Долгое время считали, что Таймырский полуостров, выдвинутый далеко к северу, является непреодолимым препятствием для плавания вдоль Сибири. Честь опровергнуть это предвзятое мнение выпало на долю хозяев Сибири - русских. Первыми в XVII веке обогнули Таймыр на своем коче отважные русские землепроходцы, имена которых остались неизвестны. В конце XIX века мимо мыса Челюскин прошел Норденшельд, по национальности швед, но родившийся в России и здесь же получивший свое образование. Экспедицию его финансировал русский купец Сибиряков, горячий поборник идеи Северного морского пути. Наконец, уже в советские годы, исторический поход "Сибирякова" открыл новую эру регулярных рейсов из Архангельска и Мурманска на Дальний Восток.
Итак, мыс Челюскин!
Слева от нас, если стать лицом к северу, к задернутой завесой тумана Северной Земле, - Карское море, справа - море Лаптевых. Представляете, сколько интересных возможностей для гидролога?…
Я и Андрей, по обыкновению, окунулись в свою работу с головой. Но что бы не делали, о чем бы не думали, все чудом каким-то, само собой сказывалось с волнующей, главной темой.
Нечто вроде одержимости? Пожалуй. У писателей это называется деликатнее - вдохновением.
Мало сказать: ученый захвачен, поглощен решением своей задачи; весь мир вокруг, представляется ему, также занят именно этим. Прочитанное в книге, увиденное во время прогулки, случайно сказанное в разговоре оказывается вдруг очень кстати, получает особый смысл. Все, все, даже житейские мелочи словно подхватывают и несут к цели!
Правда, связь между фактами находилась не сразу.
В ту зиму, по плану полярной станции, мы с Андреем занимались изучением температур моря Лаптевых. Они неодинаковы. В некоторых местах вода замерзает при более низких температурах, чем обычно. Нам удалось установить, что причина этого - разная соленость воды. Сказывалась близость сибирских рек, или, как говорим мы, гидрологи, "опресняющее влияние речных вод".
Исследование имело большое практическое значение для арктической навигации. (Впоследствии вошло в "Лоцию моря Лаптевых".) Меня, однако, оно интересовало с другой стороны. Нельзя ли, подумал я, искусственно опреснить море?
Однажды я подвел Андрея к своему рабочему столу, на котором стоял высокий градуированный стакан с морской водой. Я капнул туда азотнокислого серебра. Тотчас же жидкость замутилась, зашипела, словно то был нарзан, а не морская вода. Через несколько секунд она стала прозрачной, как кристалл. Лишь на дне стакана лежал сероватый осадок. Азотнокислое серебро вызвало выпадение из воды поваренной соли.
Андрей пренебрежительно сморщил нос.
- Ученический опыт, - сказал он. - Проходили еще в пятом или шестом классе.
- Нет, ты подожди. Ты подумай. Тут дело в масштабах!.. Ведь ты знаешь, что на каждом корабле есть опреснители?
- Как не знать!
- Ну вот. Морскую воду опресняют, чтобы использовать потом в корабельных котлах. Но представь себе, что найдено вещество, в несколько раз более активное, чем азотнокислое серебро. Что тогда? Под воду пускают баллоны с этим веществом, нечто вроде торпед. Мгновенно опресняется целая бухта или пролив, где вмерзло в лед много кораблей, караван кораблей…
- Поможет это тебе найти Землю Ветлугина? - прервал мои объяснения Андрей, подождал минуту, и, не дождавшись ответа, вернулся к своему столу. - Нецелеустремленно, - сказал он не оборачиваясь.
Я с сожалением отставил градуированный стакан в сторону: слово "нецелеустремленно" всегда действовало на меня отрезвляюще.
Вскоре я забыл о своих опреснителях. Правда, у меня была для этого уважительная причина. Очень важную новость сообщил мне Тынты Куркин, каюр нашей полярной станции.
Он был не молод уже, темное худое лицо его, казалось, потрескалось, как земля в тундре, - так глубоки и часты были морщины. Но двигался он удивительно быстро, стрелял без промаха и на лыжах без труда обгонял меня и Андрея.
Вездеходчиков - представителей механической тяги - Тынты не любил. У него были давние счеты с ними. Как-то, когда он отправился в свой обычный обход капканов, один из вездеходчиков выехал ему навстречу, чтобы подвезти груз шкурок. Он думал сделать этим приятное старику. Где там! Куркин раскричался, затопал ногами.
- Всю тундру провонял! - кричал он. - Бензин песец услышит - в капкан не пойдет! Теперь надо капканы в другое место переносить…
Впрочем, один из сыновей Тынты, пойдя наперекор отцу, учился в Дудинке на курсах вездеходчиков.
Собачьи упряжки и вездеходы взаимно дополняют друг друга на Крайнем севере. Вездеходы, двигающиеся на гусеничном ходу, поднимают до полутора тонн груза. В крытом балагане на кузове можно расположить и лабораторию, и кухню, и мастерскую. Зато нарты удобнее для разведок вглубь тундры.
Обычно в дальних походах колонну вездеходов сопровождало несколько собачьих упряжек, подобно юрким посыльным судам при флотилии тяжелых кораблей. Старый каюр из самолюбия старался держаться всегда на полкорпуса впереди вездехода.
Тынты был незаменим как проводник. Он прекрасно ориентировался в однообразной, плоской тундре, угадывая дорогу по совершенно неприметным для других признакам. Однажды при мне он раскопал мох, лежавший под снегом, внимательно рассмотрел его, потом сказал удовлетворенно: "Знаю эту землю. Был здесь летом", и вывел вездеходы к морю.
Ко мне он был расположен, потому что я хорошо стрелял, а также не прочь был поболтать с ним в свободное время.
Как-то вечером, покормив собак, старик подсел к моему рабочему столу и стал неторопливо набивать трубку табаком.
- Сейчас, Тынты, Сейчас! Только страничку допишу.
- Пиши, пиши! Я картинки посмотрю.
На столе лежало несколько фотографий. Краем глаза я увидел, что старый охотник тянет к себе снимок песца, которого Андрей увековечил на пленке во время спасения команды "Ямала".
- Что за песец? Поймал его?
- Нет, Тынты, - вздохнул я. - Еще не поймал…
Я рассказал ему историю песца. Тынты слушал внимательно, не прерывая.
Закончив рассказ и отвернувшись от своего слушателя, я успел уже снова погрузиться в прерванную работу, как вдруг услышал неторопливый, скрипучий голос.
- Есть земля, - сказал каюр, выколачивая о ножку стола пепел из трубки. - Песцов не видал. Птиц зато видел. Летели на север. Там земля.
Я изумленно поглядел на него.
Оказалось, что перед зимовкой на Челюскине Тынты Куркин провел три года на острове Врангеля. На протяжении всех этих лет охотник наблюдает пролет птиц над островом. Весной они летели с материка в море, осенью возвращались оттуда. Среди местных жителей распространено было мнение, что птицы летуют (то есть проводят лето) на неизвестной земле, находящейся где-то на севере от острова Врангеля.
- Андрей! Андрей! - В волнении я вскочил со стула. - Иди сюда! Послушай, что рассказывает Тынты!
Важное сообщение каюра тотчас же было передано по радио в Москву, а там, с помощью Малышева, опубликовано в одной из московских газет.
Довод был убедительный. "Воздушный след уводит к Земле Ветлугина", - так называлась наша статья.
У Союшкина, однако, нашлись возражения.
"Почему надо предполагать, что птицы летуют на земле? - спрашивал он. - А кромка льдов? Забыли о ней?"
Известно, что жизнь в летние месяцы бьет ключом у кромки вечных льдов. По меткому определению профессора Н.Н.Зубова, вода, омывающая тающие льды, как бы удобрена питательными веществами. В ней пышно цветет фитопланктон, который можно сравнить с ряской в реке. Он привлекает к кромке льдов рыб. Вдогонку за рыбами приплывают тюлени, прилетают птицы, и, наконец, к "большому обеденному столу" развалистой походкой поспешает белый медведь.
"Длинная цепочка, как видите, - заключал Союшкин. - И одно из звеньев ее - птицы!"
Торжество его было, впрочем, недолгим.
"Да, птицы летом встречаются у кромки льдов, - отвечал Союшкину известный орнитолог. - Они отдыхают здесь, ищут и находят корм. Но, подобно песцам, живут на земле. Только там могут они выполнять свою основную летнюю обязанность - выводить птенцов. Нам известна единственная птица на земном шаре, которая настолько непритязательна, что устраивает гнездовье на айсбергах. Это пингвин, встречающийся, как известно, только в Антарктике…"
Сообщение Тынты Куркина возбудило большой интерес советских географов. Можно ли искать Землю Ветлугина по "следу" птиц в воздухе?…
Вспомнили сходные случаи из истории географических открытий.
Еще викинги использовали воронов в качестве "авиаразведки". Они брали их в плавание и выпускали по мере надобности, чтобы по направлению полета определить, где ближайшая земля.
Во время кругосветного плавания капитан-лейтенанта Лисянского, сподвижника Крузенштерна, корабль в открытом море окружило множество птиц. Надвигалась ночь. Лисянский предположил, что вблизи земля, и не рискнул идти дальше, опасаясь рифов. Он приказал бросить якорь. Прошла томительная ночь. Когда солнце поднялось над горизонтом, русские моряки увидели, что стоят вблизи острова.
К неизвестным землям приводили путешественников не только птицы.
В погоне за моржами отважные архангельские поморы, земляки Ломоносова, еще в XIV веке добрались до Шпицбергена, открыв его задолго до голландских китобоев.
Примерно такую же услугу оказали русским зверопромышленникам морские котики.
Была замечена странность в их поведении. Время от времени они уходили с Алеутских островов куда-то на север, а затем возвращались с большим количеством молодняка. Напрашивалась догадка: не нашли ли котики необитаемый остров или острова, где спокойно, без помехи, выводят детенышей?
В конце XVIII века штурман Прибылов отправился на поиски котиков и действительно к северу от Алеутов нашел целый архипелаг.
Ляховские острова помогли открыть олени.
Якутский зверопромышленник Ляхов, находясь в тундре на берегу океана, вдруг увидел диковинное зрелище. Прямо с моря надвигалось на него огромное стадо диких оленей. Ляхов едва успел посторониться.
Откуда двигались олени?
Ляхов отличался решительным характером. Он направил своих упряжных собак к морю. Следы оленьих копыт были явственно видны на льду. Идя по следам, в семидесяти километрах от материка Ляхов наткнулся на острова.
Наконец, открытие Сибири было тесно связано с соболями.
Проворный пушистый зверек, мелькая, как пламя, между стволами сосен, уводил отважных казаков от одной сибирской реки до другой, все дальше и дальше на восток.
Местные жители не знали цены соболям. Мехом его, к удивлению русских, подбивали лыжи, чтобы те лучше скользили по снегу, а за один медный котелок променивали столько золотистых шкурок, сколько могло в него уместиться. Недаром, пряча завистливый блеск в глазах, иностранные купцы называли Сибирь "царством соболей".
Выходит, у песца, сфотографированного Андреем на плавучих льдах, и у птиц, замеченных Тынты Куркиным во время весенних и осенних перелетов, была длиннейшая вереница предшественников…
Наши радисты только покряхтывали. Благодаря Союшкину обмен радиограммами между Большой землей и мысом Челюскин за эту зиму значительно оживился.
Кроме того, в редкие просветы между деловыми и частными сообщениями то и дело вклинивался Неуспевако.
Это была тоже загадка Арктики, но юмористическая.
В адрес мыса одна за другой летели телеграммы, требовательные, просительные, угрожающие. Неуспевако вызывали в суд, Неуспевако с нетерпением ждали в каких-то комиссиях, Неуспевако понуждали выполнить и то и это. Но зимовщики мыса Челюскин при всем желании ничем не могли помочь. Неуспевако никогда не значился в списках зимовщиков.
Кем был загадочный Неуспевако? Почему его имя связывали с полярной станцией?
Вечерами в кают-компании возникали на этот счет самые фантастические предположения. Соседи-радисты с островов "Комсомольской правды", с Домашнего, с Оловянного, с Уединения и даже с Хатанги сочувственно запрашивали: "Ну как? Куда опять вашего Неуспевако вызывают?"
Полярная эпопея Неуспевако кончилась внезапно, на исходе зимы.
- Конечно, Челюскинская, - сказал наш начальник, вставая из-за обеденного стола и обводя всех просветленным взглядом. - Ну ясно: станция Челюскинская! И как это нам раньше не пришло в голову?…
Хохот тотчас покрыл его слова. Телеграфистки путали подмосковный поселок Челюскинскую, что по Северной железной дороге, с мысом Челюскин, лежащим на рубеже двух арктических морей.
Загадка разъяснилась. Радиограмму начальнику московского телеграфа придумывали сообща, вкладывая в нее весь наличный запас иронии и сарказма…
Да, нелегко приходилось радистам полярной станции мыса Челюскин!
Заметьте, что, помимо спорщика Союшкина и неуловимого Неуспевако, существовали на свете еще и влюбленные.
Один из зимовщиков женился незадолго перед отъездом в Арктику. Еще с дороги он принялся изливать свои чувства по телеграфу, но нерегулярно, от станции к станции. Зато, прибыв на место назначения, стал посылать не менее одной нежной радиограммы в день.
Возможно, именно это дало толчок чувствам, дремавшим в душе Андрея. По-видимому, друг мой любил Лизу давно, но не отдавал себе в этом отчета. Подействовал ли пример женатого зимовщика (кое-кто называл его даже "счастливцем"), имела ли значение разлука (многое становится яснее на расстояние), не знаю. Так или иначе, как-то вечером, когда я, вытянувшись на узкой койке, читал перед сном "Справочник по температурным колебаниям моря Лаптевых", ко мне подошел Андрей и осторожно положил на одеяло четвертушку бумаги.
- Вот, понимаешь, накорябал тут кое-что, - сказал он, смущенно покашливая. - Как-то раз не спалось, понимаешь…
Это были стихи. Андрей писал стихи!
Я почти с ужасом, снизу вверх, посмотрел на него. Он отвернулся:
- Читай, читай…
Стихи были плохие, на этот счет не могло быть двух мнений. Рифмовались "розы" и "грезы", "любовь", "кровь" и даже "северное сияние" и "стенания".
Я бы не поверил в то, что это написано Андреем, деловитым, суховатым, собранным, если бы не знал его почерка. Бросалось в глаза несоответствие текста с почерком. Он был очень экономный, прямой и мелкий, без всяких завитушек. Было ясно само собой, что человек слишком занят, чтобы заниматься какими-то завитушками. И вдруг пожалуйте; "стенания", "сияние"!
"Что делает поэзия с человеком!" - подумал я.
Но дело было не в поэзии.
- Ну как? - спросил новоявленный стихотворец сдавленным голосом.
Он, видимо, жаждал еще и похвал!
Я сделал вид, что не нахожу слов.
- А ты прочти еще раз, - попросил Андрей.
Для очистки совести я прочел еще раз, стараясь выискать хоть что-нибудь сносное.
Эге-ге! Что это? У вдохновительницы моего друга (имя не упоминалось) были рыжие кудри! Рыжие, как что? Ах, да! Как опавшая осенняя листва!
Я пристально посмотрел на стихотворца.
- Андрей! - строго сказал я.
- Ну, что еще?
- Она, стало быть, рыжая?
Андрей побагровел и, пряча глаза, попытался выдернуть у меня из рук стихотворение. Я отстранил его:
- И ты молчал? Очень хорошо! Столько времени скрывал от лучшего друга!.. Ай да Андрей! Красиво это? Я узнаю случайно из какого-то стихотворения, плохого к тому же… Узнаю последним!
- Почему же последним? - пробормотал Андрей, отворачиваясь. - Наоборот, ты узнаешь первым.
- А Лиза?
- Ну что ты! Она не знает ничего…
К моим обязанностям на полярной станции, таким образом, прибавилась еще одна: я стал тайным советником по любовно-поэтическим делам!
Признаюсь, меня огорчал и возмущал скудный набор эпитетов, которыми располагал мой друг.
- Вот ты пишешь - карие. Темно-карие, светло-карие… Слабо это! Бедно!.. У нее ореховые глаза! - втолковывал я Андрею. - Неужели ты так слеп, что до сих пор не заметил этого?
- Ореховые? - переспрашивал Андрей с растерянным видом. - Да, да, именно ореховые!.. Спасибо тебе! Очень метко схвачено. Я вставлю это в стихи… А ее живость, ее ум? Ты обратил внимание? С чем бы мне сравнить ее ум?…
Я с сожалением поглядывал на наших многострадальных радистов. Того и гляди, начнется новая "любовь по телеграфу"…
Но до этого не дошло. Андрей робел решительного объяснения, тем более на коротких или длинных волнах в эфире…
- Тут, знаешь, надо с глазу на глаз, - пояснял он шепотом. - Осторожно! Планомерно!..
При этом он многозначительно похлопывал ладонью по своим стихотворениям. По-видимому, мой друг, все же возлагал на них какие-то надежды…
Глава седьмая
ТРИ ФЛАКОНА САБИРОВА
Но мы не застали Лизу, когда вернулись с мыса Челюскин. Лиза была на практике, на какой-то новостройке. ("И очень хорошо! Лучше подготовлюсь", - сказал Андрей, как видно трусивший объяснения.)
Зато в Москве нас встретил целый ворох писем: из Алма-Аты и Минска, из Великого Устюга и Полтавы. Они продолжали поступать в адрес редакции центральной газеты, где осенью была помещена наша статья. Прошел уже год, но поток не иссякал.
"Как отзывчив наш советский народ! - думал я, сидя в одной из комнат редакции за столом, заваленным письмами. - Как близко к сердцу принимает он все, что касается престижа нашей великой Родины!.."
- Погляди-ка, Леша, - от земляков! От весьегонских пионеров! - Андрей с торжеством показал конверт, старательно склеенный треугольником. - А вот от пограничников… Откуда оно? Ага, из крепости Кушка.
Мой друг сидел напротив меня. Он по локоть погружал руки в груду писем, сортировал их, перекладывал. На обычно серьезном, даже суровом лице его было блаженное выражение.
- Какие у нас с тобой корреспонденты! Какие люди, а?…
- Замечательные люди, - согласился я. - Хоть бы посмотреть на одного из них!
В тот момент раздался стук в дверь. Это была, конечно, случайность, совпадение, но выглядело так, будто желание мое сразу же, чудом каким-то, исполнилось.
- Разрешите войти? - вежливо спросили за дверью.
- Да, да, пожалуйста!
Дверь отворилась, и в комнату, прихрамывая, вошел молодой человек небольшого роста, но очень коренастый, в плотно облегавшем его коротковатое туловище морском кителе.
Смуглая, с чуть проступавшим под ней румянцем кожа была туго натянута на могучих, как бы каменных скулах. Казалось, что они снизу подпирают глаза и делают прищур их еще более узким. Над верхней губой чернели коротенькие, подбритые по-модному усики.
- Не узнаете? - спросил моряк, дружелюбно улыбаясь. - Я Сабиров. С "Ямала". Второй помощник капитана…
Узнать было, конечно, нелегко. Члены команды "Ямала" в дни эвакуации выглядели на одно лицо: усталые, худые, заросшие многодневной щетиной.
Впрочем, я запомнил Сабирова. Ему повредили ногу при катастрофе, и товарищи вели его под руки. Меня удивило, что он брел по льду согнувшись, придерживая что-то локтем за пазухой.
Сейчас второй помощник был чисто выбрит, имел бодрый, веселый вид.
- Сабиров? - сказал Андрей, припоминая. - Это вы пререкались с пилотом, требовали уложить вас так, чтобы не трясло, а он сказал: "Боится толчков, точно стеклянный"?
- Правильно! Тогда мне было не до объяснений, а ведь пилот почти что не ошибся.
Посетитель осторожно вытащил из внутреннего кармана кителя три небольших флакона из-под духов, до половины наполненных водой.