В связи с этим "дамская" каюта была обставлена с претензией на роскошь. Там находилось удобное широкое ложе, застеленное атласным покрывалом, красивый резной столик, стулья с высокой спинкой и буфет, где Бартоломью держал несколько бутылок дорогого вина и кубки.
А еще в "дамской" каюте стоял табурет с ночным горшком, что делало морское путешествие женщин более комфортным, ведь на судах тех временен не было гальюна - все шло прямо за борт. Для отправления нужды мореплаватели, крепко держась за ванты, усаживались на релинги - ограждения, препятствующие падению за борт. Бартоломью Кривой Глаз слыл приверженцем разных морских новшеств и по примеру испанцев соорудил на "Святой Женевьеве" специальный стульчак, который подвешивался над релингами. Пользование этим открытым воздушным гальюном требовало мужества и ловкости, к тому же сидевший на стульчаке служил мишенью для насмешек и острот своих неотесанных приятелей…
Ночь прошла спокойно, хотя Бартоломью Кривой Глаз и опасался дьяволов Бретонской Львицы. Он уже был наслышан, что "бешеная ведьма" начала нападать на торговые суда и по ночам, ведь штурманы старались прокладывать курс поближе к берегу, избегая не только морских разбойников - рыцарей удачи, но и пиратствующего флота короля Эдуарда. Английские капитаны никогда не упускали возможности поправить свои дела, заполучив ценный приз - судно французского торговца или какого-нибудь нейтрала, не участвующего в войне; деньги не пахнут, а морская бездна хранит тайны не хуже, чем могила на суше.
Каперы Французской Львицы таились в многочисленных бухточках, которыми изобиловал берег Кантабрийского моря. Как им удавалось рассмотреть корабль в кромешной мгле, про то никто не знал, но что в портах Франции у "ведьмы" были свои люди, в этом и арматоры, и капитаны не сомневались. Едва судно выходило в море, сигнальщики пиратов тут же получали об этом известие, а уж вычислить время появления жертвы в определенном месте не составляло особого труда. Юркие суденышки каперов, казалось, поднимались из глубин прямо возле бортов жертвы, и никакая сила не могла остановить орущую на все голоса толпу, вмиг заполнявшую палубу и сражавшуюся с диким неистовством. Спастись мог лишь тот, кто сразу прыгал за борт и пытался под покровом темноты доплыть до берега.
Графиня де Грамон как скрылась в каюте, так ни разу и не вышла на палубу, хотя море оставалось спокойным, небо очистилось от туч и вечер выдался приятным во всех отношениях. Бартоломью очень хотелось пригласить ее на ужин - ведь не каждый день простому капитану торгового судна доводится общаться со столь сиятельной персоной - но ему нечем было угостить графиню. Из-за суеты, связанной с предстоящим выходом в море, повар "Святой Женевьевы" не успел растопить печку, дабы приготовить что-нибудь вкусное, а предлагать графине обычный ужин команды - казалось верхом неприличия.
Мореплавателей того времени привередливыми в отношении пищи назвать было сложно. Сухари, вяленое мясо, сало, крупы, вино, часто дрянное; при хороших обстоятельствах - лук, чеснок, а при плохих - "потаж" (вываренные кости, хрящи), иногда сыр и рыба - вот в основном и весь продуктовый набор. Но плохие времена бывали чаще, чем хорошие, - ни капитан, ни интендантские службы не могли точно определить, сколько времени продлится плавание, потому экономили на всем.
Основной пищей на парусниках оставались сухари. Зачастую они были такими твердыми, что их едва удавалось разбить молотком. В зависимости от муки, используемой для изготовления, сухари различались по виду и по вкусу. Хранились они в специальных ларях - раздолье для крыс и червей. Поэтому бывалые матросы советовали новичкам грызть сухари в темноте - чтобы не травмировать незакаленную нервную систему. Матросы любили растирать сухари в крошки, смешивали их с салом и медом, разбавляя все это водой. Получалось сладкое кушанье, название которому дали "собачья радость".
Обычно суда бросали якорь у берега, где и готовилась похлебка, там же команде выдавался сухой паек на ужин и на завтрак. Но Бартоломью Кривой Глаз любил побаловать себя горячей едой, поэтому обустроил на нефе открытый очаг с кирпичным подом, засыпанным песком, и навесом от дождя. В большом котле над очагом варилось блюдо из гороха, чечевицы или проса и солонины, а на вертеле запекался приличный кусок мяса для капитана и его ближайших помощников. Бывалый моряк, немало прослуживший в военном флоте, хорошо знал, что похлебка, несмотря на свою дешевизну и примитивность, лучше насыщает бездонные утробы матросов, нежели дорогой сыр и вяленое мясо, считавшиеся деликатесами. А Бартоломью Кривой Глаз слыл очень экономным арматором. Говоря проще - был скрягой.
Он никогда не страдал излишней набожностью; своим богом он считал только Золотого Тельца. Поэтому, получив от графини де Грамон пять золотых монет, капитан пребывал на седьмом небе от счастья: такие деньжищи! Бартоломью рассчитывал получить за свои услуги максимум три шездора, а тут целых пять. Так что радоваться было чему. По этой причине он открыл бутылку лучшего вина и последовал примеру графини - закрылся в капитанской каюте, предоставив управление судном штурману, бретонцу Нуэлю.
Наутро, протрезвев и хорошо выспавшись, Бартоломью позвал повара и заказал ему шикарный обед - двух каплунов. Для себя капитан держал в клетках живность - кур и поросенка.
Когда стол оказался накрыт, он робко постучал в дверь соседней каюты. Отворила ему сама графиня.
- Доброе утро, ваша светлость! - Бартоломью снял черную фетровую шляпу с разноцветными перьями и поклонился с учтивостью, которую трудно ожидать от просоленного насквозь морского волка.
Одежда его заметно отличалась от той, которая была на нем вчера. Капитан щеголял в коротком пурпуэне - куртке из бархата темно-красного цвета, украшенной серебряной вышивкой. Из-под нее выглядывала белая рубаха, тоже вышитая красными и черными нитками; заправленная в короткие широкие штаны, присобранные внизу с помощью шнуров. Длинные шоссы - чулки цвета морской волны - и башмаки черной кожи с большими серебряными пряжками дополняли наряд Бартоломью. В нем он чувствовал себя не очень комфортно, тем более что обувь была тесноватой.
- Если вы не возражаете, мне хотелось бы пригласить вас отобедать вместе со мной, - продолжил капитан, изобразив одну из своих самых приятных улыбок, как ему думалось. При этом на его обветренной, изрядно загоревшей физиономии из-за увечья, вопреки желанию, появилось зверское выражение, от которого приличные дамы обычно шарахались в сторону и старались поскорее убраться с его пути.
Но графиня де Грамон, видимо, сильно проголодалась или была мужественной особой, потому что вовсе не обратила внимания на ужасную гримасу и ответила на приглашение милостивым согласием и обворожительной улыбкой, от чего капитан не только растаял, но вдруг почувствовал голос мужского естества. Он смешался и даже покраснел, хотя на его темной физиономии это никак не отразилось.
Трапезничали в каюте капитана - при всем том, что графиня была женщиной, считать ее падшей Кривой Глаз не имел никаких оснований. Правда, штурман Нуэль недовольно проворчал, узнав о намерении Бартоломью устроить праздничный обед для графини де Грамон в капитанской каюте: "Все они шлюхи, эти высокородные. Ох, дождемся мы беды…"
Оказавшись в каюте капитана, графиня, к большому удивлению Бартоломью, сначала обратила внимание не на стол, хотя тот был сервирован с грубым изыском - насколько хватило фантазии обедневшего дворянчика де ля Роша, одного из помощников Кривого Глаза. Ля Рош, чтобы избежать виселицы за какой-то неблаговидный поступок, временно подался в матросы. Что в нем подкупало капитана, так это его грамотность (Шарль де ля Рош умел с грехом пополам читать и писать, но самое главное - хорошо знал счет), а также жестокость. Когда однажды на "Святой Женевьеве" поднялся бунт, как это обычно бывает, из-за плохой кормежки, помощник, не долго думая, убил двух закоперщиков, сделав это совершенно хладнокровно и мастерски; на чем заварушка и закончилась. Уж что-что, а драться де ла Рош умел и никогда не расставался с мечом, даже на ночлег укладывая его рядом с собой.
- Ах, какая прелесть! - восхищенно воскликнула графиня, разглядывая оружие, развешанное по стенам.
Бартоломью Кривой Глаз был неравнодушен к оружию и всегда старался купить или приобрести каким-либо иным путем (нередко не совсем законным) лучшие его образцы. Один короткий бордосский меч, очень удобный в абордажных боях, влетел ему в приличную сумму, но капитан никогда не жалел о потраченных на оружие деньгах. К этому мечу прилагались еще и уроки фехтования, которые преподал ему странствующий поединщик - итальянский мастер из "Братства святого Марка". Кроме того, на стене висел и длинный двуручный рыцарский меч, которым Бартоломью никогда не пользовался - он был слишком тяжел для него. Как он попал к Кривому Глазу, про то история умалчивает, но надпись на клинке "Меч господина Эберхарда из Аахена" намекала, что немецкий рыцарь отдал его не по доброй воле.
Стену украшало новое для того времени оружие - "палица латника", или шестопер, великолепный боевой топор работы миланских оружейников с копьецом на конце и шипом на обухе. Были здесь большой английский лук и колчан, набитый стрелами, нормандский шлем-бацинет и дорогие доспехи, явно принадлежавшие какому-то богатому рыцарю, возможно, все тому же Эберхарду из Аахена.
Графиня пришла вместе с девицей, которую Бартоломью Кривой Глаз поначалу принял за служанку, но графиня избавила его от этого заблуждения.
- Это моя воспитанница, баронесса Шарлотта де Туар, - сказала она. - Вы извините ее, капитан, девочка очень стеснительна…
И впрямь, баронесса как присела за стол, так ни разу и не подняла глаз. Правда, ела она за двоих, и руки у нее были большие и крепкие, словно у крестьянки. Девушка в основном помалкивала и лишь стеснительно улыбалась, когда графиня упоминала ее имя.
Впрочем, больше говорил Бартоломью. Он хотел произвести приятное впечатление на своих пассажирок и как-то незаметно свернул разговор на тему, которая больше всего беспокоила его - о каперах, о Французской Львице…
- …Каперам предписывается брать патенты и вносить залог в обеспечение того, что они не будут грабить сограждан и нападать на неприятеля во время перемирия или в нейтральных гаванях. - Прослывший среди моряков немногословным грубияном и забиякой, подогретый добрым вином и приятным женским обществом, Бартоломью витийствовал как настоящий оратор. Он даже сам немного удивился своим столь неожиданно открывшимся способностям. - А захваченные призы каперы должны приводить в порт, из которого те вышли. Со своей стороны, местным судам предписано возвращать незаконно захваченные призы их прежнему владельцу. А что творит Львица? Товары перегрузила на свои суда, команду приза - за борт, а само судно - на дно. Это же полный произвол!
- Мсье капитан, по-моему, вы несколько сгущаете краски, - отвечала графиня де Грамон, с удовольствием обгрызая крылышко жирного каплуна. - Насколько мне известно, случаи возвращения судов и груза владельцам можно сосчитать по пальцам. Судейские и прочие власть имущие весьма неохотно расстаются с деньгами, которые упали им в руки буквально с небес.
- Позвольте с вами не согласиться, ваша светлость. Беспристрастие судов гарантирует запрет судьям участвовать в арматорских предприятиях.
Графиня рассмеялась:
- Конечно же, королевский суд - самый честный суд… - Бартоломью послышалась в ее голосе злая ирония. - Но разве можно переделать человеческую натуру? - Графиня взяла кубок и отхлебнула несколько глотков вина. - Должна сказать, что законники неплохо живут, хотя наш король не отличается большой щедростью и платит им сущий мизер. Уж не думаете ли вы, что благородные судьи питаются лишь вином, разбавленным водой, и черствым хлебом?
- Согласно ордонансу за утайку приза, разграбление товаров и жестокое обращение с экипажем назначены строгие наказания, а за незаконное задержание нейтральных судов - возмещение убытков, - не сдавался Бартоломью. - Судьи здорово рискуют, незаконно присвоив себе приз. А что касается каперов, то они должны присягнуть, что не причинят вреда согражданам, друзьям и союзникам.
- Если вы имеете в виду Бретонскую Львицу, то она, судя по вашим словам, приносила присягу королю Англии. Так что ордонанс французского короля для нее - не более чем пустой звук.
- Но ведь в данный момент между Францией и Англией подписан мир!
- Перемирие, мсье капитан, всего лишь перемирие. Это разные вещи. Франция и Англия готовятся к большой войне и стремятся нанести друг дружке наибольший урон, притом исподтишка, пользуясь паузой в военных действиях. К тому же Львица ничем не обязана Франции.
- Попалась бы она мне в руки… - мстительно заявил Бартоломью Кривой Глаз.
- Вы так не любите женщин? - ехидно поинтересовалась графиня.
- Она не женщина, она ведьма, - мрачно ответил капитан. - Когда Львица появилась на море, с той поры у меня пропал сон. И не только у меня…
Бартоломью хотел добавить еще что-то, но тут резко распахнулась дверь и в каюту ввалился штурман Нуэль. Он был сильно взволнован, его большие глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит.
- Я же приказал меня не тревожить! - рявкнул по привычке капитан, забыв на мгновенье, что сидит в компании женщин.
- Т-там… Т-там… - Не в состоянии закончить фразу, Нуэль тыкал пальцем в сторону небольшого оконца, откуда в каюту вливался золотой солнечный свет.
- Ты что, ядовитую медузу проглотил?! - вызверился на него Бартоломью.
- Нас скоро атакуют! - наконец прорвало Нуэля.
Бартоломью будто кто ударил обухом по голове. Какое-то время он бессмысленно хлопал ресницами, а затем спросил:
- Кто?
- На черном флаге красная перчатка! Пираты!
- Это Львица… - Капитан помертвел, но его замешательство длилось недолго. Вскочив на ноги, он решительно приказал: - Всех к оружию! Поднять паруса на бизань-мачте! Бельтрама ко мне!
- Слушаюсь, капитан! - приободрился Нуэль и хотел покинуть каюту, но не успел.
Едва зашла речь о пиратах, баронесса, воспитанница графини, с нетерпением, свойственным юности, бросилась к окну, дабы посмотреть, что творится за бортом нефа. Оконца в каюте были небольшими, но достаточно прозрачными, дорогие венецианские стекла остались от прежнего владельца "Святой Женевьевы".
В свое время Бартоломью едва не сгубил отнюдь не бескорыстный интерес к тайне изготовления изделий из венецианского стекла, которая могла принести ему баснословные барыши. Триста лет назад бенедиктинские монахи решили делать стеклянные фляги для своего знаменитого ликера. Их опыты по выплавке стекла, обогащенные секретами беглых византийских стеклодувов, привели к невиданному расцвету стекольного ремесла. Приютив византийцев, Венеция не прогадала. Изделия венецианских мастеров вскоре стали цениться на вес золота, приносили немалый доход в казну, и венецианские правители, не желая ни с кем делиться доходами, наложили монополию на производство стекла. Мастеров из острова Мурано, где находилось производство, переманивали в другие страны, суля высокие заработки. В Венеции за разглашение секрета изготовления муранского стекла полагалась смертная казнь, а мастера, которым удавалось бежать с острова в другие страны, таинственным образом погибали в дороге, унося с собой в могилу тайны ремесла.
Одного из таких мастеров удалось сманить и Бартоломью. Темной ночью он вывез его на своей быстроходной галере, предшественнице "Святой Женевьевы", в открытое море, но сторожевые корабли венецианцев не дремали. Кривой Глаз спасся лишь потому, что отменно плавал. Галеру венецианцы отправили на дно, и пришлось капитану какое-то время промышлять на дорогах разбоем, чтобы не умереть с голоду.
Свою главную удачу он нашел зимой, в день памяти святой Женевьевы. Для этого ему пришлось, правда, ограбить епископа. Но, в отличие от многих соотечественников, Бартоломью не страдал религиозностью, поэтому преспокойно перебил стражу, охранявшую возок, а Его Преосвященство раздел догола и пустил прогуляться до ближайшего селения. Сам же, усевшись в возок, отправился в одно укромное местечко, где находилось его тайное убежище.
Тут-то все и случилось. Бартоломью напал на возок епископа (вообще-то, он не знал, кто в нем находится) только по одной причине - ему хотелось есть. А хорошо известно, что богатые господа никогда не отправляются в путь, не прихватив с собой добрый кус жареного или копченого мяса, сыр и несколько бутылок вина. Когда же Бартоломью открыл сундучок, находившийся под сиденьем, то едва не упал в обморок - он был доверху наполнен золотыми шездорами! С той поры его дела пошли на лад.
Но вернемся в каюту капитана "Святой Женевьевы". Едва Нуэль направился к двери, как к нему от венецианского окна стремительно бросилась юная Шарлотта де Туар и ударом ножа отправила несчастного штурмана на тот свет, да так мастерски, что Нуэль даже не успел крикнуть.
Остолбеневшему Бартоломью показалось, что он спит и ему снится кошмарный сон. Но лезвие его собственного бордосского меча у горла, который словно сам прыгнул со стены каюты в руки графини, вмиг вернуло капитана к действительности.
- Я Жанна-Луиза де Бельвиль де Клиссон из дома Монтегю, которую все называют Бретонской Львицей! - резко сказала она. - Если вам дорога жизнь, прикажите стрелкам сложить оружие, а матросам спустить паруса! Иначе все они умрут! И вы в том числе!
Бартоломью, к которому вернулась его мрачная решительность, осторожно пожал плечами и ответил:
- Какая разница, когда умирать - сейчас или несколько позже? Бретонская Львица никого не оставляет в живых. Приказ сложить оружие я не отдам. Вдруг какая-нибудь шальная стрела отмстит за меня и пронзит ваше черное сердце, госпожа.
- Дьявол! - сердито воскликнула Жанна де Бельвиль. - Черное сердце… Что вы можете знать обо мне?! Люблю храбрецов, но как это некстати… А если я дам слово, капитан, что оставлю вас в живых?
- Все равно я своих парней не предам! - с вызовом ответил Бартоломью, который уже попрощался с жизнью, а потому полностью потерял страх. - На мне и так полно грехов, и этот точно будет лишним.
- Что ж, коли так… - Жанна де Бельвиль мигнула баронессе, и на голову Бартоломью опустился пернач.
Удар был не очень сильный - как раз такой, после которого человек впадает в беспамятство; юная особа знала толк в оружии и владела им в совершенстве. Капитан упал, и Жанна де Бельвиль приказала:
- Свяжи ему руки, Морис, да покрепче! И пора переодеваться.
Баронесса обернулась молодым человеком. Когда тот связал руки капитану "Святой Женевьевы", а затем снял женское платье, то на нем оказался черный хаубергон - кольчужная рубаха до колен.