Вот он стал расширяться. Яснел свет наверху, тоннель переходил в широкую ложбину. Ложбина свернула в сторону, и свежий морской ветер хлестнул по лицам, чуть не сорвал с головы Медведева фуражку.
Они стояли на небольшой неровной площадке, только с одной стороны прикрытой скалой. С трех сторон были небо и ветер, казалось, - можно рукой дотронуться до висящих в небе молочных сгустков облаков.
Они прошли еще десяток шагов. Неровные скалы барьером огораживали площадку. Невозможная, головокружительная пропасть развертывалась под ногами.
Высота, к которой подошли постепенным подъемом, здесь, с другой стороны, обрывалась отвесной стеной. До самого океанского прибоя, плещущего внизу, она спускалась без наклона. Даже морской гул не доносился сюда.
Немые, отороченные белизной волны набегали на извилистый берег. И видимость отсюда открывалась на три стороны света. И воющий ветер норд-вестовой четверти, казалось, качал узкий гранитный утес.
- Да ведь это мировой наблюдательный пункт. Здесь хоть маяк строить! - крикнул Медведев. - Почему немцы здесь свой пост не открыли?
Ветер смял и унес слова. Только по движению губ угадал их Агеев.
- Они сюда дороги не знают. На этот пятачок снизу не вскарабкаешься, только разве если мой проход отыскать. А отыскать его не так просто. А теперь, товарищ командир, покажу вам мой кубрик.
Они отошли от края скалы. Кульбин и Фролов стояли возле сложенного груза.
- Пойдемте с нами, матросы!
Прошли несколько шагов в сторону, туда, где нависала козырьком вершина Чайкиного клюва. Под этим козырьком громоздились плиты, будто стихийной силой поднятые друг на друга. Но с другой стороны были настланы ровные доски, так плотно пригнанные к камням, что даже вблизи казались продолжением скалы.
За досками темнела небольшая пещера.
- Прошу пожаловать, - молвил Агеев, как любезный хозяин, принимающий знатных гостей.
Медведев шагнул внутрь согнувшись. Кульбин и Фролов вошли в полный рост.
Они стояли в заправской каютке, пол и потолок которой образовали смоляные, почерневшие, местами покрытые пятнами морской соли доски. Камни стен были тщательно пригнаны друг к другу, прошпаклеваны надежно и крепко. Дощатые широкие нары, покрытые пробковым матрацем, тянулись с одной стороны. Стоял круглый стол, сделанный из бочонка. Свет через входное отверстие и прямоугольное мутное стекло, вставленное между камней, падал на спасательный круг с цифрой "12" и большой надписью "Туман".
- Да вы волшебник, товарищ Агеев! - Медведев подошел к столу, сел на койку, провел рукой по сухой морской траве.
Агеев широко улыбался.
- Это я помаленьку соорудил, пока в горах от немцев отсиживался… Недаром шесть лет боцманом плавал. С плотничьей и такелажной работой знаком…
Он радовался, как ребенок, гордостью светилось его обычно пасмурное лицо. Подмигнул на мутноватый прямоугольник маленького окошка.
- Откуда бы такое стекло взялось?
- Похоже на смотровое стекло самолета, - критически посмотрел Медведев.
- Ваша правда, товарищ командир. Смотровое стекло с бомбардировщика "Ю-88". Его наш истребитель сбил, он сейчас в норвежских скалах ржавеет.
- И академик, и герой, и мореплаватель, и плотник? - Фролов засмотрелся на оборудование кубрика. - Все сходится, кроме академика, товарищ старшина. А кончится война, можете и на академика учиться. Это у нас никому не заказано.
Агеев не отвечал. Нагнулся, достал из-под нар медный примус, позеленевший от времени. Плеснулся внутри керосин.
- И горючее имеется… Порядок! - разведчик покачал насос, поджег керосин. - Разрешите, товарищ командир, чай приготовить?
- Чай чаем, - сказал Медведев, - а вот вы, Кульбин, установите, сразу же передатчик, да пошлем шифровку, что прибыли на место назначения и открываем морской пост.
Так была установлена радиостанция на высоте Чайкин клюв.
А позже, когда затрепетали в эфире позывные поста и первая шифровка помчалась среди ветров и туманов в хаосе тысячи других звуков, чтобы быть принятой в штабе Северного флота, - два руководителя германской разведки в Норвегии вели следующий разговор:
- В секторе района Особого назначения запеленгована неизвестная радиостанция. Только что перехвачена часть шифрованной телеграммы. Прослежены те русские, что высадились в У-фиорде?
- Пока русских проследить не удалось, но приняты меры…
И взятый впоследствии в плен телефонист гестапо особенно ясно запомнил слова, сказанные вслед за этим одним гестаповцем другому:
- Еще раз напомните майору Эберсу, что дело его чести и служебной карьеры - как можно скорей разыскать этих русских.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ТРУБКА РАЗВЕДЧИКА
Далеко на весте, за сизым барьером скал, видна была полоска бегущей в неизвестность дороги. Дорога выбегала из крутого ущелья и вновь терялась в горах, отделяющих океан от болотистой тундры. И бескрайняя океанская рябь представлялась неподвижной студенистой массой, отгороженной от берега снеговой каймой. Но это был не снег, а пена неустанно ревущего внизу океана.
А над Чайкиным клювом вечно свистели ураганы, будто Роза ветров расцвела именно здесь, на неприступной вершине. И нужно было старательно придерживать карту руками, со всех сторон прижимать ее осколками скал, чтобы один из налетающих вихрей не подхватил и не унес ее прямо в море.
С раннего утра, закутавшись поверх ватника плащ-палаткой, Фролов подползал к пахнущему морем и горной сыростью краю скалы и, осторожно выглянув, устраивался поудобней.
Нужно было отстоять - "вернее отлежать", - шутил Фролов, - четырехчасовую вахту, обследуя в бинокль каждый метр береговых просторов.
Первое открытие Фролов сделал утром на следующий день.
- Товарищ командир, смотрите!
Медведев лежал рядом, ветер бил в лицо, свистел вокруг линз морского бинокля.
- Видите, - у высоты шестьдесят, слева, курсовой угол сорок!
Медведев смотрел неотрывно. Как выросла в полукружьях бинокля эта рябая плоская скала! Скала - как скала. Ничего необычного не замечалось в ней…
- Глядите, товарищ командир, глядите!
И Медведев увидел. Скала медленно двинулась. Стала вращаться вокруг собственной оси.
- Орудие береговой батареи! - крикнул сквозь ветер Фролов.
Да Медведев и сам видел: это не береговой гранит, это - орудие, замаскированное вращающимся щитом, покрашенным под цвет камня. Медведев сделал отметку на карте, полученной в штабе.
Только на первый взгляд берег казался необитаемым и безлюдным. Он жил тайной неустанной жизнью. Укреплена была каждая высота.
- Значит, не зря заставили нас сюда такой путь прошагать, - сказал Фролову Кульбин. - Попробовали бы мы высадиться прямо здесь, - задали бы нам жару!
Это было после вахты Фролова, когда он отогревался в кубрике, пил горячий, припасенный Кульбиным, чай. Радист не договорил. Стремительный гул самолетных моторов надвигался снаружи. Фролов осторожно выглянул.
Мелькнули темные очертанья самолета, замерцали пропеллеры - самолет прошел над скалой так низко, что Фролову показалось: он увидел очки летчика под прозрачным колпаком кабины…
Фролов ударил кулаком по колену.
- Жалость какая, Вася, что в секрете сидим. Я бы в него из автомата угодил, он бы, как миленький, в скалы врезался. Знаю, как их бить, - взял бы на три фигуры вперед.
С необычной суровостью Кульбин глядел на него.
- С тебя станется - ты и из секрета выстрелишь. Эх, Димка, еще, может быть, вспомним мы ту твою спичку! Не зря с самого рассвета сопки, как улей, гудят. Ведь это они нас ищут.
И впрямь, - немецкие разведчики с утра шныряли низко над сопками. Весь день Агеев пропадал где-то в горах, вернулся лишь к вечеру. Весь день Медведев пролежал над картой у среза скал, когда стемнело, устроил в кубрике совещание.
- Кое-чего сегодня добились, - он смотрел на свежие отметки, покрывающие кальку карты, - но наша задача - не только обследовать берег. Мы должны найти важный военный объект, скрытый в этих горах. Видите, как подступы к нему защищены с моря. Но координаты самого объекта? Их нужно установить как можно скорей!
- Кое-чего сегодня добились, - Медведев смотрел на свежие отметки, покрывающие кальку карты.
- Разрешите, товарищ командир? - Присев на корточки, Агеев посасывал незажженную трубку.
- Слушаю, старшина.
- Товарищ командир, понаблюдайте дорогу на весте. Я нынче, от нечего делать, туда все утро глазел. Когда в разведку ходил, к ней подобрался. Не заметили, - по ней будто мураши ползут? Это люди, вернее - немцы. А точки побольше - это, понятно, грузовики.
Агеев нагнулся над калькой, провел по ней загорелой рукой.
- Заметил я: когда машина идет на норд-вест, - никого не подбирает, не останавливается. А когда на обедник, то бишь на зюйд-ост, - останавливается, прихватывает пешеходов. Вопрос - почему?
- Объект на зюйд-осте, ясно! - не удержался Фролов. - Ловко подмечено!
- Быстро и неверно, - хмуро взглянул Агеев. - В норд-вестовом направлении нужно искать. Почему туда машина никого не берет? Потому что идет с грузом. А возвращается порожняком, подбирает попутчиков! В норд-вестовом направлении загвоздка.
- Прав, старшина, - задумчиво сказал Медведев. - Что ж, надо на практике догадку проверить. Завтра с утра снова идите в разведку - проверите, что за район, можно ли туда проникнуть.
Его голос дрогнул. Может быть, так близко разрешенье всех его сомнений и страхов? Если добыть точные координаты…
Медведев старался не мечтать напрасно, не тешить себя, может быть, несбыточными надеждами. Резко свернул карту, встал с койки.
- Ну, товарищи, отдыхать. Сейчас сам стану на вахту, за мной Кульбин. Ложитесь, Василий Степанович, отдыхайте. И остальным советую, пока есть возможность.
Он вышел наружу. Кульбин лег на нары, укрылся ватником, плащ-палаткой. Густая темнота заполняла кубрик.
- Сергей, может, прилег бы тоже? Нары широкие, места хватит… - Агеев не откликнулся - его не было в кубрике. - А ты, Дима?
Фролов молчал тоже.
- Ну, не хотите, - как знаете… Мое дело - предложить…
И Кульбин быстро заснул, спокойное дыхание слышалось из темноты.
- Спишь? Ну, спи! - пробормотал досадливо сигнальщик.
Он вышел из кубрика.
Ложиться не хотелось. Было беспокойно на душе, чувствовал себя виноватым перед товарищами. Эта проклятая спичка! Не зря лучший друг - Вася Кульбин - тоже бросил ему упрек. И не зря так сурово ведет себя с ним старшина Агеев. Конечно, Агеев презирает его - Димку Фролова, балтийского матроса, компанейского парня. Почему бы иначе дважды отказался от перекурки? Впрочем, странно: старшина, похоже, не курит совсем, только сосет свою неизменную трубку.
Фролов присел на обломок скалы… Ветер переменил румб, из-за серого кружева облаков сверкали, переливались огромные беспокойные звезды, далеко на осте вспыхивали тусклые отсветы артиллерийского боя…
- На заре, похоже, падет туман, - раздался сзади негромкий, задумчивый голос. - Шалоник подул, и звезды мерцают…
Фролов сидел, не поворачивая головы. На плечо легла жесткая широкая ладонь.
- Ты, матрос, не сердись, что я тебя в работу взял. Парень ты лихой, только иногда раньше шагнешь, а потом уже подумаешь. А у меня такая боцманская привычка… Ну, давай лапу.
Фролов встал. Высокая фигура Агеева недвижно стояла в темноте, покачивалась протянутая рука. Фролов вспыхнул от радости - столько душевности, дружеской теплоты было в этих простых словах. Само собой левая рука опустилась в карман за кисетом.
- Только перекурку не предлагай, - быстро, почти испуганно сказал Агеев, - наверняка поссоримся снова.
- Да почему же, товарищ старшина?
- Во-первых, ночью - никаких огней, а во-вторых, - всю душу ты мне переворачиваешь. Я курильщик заядлый, мне твое угощенье - соль на открытую рану. Как думаешь: зарок дал, так выполнять его нужно?
- Зарок? - Фролов был заинтересован. Вот когда, наконец, откроется тайна старшины.
- Зарок! - повторил Агеев. - Да ведь это целая история. Давай посидим, расскажу. Очень уж накипело на сердце…
Он расстелил под скалой плащ-палатку. Звезды сверкали вверху, внизу ворочался океан. Старший лейтенант Медведев сидел у гребня огромной высоты, погруженный в невеселые мысли, в то время как боцман Агеев стал рассказывать историю своего родного корабля.
- Ну, как начать? - сказал, помолчав, Агеев. - Чудно мне, что ты о "Тумане" ничего не слыхал. Правда, - ты на севере не с начала войны, других геройских дел насмотрелся… Так вот - плавал у нас в Заполярье сторожевой корабль "Туман", тральщик номер двенадцать. И я на нем с начала финской кампании боцманом служил.
Экипаж у нас дружный подобрался, хорошие ребята. А война еще больше сдружила. С тех пор как первый фашист на нас бомбой капнул, как мы матросский десант у горной реки Западной Лицы высадили, а потом в ледяной воде, под минометным огнем раненых на борт таскали, стали мы все - как один человек. А больше всех подружился я с котельным машинистом Петей Никоновым.
Главное, человек он был безобидный. И, как я, не военный моряк, - с торгового флота. Такой безобидный человек! И больше всего любил всякое рукоделье мастерить. В свободное время засядет в уголок и вытачивает какую-нибудь зажигалку-люкс. Особые крышечки выточит, цепочки… А в последнее время, как началась война, стал с какой-то особой яростью работать.
Корабль наш день и ночь в операции ходил: то мины тралит, то десант поддерживает, то дозорную службу несет у острова Кильдина. Днем и ночью на боевых постах, а спать никому не хотелось. Очень тоскливо и муторно было, мысли одолевали: немец по России пошел, города жжет, народ угоняет, режет, - будто татарское иго вернулось. Здесь-то знали: выстоим, нам пути назад нет, матрос в скалу упрется - и сам, как скала, а как там, в России на равнинах?
И тоска грызла. На фронт бы, под огонь, в самое пекло, чтоб в бою душу облегчить! А тут тяпаешь малым ходом, в дозоре, у голых скал, и кажется, - твоя вина в том, что враг вперед прется… И вот ночью, часов около трех, ходим как-то в дозоре на выходе в океан, и точат меня эти самые мысли.
Знаешь нашу летнюю ночь - светло, что днем, только свет будто помягче и облака на небе, как разноцветные перья. Нес я вахту на верхней палубе. На корабле порядок, палуба скачена, трапы начищены. В другое время боцману жить бы и радоваться, а в те дни и чистота была не в чистоту.
И вот выходит на палубу Никонов, как сейчас вижу, - голубоглазый, из-под бескозырки мягкие волосы вьются, над тельняшкой жиденькая бородка торчит, - мы его за эту бородку козлом дразнили Выходит и держит в руке нарядную новую трубку - только что собрал, даже не успел табаком набить. И видно, очень своей работой доволен. "Смотри, Сережа, ювелирную вещь смастерил!"
А трубка, правда, любительская: эбонитовый мундштук с прозрачной прокладкой, чашечка красного дерева, отполирована.
И злоба меня укусила прямо в сердце. "Эх, ты, трубочник! - говорю. - В России народ гибнет, Гитлер по крови шагает, а ты вот чем занят!"
И так бывает: скажешь что-нибудь сгоряча и сразу готов свои слова проглотить обратно. Вижу - пальцы его затряслись, худые пальцы, машинным маслом запачканные, а в глазах тоска так и плеснула.
"Как ты можешь так говорить, Сергей! Душа неспокойна, руки дела просят. Два месяца из дому писем нет, и немцы в нашем районе. В этой трубке кровь моего сердца горит".
Так чудно сказал. И тихо, без задора. Лучше бы прямо меня обругал… И как раз в то время боевая тревога - колокол громкого боя по кораблю загремел.
Петя в машину бросился, а я на свой боевой пост - к пулемету, на мостик. Навстречу мне дублер рулевого, что по боевому расписанию у орудия стоял.
"Три корабля противника! Идут курсом на нас!" - И скатился вниз по трапу.
Взбежал я на мостик. А на корабле будто никто и не спал. Стоят с биноклями командир корабля, помощник, комиссар. Морскую гладь серая дымка подернула. С зюйда сопки нашего берега сизой гранью встают.
А со стороны океана, кабельтовах в пятидесяти от нас, - три длинных силуэта боевых кораблей. Взглянул я в дальномер - немецкие эсминцы.
Низкотрубные, чуть темнее морской волны, раскинули широкие буруны, полным ходом идут. И длинные стволы орудий поворачиваются прямо на нас. А что можно против них с нашими двумя пушчонками-мухобойками сделать?
Но слышу: командир говорит - разве чуть громче, чем всегда: "Орудия изготовить к бою! Поставить дымовую завесу!"
Какой-то восторг меня охватил. Взглянул наверх - длинный наш бело-голубой, краснозвездный флаг широко развернулся по ветру, шлет вызов врагам. Как будто и впрямь мы не тихоходная посудина, а крейсер - гроза морей.
Однако еще не стреляем. При такой дистанции наши пушки ни к чему. Думаю: укроемся дымовой завесой, подпустим их ближе, тогда и ударим. Полным ходом идем к береговым батареям. И нужно же быть такому делу: только распустился дым от кормы, ветер переменился, завесу отнесло в сторожу, немцам нас, как на ладони, видно.
И стали они "Туман" из всех своих орудий громить.
И наша кормовая пушчонка в ответ ударила. Но, конечно, снаряды почти на полпути к эсминцам ложились. А немцы, хоть моряки они никакие, наконец, к нам пристрелялись. Один снаряд у самого борта лопнул. Я прямо оглох. А командир опустил бинокль, прислонился к рубке. Из-под козырька - струйка крови.
"Ранены, товарищ командир?"
Отмахнулся досадливо: "Ничего, боцман…"
И снова корабль тряхнуло. Рулевой Семенов, вижу, не может штурвал держать. "Туман" наш зарыскал.
"Товарищ командир, рулевое управление выведено из строя…" - "Перейти на ручное управление!" - приказывает командир.