- Это почему? - заинтересованно спросил Рейнмар, не отстающий от приятеля и евший за двоих.
- Я не буду напоминать вам про тридцать иудиных сребреников. Это общеизвестный факт. Но сейчас всего лишь одно серебряное сольдо заставило недалекого малого забыть о долге и чести и ввести в заблуждение буфетчика самого герцога.
- Смотря, под каким соусом вы преподнесли этому никчемному мздоимцу свою историйку… - Рейнмар рассмеялся. - Уверен, он думает, что сделал благое дело.
- Именно так, - улыбнулся в ответ Франсуа. - Я сказал ему, что главный распорядитель пира - городской обер-церемониймейстер, чересчур вольно обходится с продуктами из буфета герцога. Но поскольку самому Жану Бретонскому неудобно при всех поставить на место вороватого прощелыгу, то это должен сделать буфетчик, которому господин, конечно же, отдаст необходимое распоряжение.
- Ловко! - восхитился Рейнмар и одним духом отправил в свою бездонную утробу добрую пинту вина из вместительной керамической чаши с выщербленными краями. - Уф! - Он вытер губы рукавом и блаженно сощурился. - Хорошо-то как… Однако вы, мсье Франсуа, оказывается, большой интриган. Так недолго и голову потерять.
- Что ж, если придется - никуда не денешься. Но очень хочется, чтобы это случилось после сытного обеда с хорошим вином. Умирать все равно когда-нибудь надо, так стоит ли сокрушаться по этому поводу раньше времени и бояться сделать по жизни неверный шаг? И наконец, не отошли я этого скупердяя-буфетчика подальше отсюда, нам пришлось бы довольствоваться лишь вкусными запахами, коркой хлеба да ключевой водой. Бр-р! Это просто пытка - пить воду, когда рядом вино льется рекой! Нужно посоветовать ее отцам-инквизиторам. Не так ли, мсье Паскаль? - весело подмигнув, спросил Франсуа у повара, который вопреки строгим указаниям буфетчика гнать из кухни разных проходимцев, в особенности жонглеров и мейстерзингеров, обеспечил их едой и вином.
- Несомненно! - повар, краснощекий, хорошо упитанный бретонец, коротко хохотнул. - Грешно отправлять в желудок вкусную еду без соответствующей смазки - кусок встанет поперек горла. Воду пусть пьют святые отцы и отшельники, дабы, минуя чистилище, попасть прямиком в рай. А нам-то райские кущи уж точно не светят, больно грехов много.
Бродячие музыканты прокричали: "Виват!" и выпили за здоровье мсье Паскаля, отдав должное его философическому осмыслению бытия; при этом Рейнмар не без удивления подумал: "Как это Франсуа удается везде быть своим?! Первый раз встречаю человека, который так ловко умеет заговаривать зубы, притом любому. Ай да мастер…".
Но оставим приятелей за их весьма приятным и полезным занятием и вернемся в пиршественный зал. Нужно сказать, что после баллады рыцари, воодушевленные подвигом Роланда, налегли на вино с еще большим рвением. Не отставали от них и прекрасные дамы, хотя и пытаясь держать себя в рамках приличия и соблюдать этикет.
И если дамам это с трудом, но удавалось, то рыцарям - отнюдь. Ведь этикет предписывал не пить из общего кубка с полным ртом, чтобы не испачкать его, но кто об этом задумывается, когда пир горой? Не полагалось ковырять в зубах ножом, дуть на пищу, и вытирать губы скатертью. Нельзя было слишком глубоко залезать руками в общую тарелку и крошить туда хлеб потными руками. Ни в коем случае не разрешалось обгладывать кости и раздирать мясо на куски зубами или пальцами. Абсолютно неприемлемо было чесать голову за столом… Ах, эти законники! Создавалось впечатление, что все они были абстинентами и никогда не сиживали за пиршественным столом. Вино и обильная еда раскрепощали самых заядлых пуритан, и в зале царил шум, схожий со звуками, которые доносятся с ристалища во время групповых схваток.
Жанна де Бельвиль, королева "Турнира Золотого дерева", сидела на возвышении рядом с Жаном Бретонским. Покоренный не столько красотой, сколько изяществом и манерами молодой женщины, герцог словно помолодел и забыл о своих болезнях. Он совсем выбросил из головы первоначальное неудовольствие на предмет того, что корона королевы турнира не украсила голову его любимой племянницы, Жанны де Пентьевр, - это было вопиющей бестактностью со стороны рыцаря, получившего приз! - и беседовал с вдовой Жоффрея де Шатобриана с отменной учтивостью.
Жанна мало прислушивалась к комплиментам правителя Бретани; все ее мысли были поглощены Оливье де Клиссоном. Многие рыцари смотрели на нее с восхищением и обожанием, однако лишь взгляды Оливье проникали в самое сердце Жанны. В них она чувствовала нечто такое, о чем не имела понятия. Какие-то неведомые прежде флюиды проникали в душу молодой женщины, наполняя ее неземным сиянием. Жанна вдруг поняла, что в данный момент для нее нет никого дороже Оливье де Клиссона. "Что со мной творится?!" - в смятении мысленно спрашивала она себя и не находила ответа…
Конечно же, на пиру присутствовал и Раймон де ля Шатр. Он откровенно скучал - ел мало, пил и того меньше и в силу своей нелюдимости практически не принимал участия в застольных беседах. Рыцари, сидевшие рядом с ним, не обижались на некоторую отчужденность де ля Шатра. Мало того, они испытывали к нему уважение и даже некоторую опаску. Он попал в окружение бретонцев, а рыцари Бретани хорошо знали, что лучше поцеловать змею, - это более безопасно, нежели поссориться с Раймоном де ля Шатром. Шевалье никогда первым не затевал серьезную драку, но если до этого доходило, то исход поединка ни у кого не вызывал сомнений - сражаться с де ля Шатром на равных могли очень немногие.
Для де ля Шатра самый смак представлял второй турнирный день, когда на ристалище начинался групповой поединок. Предводителем первой группы был граф Жан де Монфор, а второй - граф Шарль де Блуа. Состав и количество участников ристалища определяли герольды. Они должны были разделить рыцарей на две партии, соблюдая при этом требования справедливости - чтобы на той и на другой стороне оказалось, по возможности, одинаковое число рыцарей и чтобы в каждой группе количество сильных и опытных воинов оказалось равным.
Но главной изюминкой второго дня турнира, главным его условием, являлся очень важный момент - побежденный рыцарь должен был отдать победителю своего боевого коня и доспехи. Все это стоило больших денег, а Раймон де ля Шатр не считал себя чересчур богатым, чтобы отказаться от такой великолепной возможности сделать свой кошелек поувесистей. Поэтому шевалье не спешил набивать брюхо всякой всячиной, и тем более - наливаться вином. Все это можно будет сделать завтра, после ристалища.
Ни для кого не являлось секретом, что турниры для бедных рыцарей являлись хорошим шансом улучшить свое материальное положение. Некоторые, чтобы приобрести себе приличное вооружение, в котором можно было без опасения появиться на турнире, брали деньги в долг у евреев-ростовщиков. Но надежда разбогатеть и вернуть ростовщику всю сумму с процентами чаще всего разбивалась, как стеклянный сосуд. Однако разные бедолаги любили сладкие сказки, где рыцарям судьба благоволила.
В одной из них герой заложил все, что имел, и отправился вместе с оруженосцем на турнир. Оруженосец, проезжая мимо озера, увидел купающихся фей и недолго думая снял с дерева их золотые одеяния, продолжив свой путь. Рыцарь, ехавший позади него, услышал крики и жалобы фей, узнал причину их горя, отнял платья у своего оруженосца и вернул их феям. Благодарные рыцарю, феи щедро наградили его, дав ему возможность принять участие в предстоявшем турнире и победить.
Эта сказка обязательно присутствовала везде, где появлялись мейстерзингеры и жонглеры. Ее и рассказывали, и пели. Особенно преуспел в этом Франсуа. Когда он проникновенным голосом выводил рулады о богатстве, свалившемся на голову счастливца, перечисляя драгоценности и богатые одежды, доставшиеся рыцарю в подарок от фей, у его слушателей на глазах появлялись счастливые слезы - будто те сами оказались на его месте. По окончании этой баллады Франсуа оставалось лишь подставлять свой берет, быстро наполнявшийся полновесными грошами, которые за милую душу принимали в любых тавернах Бретани…
Только один рыцарь из всех пирующих ел и пил еще меньше, чем Раймон де ля Шатр. Мрачный, как ночь, он сидел в конце стола, куда едва доставал свет. Это был шевалье Жерар де Гито. Он тоже не принимал участия в боях с зачинщиками и готовился завтра встать под знамя графа Шарля де Блуа. А все потому, что его злейший враг де ля Шатр будет сражаться в группе графа Жана де Монфора. В этом де Гито был уверен, потому что и дом Монтегю, и Шатобрианы являлись сторонниками Монфора.
После схватки на свадьбе Жанны, из которой де ля Шатр вышел победителем, де Гито все время искал возможность поквитаться с ним. Но крайняя бедность не позволяла шевалье подолгу находиться вдали от своего поместья (а иначе как можно совершить задуманное), потому что только его личное присутствие заставляло крутиться всех тех бездельников, которые обрабатывали его лен - земли на побережье Ла-Манша, пожалованные Шатобрианами. По правде говоря, были они скудными, сильно засоленными. Практически единственным источником дохода оставался скалистый мыс, венчавший длинную каменистую отмель, далеко врезающуюся в пролив. Так называемое "береговое право" - все то, что выбрасывало море на берег, считалось собственностью феодала, которому принадлежала эта земля.
К большому сожалению де Гито, шторма в Ла-Манше во время интенсивной навигации бушевали не так уж часто, как хотелось бы, а кораблекрушения возле его побережья случались еще реже. Но голь на выдумки хитра, и де Гито быстро нашел выход из создавшегося положения. Конечно, можно было подкупать лоцманов, чтобы те вели суда прямо на мели, но и на это у Жерара де Гито денег не хватало. Тогда он связался с шайкой разбойников, которым легкий заработок пришелся очень даже по душе.
Время от времени разбойники ставили на мысе ложный маяк, но на него попадались только неопытные шкиперы. Однако спустя какое-то время после начала прибыльного "сотрудничества" разбойники придумали оригинальную приманку для кораблей. Ночью они подвешивали к уздечке лошади зажженный фонарь, спутывали ей ноги и водили прихрамывающее животное по берегу. Проходящее мимо мыса судно, приняв колеблющийся свет фонаря за сигнальный огонь на плывущем корабле, подходило слишком близко к берегу в районе мыса и разбивалось о камни. Лучшим временем для таких "операций" были темные ночи, поэтому луну подручные де Гито считали своим злейшим врагом.
Несчастных матросов, которым удавалось добраться до спасительного берега, ждала верная смерть - де Гито не хотел, чтобы оставались живые свидетели его предприятия. Плохо было лишь одно - приходилось делиться добычей с разбойниками. Поэтому де Гито оставалось не так уж много от очередного "улова". Он лишь зубами скрежетал, но ничего поделать не мог …
Бедную Жанну словно переклинило. Первую пару в танце должна была составить королева турнира и "рыцарь - лучшее копье", а у Жанны де Бельвиль ноги стали совсем непослушными. Огромным усилием воли взяв себя в руки, она любезно улыбнулась Оливье де Клиссону, и они сделали первые па в "кароле", - танце цепочкой. Главной особенностью "кароля" являлось то, что песня не была отделена от танца; танцоры одновременно исполняли и роль хора. Как и многие другие песни, эта была о любви, но в танце разрешались только касания рук, хотя в какой-то момент Жанне до сердечной боли захотелось прислонить свою головку к широкой груди рыцаря и взмыть вместе с ним в небесные выси.
Потом танцевали "эстампи", "ротту", "сальтареллу"… И все это время партнером Жанны оставался Оливье де Клиссон. Многие рыцари понимающе улыбались и даже не делали попыток предложить себя в партнеры королеве турнира. Что касается дам, то они лишь тихо шушукались и завистливо вздыхали, когда их взгляды останавливались на Оливье де Клиссоне; он и впрямь был видным молодым человеком, к тому же богатым.
Когда пришла пора садиться за стол, рыцарей и их дам сменили профессиональные танцоры - морискьеры. Переодетые в мавров, они исполняли сложные акробатические этюды, развлекали публику шутками и прибаутками.
Но всех их затмил Франсуа. Выбрав момент, когда общество совсем развеселилось под влиянием винных паров, он спел несколько своих песенок весьма скабрезного содержания. А закончил свое выступлением своеобразным "завещанием":
- Я желал бы умереть
Не от болезни скверной,
А за кружкою вина
Где-нибудь в таверне.
Ангелочки надо мной
Забренчат на лире:
"Славно этот человек
прожил в грешном мире!"
Но бродяг и выпивох
Ждет в раю награда,
Ну, а трезвенников пусть
Гложут муки ада!
Наградой ему послужил громовой хохот и дождь монет, в котором посверкивали и золотые шездоры - от самого герцога и графов. Собрав с пола плату за свои труды, Франсуа вдруг разбежался и выдал великолепное двойное сальто, опустившись на одно колено как раз перед Жаном Бретонским.
- Великому герцогу - слава! - воскликнул Франсуа в великолепно сыгранном душевном порыве, и вслед ему грянули здравицы рыцарей.
Растроганный герцог не стал мелочиться и бросил хитрецу свой кошелек с золотыми монетами; правда, тот уже изрядно отощал, тем не менее с полсотни шездоров в нем все же звенело.
Ловко поймав кошелек на лету, Франсуа вскочил на ноги, низко поклонился Жану Бретонскому и поторопился исчезнуть - не только из зала, но и вообще из здания, где пировали рыцари.
- Ты куда меня тащишь?! - удивлялся Рейнмар; во время выступления бретонца он подыгрывал ему на своей лютне, и весьма удачно, несмотря на состояние приличного подпития.
- Куда, куда… - бурчал Франсуа. - Подальше от господ.
- Зачем? Мы еще не все выпили и не все съели. Паскаль обещал…
- К дьяволу этого Паскаля! Он, кстати, внимательно наблюдал, когда герцог от своих щедрот отвалил нам целое состояние. Ты же не хочешь валяться где-нибудь в канаве раздетый до исподнего, с проломленным черепом и без гроша в кармане? То-то же. У этого "добряка" Паскаля всегда найдется под рукой пара-другая добрых молодцев, которым зарезать человека - что тебе высморкаться. А уж ограбить простофилю - это вообще святое дело. Паскаль не зря так расщедрился, поил нас вином без меры; он знал, что мы сегодня будем с хорошим наваром.
- Ты убил во мне веру в человечество… - бормотал несчастный шпильман, спотыкаясь о камни мостовой. - Паскаль, добрый, приветливый толстяк - и такие дела…
- Можешь вернуться. Я тебя не держу. А что касается веры в человечество, то я потерял ее еще в младенчестве, когда родная мать, вышедшая второй раз замуж за приличного дворянина, который терпеть не мог чужих детей, отдала меня в услужение клирику-пьянчужке. Ох и натерпелся же я с ним! Правда, клирик выучил меня грамоте, пению псалмов и игре на всевозможных инструментах, но это учение выходило мне боком. Вернее, боками, которые всегда болели от его розги. В конце концов я сбежал от него и пустился в странствия. Ах, да, чуть не забыл! Благодаря клирику я теперь могу выпить хоть бочонок вина и остаться трезвым. Все-таки учеба - великое дело…
Голоса их постепенно затихали в мрачном переулке, освещенном лишь луной, которая стряхнула с себя тучи и показалась миру во всей красе. Когда приятели завернули за угол, - в той стороне находился постоялый двор, где они намеревались отвоевать себе местечке на сеновале, - из темноты выступили две черные фигуры, блеснула сталь обнаженных клинков и грубый голос не без сожаления сказал:
- Напрасно мы не пощупали их кошельки, Жакуй. У этих фигляров денег немного, но они не стали бы сопротивляться.
- Как бы не так… - ответил ему второй разбойник. - Один из них - жонглер Франсуа. Я хорошо его знаю. Он быстрый, словно молния, и дерется, как сам дьявол. Тощий, точно старая кляча, но мышцы - будто наилучшая сталь.
- Ну, коли так… - огорченно пробормотал Бернар Рваный Нос, и разбойники снова скрылись в нише, чтобы дождаться наконец вожделенной добычи в виде кошелька какого-нибудь припозднившегося горожанина или пьяненького рыцаря…
На следующий день, с утра пораньше, возле ристалища господствовало еще большее оживление, нежели во время открытия турнира. Плотники укрепляли все то, что было порушено вчера, а маршал-распорядитель, герольды и судьи проверяли и пересматривали списки приглашенных.
Правила турниров несколько отличались в разных странах, но требования к рыцарям, желавшим принять участие в турнире, оставались практически везде одинаковы. Каждый участник должен был доказать судьям и герольду свое знатное происхождение в двух поколениях как со стороны матери, так и со стороны отца. Определялось это по гербу на щите и нашлемнику. Уличенный в подделке герба не только с позором изгонялся с турнира, но также лишался вооружения и боевого коня в пользу герольдов. Понятно, что последние досконально знали родословные всех претендентов на участие.
Народу съехалось на второй день турнира еще больше, и окрестности города запестрели от массы разноцветных шатров. Городские ремесленники - оружейники, кузнецы, кожевники, золотых дел мастера - были завалены работой еще с вечера прошлого дня, на лугу дымились переносные горны, стучали молотки и дребезжали латы, отданные в починку.
Что касается торгового люда, то он не зевал. Турнир предполагал баснословную прибыль, которую можно было получить разве что за год, поэтому везде устраивались ларьки и устанавливались столы со съестными припасами и напитками. Тут же располагались в своих палатках жонглеры, фигляры и шуты всякого рода - в основном бродячие. Только Рейнмар и Франсуа, благодаря пронырливости бретонца, почивали в полной безопасности и со всеми удобствами - на мягком сене, за стенами города.
Едва окончилась месса, как герольды немедленно приступили к делу. Они разделили столпившееся рыцарство на две партии и построили его так, что образовалась целая процессия, каждый ряд которой состоял из трех всадников. По сторонам выступали жонглеры, а во главе шли герольды и судьи турнира вместе с почетным судьей - он служил как бы посредником между присутствующими дамами и участвующими в турнире рыцарями.
Как только почетный судья был избран, ему вручили богато украшенный дамский чепец. Судья должен был прикрепить его к своему копью и не снимать в продолжение всего турнира. Если во время боя дамы замечали, что кто-либо из участников в турнире ослабевал, они поручали почетному судье вступиться за него. Дамский посредник опускал на такого беднягу свое копье с чепцом, и никто уже не осмеливался тронуть облагодетельствованного рыцаря. По этой причине чепец назывался "дамской милостью".