняюсь, Верочка, - сказал вдруг Зайцев. Конечно, он уже разведал имя младшего лейтенанта, и младший лейтенант не обиделся на такую вольность. Он мог обидеться скорее на другое: на то, что быстрые карие глаза уже не смотрели на него, а радостно и беспокойно устремились вдаль, в толпу, тесным кругом охватившую танцующие пары, и Зайцев сразу повернул в ту сторону. - Извиняюсь, Верочка, - повторил Зайцев, как только танец кончился и музыканты опустили саксофоны и трубы. - Запеленговал фронтового друга. Один момент.
Он уже подходил к маленькому пехотинцу с пришитым к рукаву гимнастерки золотым якорем в черном овале.
- Здорово, Пономарев!
Морской пехотинец взглянул, радостно подался вперед, протянул левую руку.
- Зайцев, здорово!
- Что это ты здесь?
- В госпитале провалялся неделю.
- Сильно ранен?
- Миной царапнуло. - Правая рука Пономарева висела на защитного цвета косынке. - Уже подлечился, денька через два обратно, в пекло.
- А жарко там сейчас?
- Жарко! - нахмурился Пономарев. - Ну, а ты как на корабле?
- В море - дома, - сказал Зайцев. Он думал о другом, но как будто не решался спросить. - Как там Москаленко у вас? Что-то давно он мне не пишет.
- Москаленко здесь, со мной в госпитале лежал, - неохотно сказал Пономарев, - худо ему.
Зайцев похолодел.
- Сильно ранен?
- Здорово ранен Москаленко! Разрывной пулей в бок. Лежит в пятой палате.
Зайцев сразу отошел от Пономарева. Показалось, что в зале померк свет и куда-то вдаль ушли все звуки. Он подозвал Филиппова, Афонин тоже подошел к ним.
- Ты, Афонин, оставайся, мы обернемся до кино, - не своим голосом сказал Зайцев.
Но Афонин не хотел отставать от новых друзей. Все трое молчали, пока не вошли в госпиталь. Госпиталь был недалеко, меньше чем в кабельтове от Дома флота. Они успеют вернуться до начала сеанса. Они уже наспех условились о новой встрече с девушками, которым объяснили, в чем дело и теперь думали совсем о другом.
Войдя в белую приемную госпиталя, моряки попросили у дежурного врача разрешения навестить корабельного друга.
Москаленко лежал на угловой койке в длинной, затемненной черными шторами палате. Его лицо стало желтовато-прозрачным, обтянулись высокие скулы и большой красивый лоб. Зайцев и Филиппов с трудом признали закадычного друга.
- А комиссар-то здесь, матросы! - шепнул Афонин.
И точно - на стуле, около койки, сидел старший лейтенант Снегирев, так же как и они, одетый в больничный белый халат.
- А вот и корабельная делегация, - как всегда весело, сказал старший лейтенант. - Ну, орлы, стало быть, я пойду. А вы поправляйтесь скорей, Москаленко! Только выздоровеете, мы вас снова на корабль перетянем. Вам, видно, морской воздух необходим.
И он подмигнул так весело и лукаво, что Москаленко улыбнулся во второй раз. В первый раз лицо его просияло улыбкой, когда он увидел Филиппова и Зайцева, вошедших в палату.
- Ну, как она, жизнь-то, Павло? - сказал Зайцев, протягивая руку. - Значит, говоришь, ранен?
Филиппов не сказал ничего. Он смотрел и смотрел - и не мог выговорить ни слова, только взял в свои красные, обветренные руки и крепко сжал костлявые пальцы раненого.
- Видите, друзья, подкосился немножко. Разрывная пуля, - сказал Москаленко, не шевелясь, лихорадочно блестя глазами.
Старший лейтенант уже выходил из палаты. Зайцев придвинул к себе его стул, но не сел, тоже глядел на неподвижную фигуру друга, чуть обрисовывающуюся под байковым одеялом. Почему он такой неподвижный? Только голова шевелится на тонкой шее и лоб стал страшно выпуклым и желтым, будто вылепленным из воска.
- И на койку можно сесть, - сказал Москаленко, слабыми пальцами поправляя одеяло. - Садись, Дима.
- А вот мы сейчас развернемся, - сказал Дима Филиппов. Он произнес это с трудом, судорога стиснула и не отпускала горло.
Он отвернулся, не мог смотреть на этот выпуклый лоб и неподвижное тело. Он сейчас успокоится, но пока судорога стиснула и не отпускала горло.
Афонин сел на стул, а Зайцев на койку. Зайцев держал в руке пальцы Москаленко.
- Значит, они тебя в бок? А ты, верно, тоже покрошил не мало?
- Мы Черный Шлем штурмовали, - сказал Москаленко. Его щеки порозовели, он снова стал похож на прежнего красавца-плясуна. - Как дрались наши орлы, как дрались! Ты, Ваня, сам знаешь, ты там был, а описать… может быть, когда-нибудь опишут… - Он помолчал, прикрыл веками блестящие глаза. - Вы мне сперва скажите, как "Громовой"? Помнишь, он нам в сопках ночами снился. Ласточка наша родная!
- Живет "Громовой!" Мы по берегу стреляли, а сейчас только из дозора… Может быть… - Зайцев осекся, глянул на лежащих кругом раненых: конечно, все свои люди, а все-таки о корабельных делах помолчу. - Я тебе, Павло, потом подробно все расскажу… Жаль, не знали мы, что ты здесь. Мы бы тебе шоколаду принесли. Теперь дают вместо папирос некурящим. Я бы расстарался. Папиросы-то есть у тебя?
- Махорку дают, да вот и старший лейтенант принес сигареты.
- А вот и шоколад, - сказал неожиданно Афонин. Он вытащил из кармана брюк полплитки в блестящей бумаге. - Ешьте, товарищ Москаленко, у меня лишний…
- Ешь! - радостно подхватил Зайцев. - Он, бродяга все равно его для девушек припас. Ему не нужно - он и так красивый.
- Спасибо, - почти прошептал Москаленко. Он снова начал бледнеть, откинулся на подушки. - Я о тебе, Зайцев, много думал. И о тебе, Дима. И о Мише Старостине. Цел Старостин?
- Жив-здоров Старостин, - сказал Зайцев. - Он теперь командир лучшего орудия.
- В последние дни наши корабли много с моря били, - тихо продолжал Москаленко. - Лежу в секрете и думаю: это "Громовой". По голосу узнаю.
- Постой, постой, - сказал, наконец, Филиппов. - Наверно, мы это и били! Перед самым наступлением много стреляли.
- Товарищи! - сказал вдруг Афонин. Он косился на часики, выступавшие из-под рукава фланелевки Зайцева. - В кино-то не опоздаем?
- А ты иди один, - злым шопотом сказал Зайцев. - Билеты у тебя, ты иди…
Все взглянули на Москаленко, как будто не слышавшего их, лежавшего откинув голову, вытянув руки вдоль тела.
- Какая картина? - каким-то особенным, чужим голосом сказал Москаленко. - Давно я кино не смотрел. Вы, друзья, конечно, идите, не задерживайтесь из-за меня.
- Мы с Зайцевым еще посидим, - решительно сказал Филиппов. - Время есть. И крутят сегодня какую-то американскую дрянь. Была бы наша картина!
Москаленко лежал попрежнему, но напряженность сошла с его лица.
- Во время тревог здесь плохо, - сказал он. - Кто ходить может, те прямым курсом в скалу, а мне нельзя. Вот лежишь и ждешь, пока на тебя бомба не капнет. На фронте - другое: там как ни охоте: следишь за ним, если снизится очень - ударишь. У нас недавно один боец "мессершмитт" из пулемета сбил. Ей-богу! А тут лежишь, слушаешь.
- А вот и они здесь! - перебил Зайцев. - Легки на помине.
Откуда-то из страшного далека, пробиваясь сквозь наглухо закрытые, затемненные окна, слышался надрывный рев сирен. Раненые поднимались с коек, накидывали байковые халаты, брали костыли…
- Вот, стало быть, и вам пора итти, - прежним равнодушным голосом сказал Москаленко.
- Накрылось наше кино. А ты торопился! - почти одновременно сказал Зайцев Афонину, не вставая с койки.
Тоскливый рев сирен продолжался. Унылый, нарастающий, выматывающий душу звук. К нему примешались мерный рокот моторов, торопливое и уверенное хлопанье зениток.
Палата уже опустела. В дверь заглянула сестра. Широкая, в длинном халате, подчеркивающем могучие контуры ее тела.
- Это что еще за собрание? Все в скалу! Посетителям сейчас здесь вообще не положено… Дежурный врач разрешил? А он вам разрешил во время тревог в убежище не итти?
- Разрешил, - с апломбом сказал Зайцев. - А вы, сестрица, присядьте с нами. Мы здесь до отбоя. Никому не помешаем. Шоколадцу? А может быть, папироску? Или вы тоже в скалу?
- Мне в скалу нельзя, - угрюмо сказала сестра. - Я дежурная по этажу. А вот если вы не уйдете, - честное краснофлотское, вызову дежурного врача, заработаете губу за неподчинение приказам.
- Это вы в своем праве, сестрица, - галантно произнес Зайцев. - А с другой стороны, возникает вопрос… Да вы присядьте, обсудим, как боевые друзья…
- Вот пойду и доложу дежурному врачу, - сказала сестра, исчезая в дверях.
- О чем разговор! - жалобно крикнул Зайцев. - Сидите ребята, сейчас улажу дело.
Он догнал сестру в длинном, ярко освещенном пустом коридоре, пошел рядом с ней.
- Если вы такая принципиальная, - с отчаянием сказал Зайцев, - если вы на принцип хотите: командуйте - на руках вынесем друга в скалу. Понимать нужно, каково ему здесь. Носилки дайте, мигом снесем.
Сестра остановилась. Ее толстощекое лицо было грустно, строго смотрели маленькие глазки.
- Нельзя его трогать, понятно тебе? - раздельно сказала сестра. - Две операции ему делали, весь бок вырван, нагноение, гипсу наложить нельзя. И шевелить его врач запретил. Что ж ты думаешь, мы не люди? Не снесли бы парня в убежище?
- Понятно, - сказал Зайцев.
Он больше не смотрел на сестру. Вернулся в палату немного медленнее, чем обычно. Перед дверью провел рукой вдоль потемневшего лица, точно надевая на него прежнюю маску веселья.
"Раз, раз, раз", - все ближе хлестали зенитки. Громыхнул тяжелый взрыв, как будто шатнулась стена, мигнули лампочки, легкая пленка извести выбелила проход между койками.
- Все улажено с сестрой, - весело сказал Зайцев, садясь рядом с Москаленко. - Так вот, по вопросу о "Громовом"…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
- Пожалуйста, ну пожалуйста! - все крепче сжимая локоть девушки, говорил Михаил.
Они остановились у заснеженного, чуть различимого в морозном ветреном мраке крыльца. Прожектор берегового поста снова скользил по небу. Высоко-высоко, в самом зените, тонкий луч замер. Упершись в облачко, будто плавился фиолетовым расплющенным концом.
Луч постоял неподвижно, медленно скользнул вниз, скрылся за невидимой сопкой. И с другой стороны узкое световое лезвие взметнулось вверх, подрожало в небе, нерешительно ушло за горизонт.
- Опять, верно, летает, - сказала Аня.
- Объект вроде вашего не так легко пробомбить, - отозвался Михаил. - Разве только с пикированья, как на той неделе… Что ж, так и не зайдем к тебе?
Уже второй час она мучила его, водя по заснеженным улицам базы. Он застал ее дома, но у нее сидела подруга. Аня сразу предложила пойти подышать свежим воздухом в такую славную погоду. Они гуляли, но Михаил не болтал на этот раз о всяких пустяках, не признавался ей снова в любви, а расспрашивал Аню о ее жизни. Ни слова не сказал о своей любви, только ненароком всматривался в ее худощавое, милое лицо.
И она разговорилась доверчиво и серьезно, без обычных отшучиваний, к которым привыкла в легких разговорах с ребятами. Они совсем промерзли, вернулись к ее дому, но Аня не хотела заходить внутрь, а время уходило, с каждой минутой шло все быстрее.
- Не доверяешь, Аня? - с болью спросил Михаил.
Он встал так, что совсем близко, на фоне темных, отполированных полярными ветрами досок крыльца, белело ее лицо, оттененное круглой шапочкой, сдвинутой немного назад. Она рванулась к ступенькам, но он нежно и крепко держал ее за локоть.
- Мне скоро на дежурство пора, - тихо сказала Аня. Вновь попыталась освободить руку, и это усилие стало будто пределом ее сопротивления. Она хотела остаться одна. Ей нужно было многое обдумать. Вот перестал говорить обычные любовные слова, расспрашивал о ее мечтах и стремлениях и сразу стал как-то особенно дорог… Ей было очень трудно противоречить ему.
- Ты меня сейчас отпусти, Миша… Мы завтра повидаемся снова…
- Что? - переспросил Михаил.
Он туговато слышал после недавнего обстрела побережья, когда его оглушило сверху второе орудие главного калибра. С тех пор мир звуков как бы задернулся легкой завесой, в ушах надоедливо стоял тоненький, надрывный звон.
Но и он, конечно, услышал грохот выстрела, раскатившегося со стороны залива. Световая парабола, взлетев от воды, круто прорезала небо. Несколько мгновений тишины - и снова выстрел, снова унесся вверх трассирующий голубой снаряд.
- Видно, "Триста вторая" пришла, - возбужденно сказала Аня. - Два корабля потопили.
Они попрежнему стояли тесно друг к другу, но Михаил почувствовал: она сразу внутренне отдалилась от него.
- Пожалуй, еще стрельнут, - сказала Аня, всматриваясь в сторону пирса.
Два выстрела с подводной лодки - весть о двух потопленных вражеских кораблях. Конечно, подводники, в глазах девушек, побивали всех. У них громкая слава, ордена, уже не говоря о том, что они, действительно, все как на подбор: бесстрашные, культурные, развитые ребята… Может быть, как раз на этой лодке пришел Анин избранник.
Лодка больше не стреляла. Густая ветреная мгла сомкнулась над тем местом, где скользит сейчас высокая ромбообразная рубка. Стоя у маленькой пушки, подводники вглядываются в родной затемненный берег.
- Может, у тебя на "Триста второй" кто есть? - с усилием произнес Михаил. - Ты мне прямо скажи. Я тебя, Анюта, неволить не хочу. Если любишь кого, вашего курса пересекать не стану.
- Я бы сейчас любого расцеловала с "Триста второй". - В тихом голосе Ани прозвучал подлинный восторг. - Победа-то какая, Миша! Два фашистских корабля!
- А если никого другого не любишь… - Старостин не мог сдержаться, близко наклонился к ней. - Знаешь, как нам в море трудно бывает… Знаешь, как сердце веселится, когда тебя в базе любимая девушка ждет? Я о тебе в море всегда думаю.
- И я о тебе думаю, Миша, - мягко сказала Аня. Михаил, глядя неотрывно, вслушивался изо всех сил. - Разве я, Миша, не понимаю, как вам трудно, какая война идет. Мы, девушки, тоже кое-что понимаем… Только не будем опять об этом… Не за тем я сюда приехала, чтобы замуж выйти, - совсем по-другому, застенчивым, горячим шопотом добавила она.
- Я этого и не думаю, Аня, - жарко вымолвил Михаил. - Но уж коли встретились, понимаем друг друга… Я так понимаю, Анюта, что тебе слово как боевой подруге даю и никогда не нарушу. И ты мне дай слово.
Он обхватил Анины плечи, запрокинул голову. Чувствовал под рукой мягкую прядь волос, грубый мех воротника. Ее нежная, прохладная щека скользнула из-под его губ.
- Мы советские люди, нам друг с другом играть не приходится. Скажи сейчас: хочешь мне жизнь облегчить?
Слова, так просто и задушевно сказанные старшим лейтенантом, всплывали в памяти, страстно срывались в темноту:
- Подхожу ли тебе как друг, как человека ценишь меня? Я тебя, Аня, все больше ценю как верного друга…