От отопления мое внимание вполне естественно перешло к кухонному оборудованию, которым заведовал Клиссолд. Я уже много слышал о его удивительном искусстве в области кулинарии и отчасти уже лично убедился в этом. Теперь меня провели в отделение Клиссолда с плитой, печками, утварью, стенными столами и уставленными всяким добром полками. Приятно было слышать, что печка оказалась экономной, а патентованные брикеты превосходно заменяют уголь. Сам Клиссолд был всем доволен, за исключением только толщины стен большой печи и размеров хлебной печки. Он опасался, как бы она не оказалась слишком мала, чтобы постоянно снабжать весь персонал достаточным количеством хлеба. Несмотря на это, он показал мне ее с явной и вполне справедливой гордостью, ибо он сам придумал к ней остроумное приспособление, не уступавшее ни одному из изобретений, какими мог похвастаться наш дом. Когда поднималось в квашне тесто, оно этим самым замыкало электрический ток, звонил звонок и загоралась красная лампочка. Клиссолд сообразил, что продолжительный звонок не особенно приятно подействует на нервы нашей компании, а продолжительное горение не продлит существования лампочки. Поэтому пристроил часовой механизм, который, после краткого промежутка, автоматически прерывает ток. Кроме того, с помощью того же механизма можно было вызывать эти сигналы в разные промежутки времени, по желанию. Так, пекарь, лежа в постели, мог пользоваться ими через короткие промежутки. Уходя же из дома, он мог поставить аппарат так, чтобы по возвращении одним взглядом удостовериться, что происходило в его отсутствие. Это, во всяком случае, премилая выдумка, но когда я узнал, что на нее пошел всякий хлам, вроде выпрошенного у кого‑нибудь зубчатого колеса или пружинки, магнитика и т. п., мне стало ясно - у нас весьма замечательный повар. Когда до моего сведения дошло, что Клиссолд принимал участие в совещании о недугах Симпсонова мотора и что он способен соорудить сани из простых ящиков из‑под клади, я уже не так удивился. Оказывается, он много занимался ручным трудом и механикой, до того как взялся за кастрюли и сковороды.
Мои первые впечатления включают такие вещи, которым я спешил посвятить специальное внимание, а именно, помещения для животных. Я убедился, что нашим русским молодцам подобает не меньше похвалы, чем моим соотечественникам‑англичанам.
Антон с помощью Лэшли устроил конюшни. Во всю длину пристройки тянулись опрятные стойла, отделенные друг от друга перегородками до пола так, чтобы беспокойные ноги лошадей не могли попасть под них. Кормушки спереди были обиты жестью, чтобы лошади, имеющие дурную привычку грызть дерево, не могли ей предаваться. Я не мог подавить вздоха при мысли о том, скольким стойлам придется пустовать, в то же время радуясь тому, что какой бы ни стоял мороз, какие бы ни дули ветры, для уцелевших десяти лошадей места, теплого, укрытого, больше чем достаточно.
Впоследствии мы имели возможность всем лошадям, кроме двух или трех, предоставить двойное помещение, в котором они могут и полежать, если пожелают.
Лошади имели недурной вид, если вспомнить, как мало, собственно, их кормили. Шерсть на них, удивительно длинная и мягкая, представляет большой контраст с шерстью лошадей, оставленных на мысе Хижины. Их проезжали Лэшли, Антон, Дмитрий, Хупер и Клиссолд обыкновенно верхом. Так как море еще только недавно замерзло, манежем служило песчаное взморье, простиравшееся до озера Чаек. По этому пространству во всю прыть носились всадники без седел, и я был свидетелем не одного забавного случая, когда лошадь и всадник расставались друг с другом с поразительной бесцеремонностью. Этот вид упражнений я не считал особенно полезным для животных, но решился пока не вмешиваться, а дождаться возвращения нашего коневода.
На попечении у Дмитрия осталось всего пять или шесть собак. Они были в довольно хорошем состоянии, принимая в расчет все обстоятельства. Дмитрий, очевидно, очень старательно ходил за ними. Он даже поставил небольшую пристройку, могущую в случае надобности служить лазаретом для заболевших животных.
Таковы в общих чертах впечатления, вынесенные от первых часов моего пребывания на нашей станции по возвращении, впечатления, безусловно, приятные, противоположные тем, какие рисовал мне страх на пути домой. По мере того как проходили дни, я смог дополнить общие впечатления не менее удовлетворительными деталями и все более осознавал, за какую обширную и многосложную, но в высокой степени совершенную организацию я принял на себя ответственность.
Понедельник, 17 апреля. Собрались отправиться на мыс Хижины с двумя 10‑футовыми санями, в составе восьми человек:
1. Я, Лэшли, Дэй, Дмитрий с одними санями.
2. Боуэрс, Нельсон, Крин, Хупер с другими.
Отправились в 8 ч утра, забрав, кроме легкого личного багажа, провизию на неделю и запасы, чтобы оставить в старом доме: коровье масло, овсяную крупу, муку, свиное сало, шоколад и пр.
Две лошади дотащили сани до места, находившегося на расстоянии одной мили от Ледникового языка. Ветер, дувший до сих пор с севера, переместился во второй половине дня к SE и стал еще холоднее. (В первую половину дня ветер на мысе Эванса все время дул с севера, и лошади повернули ему навстречу.) Пасмурно, освещение плохое. Нашли место, по которому можно было перейти на ледник, но потом сбились с пути. Перешли Ледниковый язык почти по прямой линии, но встретилось много трещин. Я шел впереди и не раз вдруг исчезал с глаз товарищей, которые сильно пугались, пока не подходили настолько близко, чтобы разглядеть, что случилось. Очень тяжело было идти по морскому льду и тащить сани против сильного ветра, разносившего снег. У всех участников экспедиции были обморожены лица, у некоторых очень замерзли ноги. Чинили сани и тащили их дальше.
Обнаружили, что сползший с ледяного утеса сугроб образовал новый карниз и что наша веревка была с обоих концов завалена снегом.
Все так прозябли, что я решил сделать привал: напиться чаю и переобуться.
Пока готовили чай, Боуэрс и я прошлись к югу, потом к северу, вдоль береговых скал в поисках удобного места, где можно было бы подняться. Наконец нашли нависший карниз, доступный для подъема с помощью горной веревки. Повсюду поблизости от скалы Хаттона или на северной стороне спуск невозможен.
После завтрака мы разгрузили одни сани и поставили их стоймя; передним концом они как раз доставали до края карниза. Четыре человека удерживали их на месте, а я, взобравшись по спинам и по саням, топориком прорубил во льду ступени и влез на верх карниза. На веревке был поднят Боуэрс и другие; затем поштучно вытащили кладь. Последним остался Крин. За ним мы спустили сани на веревке и подняли его, улыбающегося от удовольствия во весь рот. Впрочем, мы все были довольны, так как считали, что ловко преодолели препятствие. Несмотря на страшный холод, все работали на редкость толково и расторопно.
Наконец все было собрано и упаковано. Оставалось еще подняться на крутой склон при очень плохом освещении, делая частые обходы во избежание трещин.
Когда мы достигли вершины и проплелись мимо кратеров, все уже порядком измучились, обливались потом. На подходе к Касл‑Року погода улучшилась, стало светлее. Мы остановились для ночевки в 9 ч вечера на склоне Барьера к северу от Касл‑Рока. Ночь холодная, но тихая; ‑38° [‑38,5 °C]. Спали недурно.
Вторник, 18 апреля. Мыс Хижины. Поднялись в 7 ч утра при лунном свете. Позавтракав, быстро собрались в путь. Лэшли, как всегда, великолепно справляется с работой по разбивке и свертыванию лагеря.
На Касл‑Рок поднимались с большим трудом и при этом сильно вспотели. При такой температуре это более чем неприятно. Пришли к мысу Хижины в 1 ч пополудни. Там нашли всех здоровыми и в отличнейшем настроении. Не видать, чтобы по нас особенно скучали!
Обитатели старого дома рассказали, что после нашего ухода стояла дурная погода, с морозами и метелями. Затем долго дул юго‑западный ветер. Температура была ‑20° [‑29 °C] и ниже. Ветер положительно не давал морю замерзнуть у берега. Открытая вода доходила до мыса Хижины.
Уилсон сообщил, что в понедельник видел большого поморника. Я убедился, что тюленьего жира было израсходовано больше, чем ожидалось. К счастью, два дня назад был убит тюлень и запас жира несколько пополнился. А в день нашего возвращения еще убили тюленя. Теперь меньше крепкого льда, чем до нашего прихода.
Среда, 19 апреля. Мыс Хижины. Тихая ночь. В полдень море замерзло на 4,5 дюйма. Это доказательство того, что при благоприятных условиях море легко может замерзнуть.
На льду появились три тюленя. Всех троих убили и пополнили подходивший к концу запас жира. Теперь хватит его еще на 12 дней, а к тому времени, надеемся, подоспеют другие тюлени.
Собираюсь отправиться в обратный путь, но в настоящее время небо обложено тучами и ветер поднимается с юга. Сегодня днем весь лед, замерзший прошлой ночью, разошелся. Море как будто пыталось замерзнуть, но ветер скоро стал крепчать. Лошади - ничего себе, но шерсть у них далеко не такая длинная и густая, как у тех, которые стоят на станции на зимнем положении. Видимо, в их корме недостаточно жировых веществ. Завтра тронемся обратно. За обитателей старого дома я больше не беспокоюсь. Им здесь очень недурно.
С собаками дело обстоит по‑прежнему - все в довольно хорошем состоянии, за исключением Вайды и Рябчика, у которых шерсть недостаточно густа.
На меня произвела большое впечатление широкая осведомленность Крина и Лэшли во всяких работах, связанных с благоустройством наших походных лагерей.
Четверг, 20 апреля. Мыс Хижины. Сегодня утром все было готово, но, конечно, началась пурга. Погода невозможная. Снег валит, и ветер дует с юга. Во второй половине дня ветер переместился к SE; температура низкая. Решили прогуляться к мысу Армитедж, но эта прогулка оказалась крайне неприятной. Вокруг мыса дует совершенно невыносимый ветер, силой в 7 баллов. Температура ниже ‑30° [‑35 °C].
Море - черный котел, над которым стоит густой туман, так называемый "морозный дым". В такую погоду никогда не станет лед.
Пятница, 21 апреля. Тронулись в обратный путь в 10 ч 30 м утра.
Назначил Мирза заведовать станцией. При нем остались Дмитрий для ухода за собаками и Лэшли с Кэохэйном смотреть за лошадьми. Нельсон, Дэй и Форд остались, чтобы составить себе понятие о здешней жизни и накопить опыт. Со мной пошли: Уилсон, Аткинсон, Крин, Боуэрс, Отс, Черри‑Гаррард и Хупер.
Как обычно, поднялись по лыжному склону без единой остановки. Лэшли и Дмитрий проводили нас почти до Касл‑Рока. Дул очень холодный ветер, и некоторые из нас обморозились.
Последнего уступа мы достигли около 2 ч 30 м. Оказалось, что наш карниз оторвало ветром. Ветер и снегопад усилились. Вышла досадная задержка. С помощью веревки спустили на лед Боуэрса и еще нескольких человек, а затем, не разгружая, и сани. Последними спустились по веревке я и Крин. Веревку мы закинули на кол, как на блок, так что легко смогли сдернуть ее и унести. Таким образом нам удалось сохранить почти всю старую спасательную веревку. Я не мог представить себе, что все это мы проделаем за такой короткий промежуток времени, когда вокруг мела сильная метель.
Пока все припасы спустили на лед, мы успели прозябнуть до костей. Это была одна из тех минут, когда надо действовать быстро. Все запряглись в сани и бегом бросились под укрытие скал. Тут мы мигом поставили палатки, как можно скорее напились горячего чая и, лишь после того как переменили обувь, почувствовали себя много лучше.
Пошли опять в 4 ч 30 м. На глетчере освещение было очень плохим. Мы, по обыкновению, заблудились, то и дело попадая в трещины. Наконец, нашли старое место и по нему спустились, опять при этом сильно вспотев. Вдруг Крин заявил, что наши сани тащить гораздо тяжелее других, хотя груз на обоих был одинаков. Без задержек дошли до маленького острова Острого хребта, со страшным трудом волоча за собой наши сани. Крин опять сказал, что между нашими санями огромная разница, несмотря на одинаковый груз. Когда я сообщил об этом Боуэрсу, он вежливо согласился со мной, но я был уверен, что он и его товарищи не совсем этому верят, предположив, что так нам показалось от усталости. Однако поменяться санями он охотно согласился. Разница оказалась действительно поразительная. Другие сани показались нам перышком в сравнении с прежними. Мы ускорили шаг, чтобы скорее добраться домой, невзирая на градом лившийся с нас пот.
До дома мы дошли на десять минут раньше остальных, успевших за это время убедиться в разнице веса обоих саней. Эта разница замечалась только на покрытом солью морском льду; на снегу же она почти не ощущалась. Должно быть, это зависит от волокна дерева, из которого сделаны полозья. Стоит вникнуть в это обстоятельство повнимательнее.
Пришли мы домой все залитые потом. Одежда на нас промокла, и, когда сняли с себя защитную одежду на пол, с нас посыпались льдинки. Их накопилось невероятное количество, в доказательство того, как тяжело возить сани в мороз. При таких условиях было бы крайне неприятно жить на открытом воздухе. Во время зимней или весенней экспедиции, если так разгорячиться, невозможно сохранить хотя бы подобие приятного самочувствия.
Наш удивительный повар приготовил именно то кушанье, которое в нашем состоянии было самое подходящее: огромную миску риса, сваренного с винными ягодами, и чуть ли не ведро какао. Все домашние были нам душевно рады, а удобства дома, как всегда, привели новоприбывших в восторг.
Суббота, 22 апреля. На мысе Эванса. Зимовка. Время для санных экспедиций прошло. Несмотря на все понесенные утраты, хорошо водвориться у себя дома.
Сегодня мы наслаждаемся весьма непривычной тишиной. Море наконец замерзает, но вид с нашего Наблюдательного холма, к сожалению, очень ограничен. Отс и остальные проезжают лошадей. Я привожу в порядок свои бумаги и готовлюсь к зимней работе.
Глава IX. Работа и работники
Воскресенье, 23 апреля. Зимовка. Сегодня в последний раз видели солнце. Дивно красив был залитый его золотыми лучами глетчер Барни. Из‑за глетчера самого солнца не было видно. Под розовыми лучами красивые ледяные утесы глетчера бросали глубокие тени.
Впечатления
Долгие, мягкие сумерки серебряным звеном соединяют сегодняшний день со вчерашним; утро и вечер как бы идут рука об руку под полуночным, беззвездным небом. Прошлой ночью, а также почти весь день дул очень сильный ветер, и молодой лед, как и следовало ожидать, разошелся. Полосы льда как будто еще остались к югу от Ледникового языка и по краям нашей бухты.
Окончательное замерзание, как видно, достигается постепенными прибавлениями к береговому припаю.
Читал молитвы. У нас только семь экземпляров сборников гимнов; те же, которые были доставлены на берег для нашего первого богослужения, забрали (что крайне глупо) обратно на судно!
Мне сдается, что нам слишком хорошо в нашем доме; боюсь, как бы не изнежиться. А все же приятно видеть общее хорошее настроение: до сих пор ни одной фальшивой нотки во взаимоотношениях между моими товарищами.
Понедельник, 24 апреля. Учреждена должность ночного дежурного, главным образом, чтобы наблюдать за полярным сиянием, проявления которого пока были очень слабы. Наблюдатель должен осматривать небо ежечасно или еще чаще, если что‑нибудь на нем покажется. Сторожу даются хлеб с маслом, сардинками и какао, который можно варить на имеющейся у Симпсона бунзеновской ацетиленовой горелке. Я взялся за дежурство первым; другие следуют по очереди. Долгие ночные часы дают возможность справить множество мелких неоконченных работ. В доме тепло, хотя огни потушены.
Симпсон в наше отсутствие делал опыты с воздушными шарами. Сегодня утром он выпустил один на пробу. Шар шелковый; его вместимость - один кубический метр. Он наполнен водородом, который изготовляется в особом генераторе. Процесс получения газа простой. В наполненном водой сосуде ставится вверх дном другой сосуд, из которого к шару подводится трубка и прикрепляется каучуковый рукав, содержащий гидрат кальция. Простым наклонением рукава можно влить в генератор требующееся количество кальциевого гидрата. По мере получения газа он переходит в шар или собирается во внутреннем сосуде, который служит как магазин, если закрыт кран шара.
Приспособления для использования шара очень остроумны. Под маленьким флагом прикрепляется весящий всего 2,25 унции прибор, отмечающий температуру и степень давления воздуха. Он подвешивается на 10–15 футов ниже шара на шелковой нити, такой тонкой, что 5 миль ее весят всего 4 унции; для того же, чтобы порвать ее, нужно усилие в 1,25 фунта. К нижней части прибора прикреплена такая же шелковая нить, аккуратно намотанная на конусообразные катушки. При подъеме шар сматывает нить с катушек без задержки или трения.
Чтобы предохранить нить от разрыва при дергании в момент освобождения шара, два куска шнурка, соединенные с медленно сгорающим фитилем, выдерживают напряжение между прибором и шаром, пока не сгорит фитиль.
Надувается шар приблизительно в четверть часа. Затем зажигается фитиль, и шар освобождается. При весе в 8 унций и подъемной силе в 2,5 фунта он быстро поднимается.
После того как шар станет невидимым для вооруженного глаза, за ним можно следить в подзорную трубу до тех пор, пока миля за милей разматывается шелковая нить. Стоит сильнее натянуть шелковую нить, как она разрывается между прибором и шаром, и прибор падает. Затем наблюдатели следуют за нитью и находят прибор с готовой записью температуры и давления воздуха.
Сегодня был сделан пробный опыт с прибором, но нить оборвалась у катушек. После обеда повторили опыт с двойной нитью, и вполне удачно.
Я распределил лошадей для тренировки. Помимо Антона и Отса, животных получают Боуэрс, Черри‑Гаррард, Хупер, Клиссолд, квартирмейстер Эванс и Крин. Мне пришлось предупредить людей, что они отнюдь не обязательно поведут именно тех лошадей, за которыми теперь ухаживают.
Уилсон усердно рисует.
Вторник, 25 апреля. Вчера весь день и всю ночь было сравнительно тихо, лишь сегодня слегка задувает с юга. Температура сначала сравнительно высокая ‑5° [‑20 °C], постепенно упала до ‑13° [‑25 °C], вследствие чего пролив наконец подернулся льдом и можно надеяться, что наши товарищи скоро вернутся к нам с мыса Хижины. Только бы еще три дня не было пурги, тогда переход будет вполне безопасен. Но я не думаю, чтобы Мирз стал торопиться.
К огорчению Понтинга, здесь не было таких красивых закатов, какими мы любовались на мысе Хижины, - вероятно, вследствие постоянных густых туманов (морозной дымки). Со времени нашего возвращения, в особенности вчера и сегодня, небо и море в послеполуденные часы были поразительно красивы.
Понтинг сделал несколько цветных снимков, но не особенно удачно; негативы все в пятнах. Уилсон не выпускает из рук карандашей и кистей.