Общественные потуги приобщить их к полезному занятию, порой воспринимаются ими как расовое притеснение. Всем своим тёмным видом эти ребята дают понять, что Природа и так достаточно обидно подшутила над ними, а вы еще и на работы нас хотите загнать! Мало вам того, что наши прадеды бесплатно работали?! Не доставайте нас своими запутанными правилами, законами и вытекающими из них обязательствами. Мы не понимаем и не желаем понимать их. Просто платите нам пособия, и не морочьте головы о всяких дефицитах бюджета.
Дети, как основание для дополнительных пособий, рождаются безудержно и запросто. Количественные перемены в семьях в связи с рождением или смертью, трудно контролируемы. Служащим соцобеспечения, порою, легче что-то предоставить просителю, чем проверять или оспаривать.
Фактически, в стране существует ещё одна, чёрная, Америка: со своим языком, культурой, традициями, ценностями. Это не отдельные уличные группки, а многомиллионный чёрный слой американского общества, активно проявляющий своё мировоззрение в музыке, спорте, в манере поведения, одежде. Чёрная, угнетённая Америка танцует под ритмы рэпа и количественно прогрессирует, А белая, стыдясь показаться расистами, терпеливо работает и законопослушно платит налоги. Подобно человеку, подобравшему на улице заблудшую кошечку или собачку. Принёс домой, покормил, обогрел, чему-то обучил. Так животное и осталось у него жить. Но, теперь он должен заботиться о благополучии своего младшего брата. Комплекс "старшего брата" обязывает иногда себе в чем-то отказать, только бы младшему было хорошо. Посмей только не угодить, они такой вой поднимут. Могут и зубы показать, а если надо, и руку кормящую укусят.
Об этом можно молчать, держа в кармане десятку, на всякий чёрный случай, чтобы оставили в живых. А можно и говорить - значит - быть расистом. Но проблема существует и прогрессирует, как об этом не умалчивай.
Так они и живут. Говорят, что мы, независимо от цвета кожи (и запаха) - равны и одинаковы. Только почему-то стараются жить подальше друг от друга. А порой, едва понимают один другого, а то и вовсе не пытаются понять.
Эти двое чёрных ребят не поняли меня. А я, удаляясь от места встречи с ними, сумбурно рассуждая, пытался понять их.
Оказавшись в безопасном месте, я стал возвращаться в осмысленное состояние. Поинтересовавшись временем, я обнаружил, что часов на руке нет, даже не заметил, как их сняли с меня. Стало ясно, что я пребывал в состоянии эмоционального шока.
Забавная история, у этих часиков. Недели не прошло, как я случайно прикупил их на одной станции сабвэя у двоих чёрных ребят-торговцев. Я ожидал поезда, а они, покрикивая, приглашали купить у них часы… Всего по доллару. Поинтересовался. Оказались дешевые, пластиковые, электронные, китайские. Но время и дату показывают исправно. Купил, и там же на станции надел их, а свои механические, позолоченные "Ракета", Ленинградского часового завода, убрал в сторонку. Ибо они в условиях выполняемых мною работ выглядели вызывающе роскошно, подобно золотому зубу Паниковского. Короче, одни ребята днём продали мне часы, а другие ночью сняли. И те, и другие - довольны. Я тоже доволен, потому что, мои золотые сохранились. Оставленные где-то в сумке, у Оноды дома хранятся.
На утреннюю встречу, мой приятель пришёл вовремя и не один, а с пареньком-соседом. Тоже - беженц из Литвы. Так мы, два беженца, один из Молдавии, другой из Литвы и один - просто турист из Украины, запрыгнули в поезд сабвэя и поехали в направлении Манхэттена. О предстоящей работе наш проводник ничего нам не рассказал. Обещал, что на месте мы сами всё узнаем. Зато, узнав о моем недавнем прибытии из бывшего Союза, завёл разговор о притеснениях, которым подвергаются все евреи, живущие там. Я имел неосторожность заметить, что знаю многих таковых в Одессе и Херсоне, но они вовсе не похожи на жертв притеснений.
Молодой беженец из Молдавии был не по возрасту пузатым, воинственно настроенным защитником избранной нации. Он довольно откровенно выразил мне свою нелюбовь к русским, прошёлся в адрес некоторых национальных героев Германии и России и задиристо призывал меня к дискуссии на затеянную тему. Ожиревший от притеснений беженец всю дорогу не унимался, демонстрировал перед пассажирами поезда свой сионистский онанизм. Он выговаривал мне, словно я был виновником всех бед, пережитых советскими евреями. Невольно слушая этого урода, я подумал, что сам чёрт свёл меня с ним в это утро. Какое-то испытание на терпимость.
Сошли мы на остановке Broadway, что в Бруклине в районе Williamsburg (не путать с Broadway, что в Нью-Йорке). Улица Бродвэй в Бруклине - неприглядная, грязная, торговая, с гремящими по верху поездами метро.
По этому Бродвэю мы и пошли вниз в сторону Манхэттена. Наш проводник продолжал доказывать мне, что весь мир в безнадёжном долгу перед избранной нацией! Я помалкивал.
Не сворачивая с улицы, мы дошли почти до берега East River. В одном из старых серых трехэтажных домов, по соседству со складами и мастерскими, размещалась контора, которой и требовались работники. У входа уже сидели работнички. Наш проводник бегло представил нас, как новеньких и объявил, что мы будем работать с ними, просил объяснить нам обязанности.
Познакомились. Ребята не спешили вводить меня в суть производственного процесса, но стали осторожненько расспрашивать: кто я, откуда, как долго в Америке, каков мой статус, как с языком и откуда я знаю этого молодого бригадира?
Я понял: им не безразлично с кем придется работать. С явным облегчением они узнали о моих далеко недружеских, но случайных отношениях с приведшим меня бригадиром.
Один из них, - рыжий, с признаками злоупотребления алкоголем, Володя, представился, как турист из Москвы. Но уже с двухгодичным стажем пребывания в Бруклине. Вова выглядел пообразованней, во всяком случае, похитрее, чем двое других его коллег.
Двое других оказались братьями, якобы, из Ленинграда. Возможно, это было место отбывания последнего срока, где-нибудь в Ленинградской области. Это были неразговорчивые типы с неряшливой внешностью, о которых можно больше узнать, наблюдая за ними, нежели расспрашивая. Вследствие их пребывания в Америке русская речь украсилась забавными вкраплениями английских звуков американского, нелитературного происхождения. Свою грязненькую внешность они облагородили дешёвыми пиратскими серьгами в ухо. У каждого братана по одной одинаковой серьге. И с песней по жизни…
Что же до работы, которую мне предстояло выполнять, то вся задача сводилась к тому, чтобы как можно больше распространить рекламных листовок. Крикливо-красочный бумажный хлам призывал всех домохозяек дешево и быстро почистить свои ковры. Им предлагалось, лишь позвонить по указанным телефонам и ребята из конторы в Бруклине всё качественно сделают.
Само заведение это, как я узнал, принадлежало нескольким парням из Израиля, проживающим здесь. В основном, работа конторы заключалась в поисках заказчиков. Чисткой ковров они себя не очень-то утруждали.
Вытащив ковер на тротуар, (благо, место было захолустное, и пешеходы не мешали), его наспех чистили мощным пылесосом. Хозяйка могла бы сделать это и дома. После чистки ковёр сворачивали и грузили в микроавтобус. Микроавтобусы Caravan у них были приличные, совсем новые.
Кроме готовых к возвращению клиентам ковров, в автобус грузились коробки со свежеотпечатанными рекламными листовками. В каждый такой автобус - по бригаде: водитель-бригадир и 3–4 работника. В таком составе они выезжали в заданный сектор и в течение дня действовали, то бишь, распространяли рекламную информацию для домохозяек. И давали работу тем, кто отвечает в этих домах за уборку всякого хлама.
Перед отъездом я был представлен бригадиру. Это был парень арабо-израильской внешности с неизлечимым арабским акцентом. Он попросил записать для него моё полное имя и объявил о начале наших трудовых отношений.
Оплата по окончанию недели, по пять долларов за рабочий час. Остальные условия труда обещали разъяснить в процессе работы. В качестве моего сегодняшнего напарника определили Володю из Москвы.
Так, арабо-израильский водитель-бригадир, два брата-акробата, Володя-москвич и я, по Вильямсбургскому мосту переехали в Манхэттен. Остановились где-то в East Village в Нью-Йорке. Бригадир с какой-то азиатской стервозной строгостью провёл инструктаж, проконтролировал, сколько каждый из нас взял листовок и указал нам дома, в которые мы должны пронести рекламу. Его инструкции угрожающе напоминали работникам о последствиях ненадлежащего исполнения наших обязанностей.
Мы с Володей направились к одному дому, пара братанов - к другому, что на противоположной стороне улицы. Двери во всех подъездах, конечно же, закрыты. Или на входе кто-нибудь дежурит. Войдя в подъезд за первую дверь, где размещались почтовые ящики, мы убедились, что следующая дверь заперта. Нас это не удивило. Я наивно предложил рассовать листовки по почтовым ящикам. Володя, думая о чём-то своём, флегматично прогнусавил, что так не годится: "листовки должны попасть в квартиры. Ибо наша реклама из почтовых ящиков будет просто выброшена в мусор на переработку". Для этих целей, здесь же стояла в углу пластиковая ёмкость, на треть заполненная свеженькими меню из китайских ресторанов и прочей зазывающей печатной продукцией. Я понятия не имел, каким образом мы сможем пронести рекламу в квартиры дома. Но Володю, похоже, этот вопрос не волновал. Он, сосредоточено сопя, вытаскивал из почтовых ящиков корреспонденцию, которую мог выудить. Разглядывал конверты, перелистывал журналы, если это не представляло для него интереса, то отправлял обратно в ящик, при этом, не особенно заботясь в который. Если же обнаруживал что-нибудь интересное для себя, то по-хозяйски укладывал в свой портфель. К его радости, не всякая почтовая доставка, по своим габаритам, проходила в стандартный почтовый ящик, поэтому почтальоны раскладывали такие пакеты и бандерольки на почтовых ящиках, полагая, что каждый адресат возьмет ему предназначенное. Однако Володя пришел раньше этих адресатов. И теперь, не обращая внимания на моё присутствие, он с любопытством рассматривал небольшую бандероль. Прикидывал её на вес, нюхал. Наконец, пришел к выводу, что там нечто из парфюмерной продукции, и стал торопливо распечатывать свёрток. Оказалось - мыло, но не простое, судя по запаху и упаковке. Кто-то прислал кому-то маленький душистый подарок. Вова был несколько разочарован обнаруженным, и, ворча себе под нос, всё же принял подарок, отправив его в свой портфель. Обследовав сегодняшнюю почтовую доставку, он деловито взглянул на часы и сделал вывод: "нормально". Затем он нажал сразу несколько кнопок вызова жильцов, откашлялся и приготовился к переговорам. Сначала из одной, а затем ещё из нескольких квартир разными голосами отозвались вопросом "кто там?" В ответ Вова невнятно, но уверенно прогнусавил, что здесь доставка от Federal Express. После короткой паузы, голос пожилой женщины раздражённо ответил, что она не ожидает ничего подобного. Володя не успел придумать продолжение этому диалогу, как разными мужскими и женскими голосами, из динамика захрипели вопросы. И Вова снова для всех объявил о доставке Federal Express. Из общего звукового коктейля можно было расслышать вопросы, сомнение, недоумение, раздражение. Затем, жужжание и металлический щелчок открывающегося замка. Володя прытко толкнул дверь и проскочил в подъезд, пока не передумали. Я - за ним.
В подъезде тихо и чисто. Видно, что здесь тщательно поддерживается порядок. Дом, хотя и не многоэтажный, но с лифтом. Нырнули в кабину лифта и отправились на последний этаж. Лифт, уважаемого возраста, но в хорошем состоянии, без настенных надписей, следов поджогов и мочи. Тихо и безотказно мы поднялись на верхний этаж. Выйдя на площадку, Вова вытащил порцию листовок и шепотом призвал моё внимание.
- Смотри, как это надо делать.
Он демонстративно взял одну листовку, кряхтя, нагнулся перед дверью квартиры, просунул листовку в щель между полом и дверью и ловким толчком запустил её в квартиру. Разогнувшись, с покрасневшей физиономией, он предупредил меня, что листовка должна полностью скрыться за дверью. Её не должно быть видно снаружи. Я не стал расспрашивать, для чего все эти требования, а просто кивнул в знак согласия. Далее, спускаясь с этажа на этаж, мы делали это вместе и довольно быстро. Там, где листовка не проходила под дверью, наставник рекомендовал пропускать такие квартиры. Не задерживаться.
Переходя на очередной этаж, мы услышали, как открылась дверь квартиры этажом ниже. Приостановились на лестнице, затаились, пережидая, пока кто-то уйдет или зайдет в квартиру. Но шагов не было слышно. Володя, приложив указательный палец к губам, подал мне знак соблюдать полную тишину. Послышался вопросительный окрик мужчины: Delivery? Но мы не ответили. В какой-то соседней квартире, на его окрик затявкала собачонка. Не дождавшись курьера Federal Express, мужчина ворчливо вернулся в свою квартиру. О чём мы поняли по шуму захлопнувшейся двери. Володя решил пропустить этот этаж, а далее, ниже всё также: нагнулся или присел, послал рекламную весточку, и, к следующей двери. Когда закончили дом, нам стало жарковато.
Перед тем, как выйти из подъезда, Володя деловито взглянул на часы. Я понял, что бригадир контролирует время пребывания в подъездах. Затем он глянул на почтовые ящики и записал себе номер дома и количество квартир. Вёлся статистический учёт о проделанной работе.
Выйдя на улицу, мы получили сигнал-команду бригадира, указывающий направление следующего маршрута. Тем же способом, мы проникли в другой дом с подобным подъездом, и проделали то же самое.
Выходя из подъезда, встретились с бригадиром, поджидавшим нас перед закрытой дверью. Мы вышли, а он шмыгнул в открытую нами дверь, тихо скомандовав продолжать до конца улицы.
- Проверяет, сука! - проворчал Вова и спросил меня: всё ли я делал, как он мне показывал.
Не дожидаясь ответа, пояснил.
- Если бригадир обнаружит халтуру, то это незамедлительно отразится на оплате. Звучало убедительно.
В следующем доме лифта не было. Вова рассердился по этому поводу. Проклиная жару, старые дома и неугомонного бригадира, он дотащился до третьего этажа и предложил мне подняться дальше без него, и сделать там всё, как следует, а он начнёт отсюда. Когда я спустился, то нашёл его на прежнем месте, только уже присевшим на подоконник и покуривающим. Я присоединился. Отсидев какое-то время, мы пошли вниз. Ни он, ни я не продолжали наше рекламное дело, а просто лениво спускались по лестнице. На первом этаже Вова всё же запустил по листовке под каждую дверь. В одной из квартир, в ответ, залаяла собака. На выходе Вова исполнительно записал количество квартир в доме, пробубнил что-то о системе проверок и возможности своевременно отдыхать. Он лениво пошарил по почтовым ящикам, не найдя ничего интересного, взял порцию листовок и рассовал их по несколько штук в каждый ящик.
Продвигаясь по тротуару к очередному дому, мы увидели, как из дома на другой стороне вынырнули наши коллеги. Микроавтобус с бригадиром поджидал нас в конце улицы. Братаны на своей линии немного отставали от нас. Кто-то воровато свистнул, мы обернулись и те профессиональным жестом попросили снизить темп. Вова согласно кивнул им в ответ.
В следующем доме нам никто не открыл двери. Но мы не расстроились. Вова прихватил из одного незапертого почтового ящика иллюстрированный журнал. Все ящики щедро наполнил нашей печатной продукцией.
В другом доме, уже в конце квартала, мы удачно пристроились к входящей в парадную женщине, и деловито, со своими портфелями (а Володя ещё и с карандашом за ухом), вошли в лифт. Женщина настороженно ответила кивком на мое "Good day", проводила нас внимательным взглядом, но ничего не спросила. Видимо, признала в нас за вполне сносных визитёров. Лифтом она не воспользовалась, а мы проехались. По пути наверх, Вова лестно отозвался о моих служебных успехах. И прокомментировал, что окажись он в этой ситуации с кем-нибудь из ленинградских братанов, эта тётя ни за что не пропустила бы их в дом. Подняла бы шум. На последнем этаже мы обнаружили лестницу, ведущую к двери-выходу на крышу. Туда и направились. Оказавшись на крыше дома, решили сделать перерыв. После подъезда, там показалось приятно свежо. Уселись в тени, подложив под задницы печатную продукцию. Вова аппетитно закурил и прикинул по времени, что до обеда мы, вероятно, должны будем пройти ещё одну такую улицу. Докурив, он занял позицию наблюдателя за улицей. Дождавшись, когда братья вышли из дома, мы спустились лифтом. Часть листовок оставили на крыше.
Выходя из дома, я напомнил Володе, чтобы он записал в учётную книгу количество листовок, оставленных здесь. Он делал свои статистические записи на ходу. Выглядело это вполне по-деловому.
Собравшимся у микроавтобуса, бригадир задал нам ряд обычных служебных вопросов. Мы отчитались о количестве квартир и предъявили остатки листовок. Он остался доволен. Направил нас на следующую улицу, а сам поехал искать место, где можно припарковать автобус.
За углом, на соседней улице, теми же методами мы продолжили своё дело. Дома были однотипные: старые, вероятно постройки 20-х годов, не многоэтажные. В одном таком доме мы встретились с завхозом (superviser - человек, исполняющий функции мастера-смотрителя). Тот, без всяких вопросов, определил: кто мы такие и зачем пришли. Он коротко, но строго рекомендовал покинуть этот дом. Мы послушно подчинились и перешли к соседнему. Но не успели договориться с жильцами, чтобы нам открыли двери, как за нашими спинами снова возник этот же завхоз. Он явно был рассержен. Раздражённо заявил: что если мы не уберёмся отсюда, то он вызовет полицию.
- Вы супервайзер и в этом доме? - спросил я его.
Безобидный вопрос вывел его из себя. Он стал орать, что это не наше, такое-сякое, дело! И что мы уже достали здесь всех своим рысканьем по домам и всей этой паршивой макулатурой!
В душе я согласился с ним, но его несдержанность и крикливость, были мне неприятны. Вдобавок к нашему конфликту присоединились одновременно несколько вызванных нами жильцов. Мы не могли им ответить, так как управдом не унимался и не отставал от нас. Он упрямо требовал, чтобы мы убирались. А из динамиков переговорного устройства, с раздражением, рычали: "кто там и что надо?!" Нам ничего не оставалось, как уйти и пропустить на этой улице ещё пару домов, чтобы удалиться от наблюдавшего за нами завхоза.