Но надолго отвлечься не получилось. "Папа!" Чем ближе к дому оказывался Шаман, тем сильнее сжималось сердце. На глаза навернулись слезы. А ведь молодой мужчина, которому недавно исполнился двадцать один год, да еще и врач, не должен плакать при посторонних. "Папа…" Опустилась черная ночь, задолго до того, как в Канкаки им поменяли паровоз. Наконец, неожиданно скоро - не прошло и одиннадцати часов с тех пор, как они выехали из Цинциннати, - мистер Флетчер объявил о прибытии на станцию "Ро-о-ок А-а-айле-енд!"
Вокзал оказался настоящим оазисом света. Выйдя из поезда, Шаман тут же увидел Олдена: тот ждал его под газовым фонарем. Наемный работник хлопнул его по плечу, грустно улыбнулся и весело поздоровался:
- Вернулся домой, вернулся домой, стук-перестук.
- Привет, Олден. - Они ненадолго задержались под фонарем, чтобы поговорить. - Как она?
- Ну, понимаешь… Черт. До нее еще не дошло. Она почти ни минуты не оставалась одна: возле нее постоянно толчется много людей из церкви, да и преподобный Блэкмер весь день рядом с ней, в доме.
Шаман кивнул. Чрезмерная набожность его матери была для них всех настоящим испытанием, но, если Первая баптистская церковь поможет им пройти через это, он будет ей весьма благодарен.
Олден сообразил, что весь багаж Шамана сможет уместиться в одну-единственную сумку, и потому взял двуколку с хорошими рессорами вместо бакборда, у которого рессор вообще не было. В двуколку запрягли Босса, серого мерина, которого так любил отец Шамана, и прежде, чем сесть, молодой человек погладил коня по морде. Как только они отправились в путь, разговор стал невозможен, ведь в темноте он не видел губ Олдена. От работника исходил привычный, домашний запах сена и табака, сырой шерсти и виски. Они переехали на другой берег реки Рокки по деревянному мосту и пустили лошадь рысью по дороге, ведущей на северо-восток. Двигались в непроглядной темноте, но Шаман знал здесь каждое дерево и камень. В некоторых местах лошади было трудно идти, потому что снег почти полностью растаял, превратив утоптанную землю в жидкую грязь. Примерно через час пути Олден натянул вожжи, чтобы дать лошади отдохнуть, как он всегда поступал. Мужчины справили малую нужду на сыром нижнем выпасе Ганса Бакмана и немного побродили, чтобы размять мышцы. Вскоре они уже ехали по узкому мосту через реку недалеко от их фермы. Как только вдали показались дом и сарай, Шамана охватил страх. До сих пор все шло как всегда: Олден заехал за ним на вокзал в Рок-Айленде и доставил домой; но сейчас, когда они приедут, папа не выйдет им навстречу. Никогда не выйдет.
Шаман не стал сразу заходить в дом. Он помог Олдену распрячь коня и прошел вслед за ним в сарай, где зажег масляную лампу, чтобы они могли поговорить. Олден сунул руку в ворох сена и вытащил оттуда бутылку, где оставалась примерно треть содержимого, но Шаман покачал головой.
- Ты там, в Огайо, что, в трезвенники записался?
- Нет. - Он не мог ничего объяснить Олдену. Как и все Коулы, пить он совершенно не умел, но суть состояла в том, что давным-давно отец объяснил ему, что алкоголь лишает дара. - Просто редко пью.
- Ага. Ты похож на него. Но сегодня вечером выпить стоит.
- Не хочу, чтобы она почувствовала от меня запах. С ней и без того нелегко; не хватало еще из-за этого поругаться. Но оставь мне немного, ладно? Я заскочу сюда и допью, когда пойду в уборную, после того, как она ляжет спать.
Олден кивнул.
- Наберись терпения, - нерешительно посоветовал он. - Я знаю, с ней бывает тяжело, но… - Он удивленно замер, когда Шаман подошел к нему и обнял. Раньше они не обнимались - в мужской среде это просто не было принято. Работник смущенно похлопал Шамана по плечу. Буквально через мгновение Шаман отпустил его, погасил лампу и пошел через темный двор к кухне, где, после ухода всех утешителей, его ждала мать.
2
Наследство
Утром голова у Шамана раскалывалась, хотя уровень коричневой жидкости в бутылке Олдена опустился лишь на несколько сантиметров. Спал он плохо: старый веревочный матрац не перетягивали наново уже много лет. Во время бритья порезал подбородок. Но сейчас все это не имело никакого значения. Как и всех умерших от тифа, отца похоронили безотлагательно. Церковную же службу отложили до возвращения Шамана. Небольшое помещение Первой баптистской церкви было заполнено до отказа. Пришли пациенты трех поколений, которым отец помог появиться на свет или лечил от разных болезней, огнестрельных и ножевых ранений, сыпи в паху, переломов и бог знает чего еще. Преподобный Люциан Блэкмер произнес надгробную речь - с приличествующей теплотой, чтобы не вызвать возмущение у присутствующих, но достаточно сдержанную, чтобы прихожане ясно поняли - нет ничего хорошего в том, что при жизни доктор Роберт Джадсон Коул так и не приобщился к единственной истинной церкви.
Мать Шамана в который раз поблагодарила мистера Блэкмера за то, что, исключительно из уважения к ней, он разрешил предать ее мужа земле на кладбище при церкви.
Весь день в доме Коулов толпились люди. Большинство посетителей приносили с собой жаркое, блюда из фарша, пудинги и пироги, - в итоге еды оказалось так много, что печальное событие приняло едва ли не праздничный характер. Даже Шаман не удержался и полакомился своей любимой холодной закуской - кусочком печеного сердца. К этому блюду его приучила Маква-иква; он долгое время считал, что это индейский деликатес, как и вареная собачатина или белка, приготовленная вместе с внутренностями, и очень обрадовался, узнав, что многие его белые соседи тоже готовят сердце, как забьют корову или подстрелят оленя. Он как раз протянул руку за добавкой, когда, подняв глаза, увидел, что с противоположного конца помещения к его матери приближается Лилиан Гайгер. Она постарела и осунулась, но все еще оставалась привлекательной женщиной; эту красоту унаследовала и ее дочь Рэйчел. Лилиан надела на службу свое лучшее черное атласное платье, черное льняное верхнее платье, а на плечи набросила белую шаль; маленькая серебряная звезда Давида на цепочке покачивалась на ее худой груди. Шаман заметил, что она очень выборочно здоровалась с присутствующими: кое-кто, возможно, и поздоровался бы с еврейкой, но со сторонницей южан - никогда. Лилиан была кузиной Иуды Бенджамина, государственного секретаря конфедератов, а ее муж, Джей, отправился на родину, в Южную Каролину, в самом начале войны и вступил в армию Конфедерации вместе с двумя из трех своих братьев.
Когда Лилиан наконец пробилась к Шаману, с ее лица еще не сошла натянутая улыбка.
- Тетя Лилиан, - сказал он. Она вовсе не приходилась ему тетей, но, сколько он себя помнил, отношения между семействами Гайгеров и Коулов походили на родственные, и он всегда называл ее именно так. Ее взгляд смягчился.
- Привет, Роб Джей, - ласково ответила Лилиан, назвав его настоящим именем, которое использовала только она (все остальные называли так его отца): прозвище "Шаман" ей решительно не нравилось. Она поцеловала его в щеку, но не стала высказывать соболезнования.
Из последнего письма Джейсона, сообщила Лилиан (весточки от него приходили редко, ведь им приходилось пересекать линию фронта), ей стало известно, что муж здоров и, похоже, находится в относительной безопасности. До войны он был аптекарем, и потому в армии его сразу же поставили управляющим небольшого госпиталя в Джорджии, а сейчас он дослужился до коменданта крупного госпиталя на берегу Джеймс-ривер в Виргинии. В последнем письме, добавила Лилиан, муж сообщил ей, что его брат, Джозеф Рубен Гайгер - фармацевт, как и остальные мужчины в его семье, но единственный, кто пошел в кавалерию, - был убит в битве при Геттисберге.
Шаман кивнул с сумрачным видом, тоже предпочтя не произносить стандартного набора соболезнований, которых он сегодня в избытке наслушался от всех пришедших сюда.
- А как поживают ваши дети?
- Прекрасно, просто прекрасно. Мальчики так выросли, Джей их просто не узнает! Они едят как тигры.
- А Рэйчел?
- Год назад, в июне, она потеряла мужа, Джо Регенсберга. Он умер от брюшного тифа, как и твой отец.
- Надо же, - вздохнул он. - Я слышал, что прошлым летом брюшной тиф свирепствовал и в Чикаго. Рэйчел миновало это несчастье?
- О да. У Рэйчел, у ее сына и дочки все очень хорошо. - Лилиан нерешительно помолчала. - Она встречается с другим мужчиной, кузеном Джо. Об их помолвке объявят после того, как пройдет год траура.
Вот как. Странно, что после стольких лет это известие больно его задело.
- Вам нравится быть бабушкой?
- Да, очень, - призналась Лилиан и, отойдя от него, углубилась в негромкую беседу с миссис Пратт, чья земля примыкала к участку Гайгеров.
Уже вечерело, когда Шаман наполнил тарелку едой и отнес ее в маленькую душную хижину Олдена Кимбела, где всегда пахло древесным дымом. Работник сидел на койке в нижнем белье и пил что-то из кувшина. В честь панихиды ноги у него были чисто вымыты. Второй комплект шерстяного нижнего белья, скорее серый, чем белый, висел посреди хижины на неприхотливом приспособлении для сушки: в рукава вставлена палка, привязанная шнурком к гвоздю в потолочной балке.
Олден протянул кувшин Шаману, но тот отрицательно покачал головой и сел на единственный деревянный стул. Смотрел, как ест Олден.
- Будь моя воля, я похоронил бы папу на нашей собственной земле, на том участке, который выходит к реке.
Олден покачал головой.
- Она бы на это не пошла. Слишком близко к могиле индианки. До того, как ее… убили, - сказал он, тщательно подбирая слова, - о них двоих ходило много слухов. Твоя мать жутко ревновала.
Шаман едва сдержался, чтобы не засыпать его вопросами о Макве и своих родителях, но в конце концов решил, что нехорошо обсуждать это с Олденом. Махнув на прощание рукой, он удалился., Уже смеркалось, когда он спустился к реке, к развалинам гедоносо-те Маква-иквы. Один конец лонгхауса сохранился, на втором конце стойки и стропила сгнили, и он провалился вовнутрь. Очевидно, здесь обрели пристанище змеи и грызуны.
- Я вернулся, - сказал он.
Он ощущал присутствие Маквы. Она уже давно умерла; и теперь все, что он чувствовал к ней, это запоздалое сожаление, хоть и померкшее на фоне горя от потери отца. Он хотел обрести здесь утешение, но его окружал лишь ее ужасный гнев, такой явственный, что волоски у него на затылке встали дыбом. Неподалеку находилась ее могила - ничем не отмеченная, но очень ухоженная: трава подстрижена, а граница обозначена специально высаженными туда дикими желтыми красодневами, взятыми с соседнего участка, расположенного вдоль берега реки. Над влажной землей уже показались зеленые ростки. Это, должно быть, его отец смотрел за могилой. Шаман опустился на колени и выдернул несколько сорняков.
Уже почти стемнело. Ему почудилось, будто Маква пытается ему что-то сказать. Это и прежде случалось, и он почти поверил, что именно по этой причине он чувствовал ее гнев: она хотела, но не могла сказать ему, кто убил ее. Он хотел спросить у нее, что ему делать теперь, когда отца больше нет. Подул ветер, и вода на реке пошла рябью. Он увидел первые неяркие звезды и задрожал. Зимний холод еще не ушел, подумал он и направился обратно к дому.
На следующий день, прекрасно понимая, что должен держаться поблизости на случай, если заглянут припозднившиеся гости, Шаман облачился в рабочую одежду и все утро вместе с Олденом купал овец в дезинфицирующем растворе против паразитов. Родилось несколько ягнят, и он кастрировал молодых барашков. Олден состряпал себе обед из этих "устриц прерий", пожарив их с куриными яйцами.
Днем, выкупавшись, Шаман снова надел черный костюм и пришел в гостиную, посидеть с матерью.
- Ты бы лучше разобрал вещи своего отца и решил, что и кому отдать, - заявила она.
Несмотря на почти полностью седые, а когда-то светлые волосы, его мать оставалась самой интересной женщиной из всех, кого он когда-либо видел - с красивым тонким носом и чувственным ртом. То, что всегда стояло между ними - что бы это ни было, - никуда не исчезло, но она чувствовала, как ему не хочется выполнять ее просьбу.
- Роберт, рано или поздно тебе все равно придется это сделать, - напомнила она.
Она собиралась отнести пустую посуду в церковь, где ее разберут прихожане, которые принесли еду на похороны. К тому же она хотела встретиться с преподобным Блэкмером.
- Пойдем со мной, - предложила мать, но он лишь покачал головой, хотя прекрасно знал, что она непременно разразится длинной тирадой на тему, почему он должен принять Бога. Его всегда поражала буквальная вера матери в небеса и ад. Вспомнив ее старые ссоры с отцом, он решил, что ей, наверное, особенно тяжело теперь: ее муж, отказавшись от крещения, не будет ждать ее в раю.
Она подняла руку и указала на открытое окно.
- Кто-то скачет сюда.
Она прислушалась к разговору внизу и горько усмехнулась.
- Одна женщина спросила Олдена, здесь ли доктор, сказала, что ее муж ранен, лежит дома. Олден отвечает, мол, доктор умер. Тогда она спрашивает: "Молодой доктор?" А Олден ей: "О нет, он здесь".
Шаман засобирался к раненому. У дверей на привычном месте висела медицинская сумка отца. Мать принесла ее и вручила сыну.
- Возьми фургон, рессоры уже подтянули. Я пойду в церковь позже.
Упомянутой женщиной оказалась Лидди Гичер. Она и ее муж, Генри, купили участок Бьюкенена. Это было, когда Шаман уже уехал. Он хорошо знал дорогу - ехать нужно было всего лишь несколько миль. Выяснилось, что Гичер упал со стога сена. Там его и обнаружили. Дыхание было неглубоким и явно причиняло ему боль. Он застонал, когда они попытались раздеть его, поэтому Шаман разрезал одежду - очень аккуратно, стараясь идти по швам, чтобы миссис Гичер могла потом снова все сшить. Крови не было, только большой кровоподтек и распухшая левая лодыжка. Шаман достал из сумки стетоскоп отца.
- Подойдите сюда, пожалуйста. Я хочу, чтобы вы сказали мне, что вы слышите, - обратился он к женщине и приставил раструб к груди ее мужа. Миссис Гичер приложила ухо к верхней части прибора. Шаман дал ей достаточно много времени, чтобы послушать легкие пострадавшего, а сам левой рукой сжимал раструб, кончиками же пальцев правой руки измерял пульс.
- Бум-бум-бум-бум! - прошептала она.
Шаман улыбнулся. Пульс Генри Гичера был учащенным, но чего еще можно ожидать в такой ситуации?
- Что еще вы слышите? Не торопитесь.
Она старательно прислушалась.
- Нет ли тихого треска, будто кто-то мнет сухую солому?
Она покачала головой.
- Бум-бум-бум.
Хорошо. Значит, сломанное ребро не пробило легкое. Он убрал стетоскоп и тщательно, дюйм за дюймом ощупал тело Гичера. Поскольку он ничего не слышал, ему приходилось быть более внимательным и куда больше полагаться на остальные чувства, чем большинству докторов. Взяв мужчину за руку, Шаман кивнул, обрадовавшись тому, что сообщил ему дар. Гичеру повезло: он приземлился на достаточно толстый слой старого сена, и это смягчило удар. Он упал прямо на ребра, поэтому врач не нашел ни одного признака сложного перелома. Пожалуй, ребра с пятого по восьмое сломаны, и, возможно, девятое тоже. Когда он наложил повязку, дышать Гичеру явно стало легче. Шаман проделал те же манипуляции с лодыжкой и достал из сумки бутылочку болеутоляющего, состоявшего в основном из спирта с небольшими добавками морфия и лекарственных трав.
- Ему будет больно. Давайте по две чайных ложки каждый час.
Доллар - за вызов на дом, пятьдесят центов - за перевязку, еще пятьдесят центов - за лекарство. Но работа была сделана лишь наполовину. Вторая ее часть - ближайшие соседи Гичера, Райсманы, до них на лошади десять минут ходу. Шаман направился к ним и договорился с Тодом Райсманом и его сыном Дэйвом, чтобы они выполняли кое-какую работу на ферме Гичера в ближайшую неделю, пока Генри не станет на ноги.
По пути домой он пустил Босса шагом, наслаждаясь весной. Чернозем был все еще слишком влажным для пахоты. В то утро на пастбищах Коулов он увидел, что уже появляются маленькие цветы: фиолетовые сераделлы, оранжевые воробейники, розовые флоксы прерий, - это означало, что через несколько недель равнины покроются ковром более высоких и очень ярких растений. Он с удовольствием вдохнул знакомый, насыщенно-сладкий запах удобренных полей.
Когда он вернулся домой, там никого не оказалось, а на крючке отсутствовала корзина для яиц - это означало, что мать пошла в курятник. Он не пошел за ней, а стал исследовать медицинскую сумку, прежде чем вернуть на место у двери, словно видел ее впервые. Кожа уже потерлась, но это была хорошая воловья кожа, она еще прослужит очень и очень долго. Инструменты, перевязочный материал и лекарства лежали внутри так, как их разложили руки его отца: аккуратно, в определенном порядке, все самое необходимое.
Шаман отправился в кабинет отца и принялся тщательно его осматривать: порылся в ящиках стола, открыл кожаный сундук, рассортировывая вещи на три категории: для матери - все мелкие предметы, как память об отце; для старшего брата - штук пять свитеров, которые Сара Коул связала из шерсти их собственных овец, чтобы доктор не мерз во время вызовов холодными вечерами; принадлежности для охоты и рыбалки и настоящее сокровище - достаточно новый (по крайней мере, Шаман видел его впервые) кольт сорок четвертого калибра, применявшийся в армии Техаса, с рукоятью из черного ореха и нарезным дулом длиной девять дюймов. Тот факт, что он обнаружил оружие, удивил и шокировал его. Ведь его отец всегда был пацифистом. Он согласился лечить солдат Союза, но соблюдал при этом строгий нейтралитет. Шаман был уверен, что он никогда бы не взял в руки оружие. Зачем он купил этот, очевидно, дорогой револьвер?
Книги по медицине, микроскоп, медицинская сумка, большая аптека трав и лекарств будут полезны Шаману в его практике. В чемодане под микроскопом оказалось целое собрание книг - вернее, томов, сшитых из конторской бумаги. Шаман просмотрел их и понял, что нашел дневник отца, который тот вел всю свою жизнь.
Том, который он выбрал наугад, был датирован тысяча восемьсот сорок вторым годом. Пролистывая его, Шаман обнаружил богатый, хоть и разрозненный набор врачебных заметок, рецептов лекарств и личных записей. В дневнике то и дело встречались эскизы: лица, анатомические рисунки, рисунок обнаженной беременной женщины в полный рост, в которой Шаман сразу узнал свою мать. Он внимательно рассмотрел ее молодое лицо и зачарованно уставился на запретную плоть, догадываясь, что в животе находится плод, который со временем превратится в него - Шамана. Он открыл другой том, написанный ранее, когда Роберт Джадсон Коул был молодым человеком и оказался в Бостоне, после того как сошел с корабля, прибывшего в Новый Свет из Шотландии. Здесь тоже был рисунок неизвестной Шаману обнаженной женщины. Черты ее лица были размыты, а вот вульва, напротив, изображена в клинических деталях, и он вдруг понял, что перед ним - рассказ отца о сексуальной связи с какой-то женщиной в пансионе.