"Услышишь русское словцо …"
Услышишь русское словцо
Былой ещё закваски,
И словно бы пахнёт в лицо
Дыханьем давней сказки.
Там лес дремучий до небес,
Изба на курьих лапах,
И вой: "Кого попутал бес.
Людской я слышу запах!"
Но воин славное копьё
Вознёс над силой адской:
"Молчи, проклятый! Не твоё!
Зазря зубами клацкай.
Над вашей злобой верх возьму,
Осилю все зароки,
Не век, видать, вам править тьму,
Уже подходят сроки".
А злоба тоже не слаба,
Палит огнём и ядом,
И смотрит страшная изба
Кровавым мутным взглядом.
Но не сдаётся богатырь,
Сражается отважно,
За ним России даль и ширь,
А с ней ему не страшно.
1976 г.
"Знаю, дней твоих, Россия …"
Знаю, дней твоих, Россия,
Нелегка стезя,
Но и в эти дни крутые
Без тебя нельзя.
Ну, а мне готова плаха
Да глухой погост
Во все дни - от Мономаха
И до красных звёзд.
И судьбины злой иль милой
Мне не выбирать,
И за то, что подарила -
В землю, исполать.
Кто за проволкою ржавой,
Кто в петлю кадык -
Вот моей предтечи славы
И моих вериг.
Не искали вскользь обхода,
Шли, как Бог велел,
И в преданиях народа
Высота их дел.
Погибая в дни лихие,
Оттого в чести,
Что не кинули, Россия,
Твоего пути.
1967 г.
…И лагерные звёзды светят ярко,
обламываясь о зубцы забора
Суд
I
Лети былое прахом,
Казнить тебя пора
Руки единым взмахом
И росчерком пера!
Чтоб насмерть - не воскресло,
Не вырвалось из мглы.
О, как жестоки кресла,
Пронзительны столы!
Глядят глаза лихие
И в голосах тех - яд,
От имени России
Навытяжку стоят.
И не спастись, не скрыться,
Не пошатнуть стены.
Вдали родимых лица
Печальны и верны.
… И этот страх барьера
И эта вот скамья -
Моей судьбины мера,
Отныне суть моя?
Встать, сесть имею право,
Отсчитаны шаги.
Налево и направо
Погоны, сапоги.
1970 г.
II
И чем душа кипела,
Чем был годами жив,
Теперь подшито к делу
И брошено в архив.
Родимые тетради,
Знакомых рифм гурьба,
Дрожь сердца в звонком ладе,
Что ни строка - судьба.
Как трепетно порою
Листал, то тешась вновь
Созвучною игрою,
То правил, черкал в кровь!
Сквозь точки, запятые
Мелькали тем видней
Судьбы перипетии,
Со бытья прошлых дней.
И всё, как взрывом - смаху,
Бей штемпель тот, кости!
Грядущее, ты к праху,
А нынче - Бог прости!..
В лихие те картоны,
В железо скрепок тех
Моленья, зовы, стоны,
И праведность, и грех.
1970 г.
"…"
А когда вспоминается детство,
Под Уфою бараки в снегу -
Никуда от печали не деться,
И хотел бы - вовек не смогу.
Завывала пурга-завируха,
В репродуктор ревела война,
И преследовала голодуха
Год за годом с утра дотемна.
И ни сказки забавной и звонкой,
Ни игрушек - весёлой гурьбой -
Жизнь пугала чужой похоронкой,
Заводской задыхалась трубой.
Пахло холодом и керосинкой,
Уходил коридор в никуда,
И в усталой руке материнской
Всё тепло умещалось тогда.
1977 г.
"Эвакуация. Бараки жёсткие …"
Эвакуация. Бараки жёсткие.
Эвакуация. Закаты жёлтые.
Сугробы тёмной чужой зимы.
Эвакуация. Бараки. Мы.
Зима холодная, зима голодная.
Беда большая, общенародная.
А я, знай, бегаю, в снежки играю.
Нету войне ни конца, ни краю.
1975 г.
"Что случилось, что же случилось …"
Что случилось, что же случилось -
С телом впрямь душа разлучилась
В ту проклятую ночь, когда
Била в колокола беда,
И железно койка скрипела,
И краснела лампа, дрожа,
А душа покинула тело -
Не увидели сторожа.
И ключи в замках громыхали
И гудели шаги вокруг,
Чьи-то шёпоты то вздыхали,
То опять пропадали вдруг…
1974 г.
"В проходе тёмном лампочка сочится …"
В проходе тёмном лампочка сочится,
И койки двухэтажные торчат.
Усталого дыханья смутный чад,
Солдатские замаянные лица.
То вздох, то храп, то стон, то тишина.
Вдруг скрежет двери - входит старшина.
"Дивизион - подъём!" И в миг с размаху
Слетают в сапоги. Ремни скрипят,
Но двое-трое трёхгодичных спят,
А молодёжь старается со страху.
"Бегом!" Глухое утро. Неба дрожь.
О, время, ну когда же ты пройдёшь!
И словно мановеньем чародея
Прошло.
Решётка, нары и в углу
Параша. Снова лампочка сквозь мглу,
А за оконцем - вышки. Боже, где я:
Заборы, лай, тулупы да штыки.
Шлифуй футляры, умирай с тоски…
Кругом разноязыкая неволя.
Я на семнадцатом, на третьем - Коля.
А ты, Россия, ты-то на каком?
А, может, ты на вышке со штыком?
Когда ж домой?
Спаси, помилуй, Боже!
Вернулся. Долгожданная пора.
Но не могу сегодня от вчера
Я отличить никак. Одно и то же.
1986 г.
"Как ты снишься отчаянно, Стрельна…"
Как ты снишься отчаянно, Стрельна!
Точно ранишь меня огнестрельно -
То шумящим с разбега заливом,
Плачем чайки и ветра порывом,
То кабиной на пляже безлюдном,
То вдруг псом вороватым, приблудным,
То простором и шорохом парка,
Маятою вороньего карка,
Одиноким вдали пешеходом,
Торопящим строку небосводом…
1971 г.
"До чего же здесь ночи темны …"
До чего же здесь ночи темны!
Небо словно в пожарища дыме,
Город мой вдруг врывается в сны,
Будто бомбою взорванный ими.
Милых улиц узнать не могу.
Эти здания, эти соборы,
Что когда-то не сдались врагу,
Повалились вповалку, как горы.
Всё в снегах, непролазных снегах.
Вьюга рыщет и нет мне дороги.
Боже праведный! В бедственных снах
Ты судьбы ли подводишь итоги?
Эти набережные, мосты,
Эти всадники, эти колонны -
Жизнь моя - это ведаешь Ты.
И во сне мои страхи бездонны.
И наутро - о, как же понять -
То был сон или в пропастях ада
Ночью грозной блуждал я опять
Видя гибель любимого града?
Лене
Вышла замуж за тюрьму,
Да за лагерные вышки -
Будешь знать непонаслышке -
Что, и как, и почему.
И в бессоннице глухой,
В одинокой злой постели
Ты представишь и метели,
И бараки, и конвой.
Век двадцатый - на мороз
Марш с киркой, поэт гонимый!
Годы "строгого режима":
Слово против - дуло в нос.
Но не бойся - то и честь,
И положено поэту
Вынести судьбину эту,
Коль в строке бессмертье есть.
Только жаль мне слёз твоих
И невыносимой боли
От разлучной той недоли,
От того, что жребий лих.
1970 г.
"То украинскую мову …"
То украинскую мову,
То прибалтов слышу речь, -
Тайную ищу основу,
Смысл пытаюсь подстеречь,
Слов не ведая, внимаю,
Лишь догадкой вслед бегу
(Как бы музыка немая,
Что постигнуть не могу).
Но гляжу на эти лица,
Ярых рук ловлю разлёт,
В складке губ судьба таится
И прищур рассказ ведёт.
От осколка шрам на шее
И в глазнице голой - тьма:
Эту речь я разумею,
Здесь творила жизнь сама.
День за днём сильнее чую
Суть её, крутой исток -
Азбуку её лихую
Нынче знаю назубок…
1970 г.
"В умывальной враз на бетон …"
В умывальной враз на бетон
Тяжко рухнул и умер он -
В сырость, грязь, окурки, плевки,
Ржавой лампы ржавая дрожь
Мрачно замершие зрачки
Осветила - страх, невтерпёж…
Как бы в них отразились вдруг
Дестилетья - за годом год
Те ж заборы, вышки вокруг,
Лай собачий ночь напролёт.
То в столовку с ложкой в руке,
То обратно шагал в барак,
И дымил махрой в уголке -
Что ни день - вот так, только так.
О свободе грезил сквозь сон,
Да подсчитывал, знай, годки -
В умывальной враз на бетон
Тяжко рухнул - в сырость, в плевки.
Лгали сны - пропал ни за грош,
Кончить срок в земле суждено,
Ржавой лампы ржавая дрожь,
В неподвижных зрачках темно.
1971 г.
"Завздыхалось, загрустилось …"
Завздыхалось, загрустилось,
Видно, в сердце что сместилось,
Видно, в сердце что смешалось,
Оттого и завздыхалось;
Ахи, охи, тяжки вздохи,
Дней да строк минувших крохи,
Были строки - стали вздохи,
Были дни, а нынче - сроки;
Злая память не оставит,
И замучит и ославит.
1971 г.
"Не расплескать бы лагерную кружку …"
Не расплескать бы лагерную кружку,
Передавая другу по несчастью,
Пока на вышке нас берут на мушку,
Собачий клык готов порвать на части.
Дымится чай, или, верней, заварка;
До воли далеко, проверка скоро,
И лагерные звёзды светят ярко,
Обламываясь о зубцы забора.
1989 г.
"Осень тёмная. Утро ночное …"
Осень тёмная. Утро ночное.
Ярый ветер и дрожь фонарей.
Злые сны обернулись судьбою -
Что отчаянней их и верней!
Затеряться бы, спрятаться снова
В этих снах, с головой в них пропасть,
Чтоб ни слова из них, ни полслова
Не сбылось. Никакая напасть.
1970 г.
"Чудится, чудится …"
Чудится, чудится,
Чудится сквозь сон -
Сбудется, сбудется
Питерский перрон.
Дрожь семафора,
Отстуки колёс,
Скоро уж, скоро,
Хватило бы слёз…
"Припоминай, припоминай …"
Припоминай, припоминай,
Покуда память в душу бьёт,
Пока хватает через край
И дни и ночи напролёт.
Припоминай заборы те,
Надрывный тот собачий лай,
Прожекторов дрожь в темноте
Припоминай, припоминай!
И вдалеке родных тоску,
Вечерний одинокий чай,
Их писем грустную строку
Припоминай, припоминай…
Припоминай друзей, друзей,
На очных ставках невзначай
Тот взгляд - всей болью, мукой всей
Припоминай, припоминай!
И вновь припоминай свистки,
И нары и баланды пай,
И те допросные листки
Припоминай, припоминай!
Припоминай. Пусть память зла,
И страшен пусть вороний грай,
Покуда жизнь вся не прошла -
Припоминай, припоминай!
1975 г.
"Везите меня этапом опять …"
Везите меня этапом опять,
Везите меня в прошедшее, вспять,
Туда, где менты да вышки,
Где ржаво проволока дрожит,
Как будто и ею срок пережит
Взаправду, непонаслышке.
Где лай собачий всю ночь, как нож
Исполосует рвано и сплошь,
Где по баракам трое
Топочут, слепя в лицо фонарём,
А мы спросонья на них орём:
"Оставьте вы нас в покое!"
Где сто проверок и шмонов враз,
Насквозь всё видит надзорный глаз,
Столовка пахнет кирзухой,
Недели длятся, как месяца,
Разлуке нету, нету конца,
И сердце к надеждам глухо.
Ему не до скудных житейских свар
Среди заборов и грязных нар,
Ему не до жалкой спеси,
Ему бы добраться до тех вершин,
Где вечно сияет Господь один,
Ему бы взмыть в поднебесье!
1978 г.
"В тот первый час, в тот первый день …"
В тот первый час, в тот первый день
Металась улиц дребедень
И чудилось мне не на шутку,
Что снится вновь знакомый сон,
А вьявь - забор со всех сторон
И скоро прокричат побудку.
И не могу понять с тех пор -
То впрямь собор или забор?
То всадник ли, гремящий славой,
Иль тёмной вышки страх ночной?
То дрожь трамвая над Невой
Иль злая дрожь колючки ржавой?
1975 г.
"Уже давно свой отбыл срок …"
Уже давно свой отбыл срок,
Тюрьма и ссылка миновали,
А сон лишь ступит на порог,
И всё опять как бы вначале.
Взгляд следователя колюч
И тени на стене изломны,
В железо двери тяжко ключ
Опять вгрызается огромный.
Железно всё - и унитаз,
И две скрипучие кровати,
Окна в решётке мутный глаз,
Цвет неба хмурый, как проклятье.
Звучал железом приговор,
И по этапной той железке
Во снах и еду всё с тех пор
Под стук колёс и посвист резкий.
1986 г.
"Снова лагерный сон меня жжёт …"
Снова лагерный сон меня жжёт,
Мент на вышке меня стережёт,
И отчаянье душу корёжит,
Дни идут, месяца и года,
Не окончится срок никогда,
Этот лагерь меня уничтожит.
И проверка-то длится здесь век,
До чего же им страшен побег,
Хорошо хоть сегодня без шмона,
И в рабочую зону пора,
Хорошо, что уже не вчера,
Что для хода времён нет закона.
И не знаю, за что я попал -
Снова кто-то донос накропал,
Как троюродный Гошка Гуревич,
Или "Память" засела в Кремле
И нацизм на российской земле,
Новый правит страной Пуришкевич?
Всё равно - той же проволки ржавь,
Боже мой, это сон или явь?
Всё так чётко, ясней не бывает.
Ну а ежели всё-таки сон,
Почему не кончается он
И безжалостно так убивает?
1986 г.
"И снится вновь квадрат решётки …"
И снится вновь квадрат решётки,
Вновь следователь за столом,
Суд долгий, приговор короткий,
Судьбы кровавый перелом.
Который раз на осень глядя,
И перепутав явь и сны,
Одно прошу я, Бога ради,
У бедственной моей страны:
Ни воздаяния за годы
Пропащие, ни мести злу,
А чтобы первый луч свободы
Прорезал вековую мглу.
Но чтоб взаправду это было,
Не как сейчас - от сих до сих,
И встал бы над моей могилой
Мой репрессированный стих.
1988 г.
"Полжизни или, может быть, две трети …"
Полжизни или, может быть, две трети,
Или конец? Всё в Господа руке.
Мне столько суждено на белом свете,
Как муравью на сморщенном листке.
Но он-то делом занят, а не счётом.
Сознаньем смутным не обременён,
И не обязан никому отчётом,
А только Богу. В этом счастлив он.
А я всем недоволен, всем измаян,
Чего хочу и в слово не вложу,
Среди российских северных окраин
Сырой холодной осенью брожу.
А лужи всё темней, всё безнадежней
Взывает зябкий ветер на лету,
А муравей ползёт с отвагой прежней
По сморщенному жёлтому листу.
1984 г.
Памяти отца
В этом месяце скорбных дат
Я весёлой весне не рад.
А она, знай, поёт с утра
Голуба, зелена, пестра.
Приоделась верба пушком,
Две вороны пошли пешком,
Ковыляя, зорко кося,
Клин утиный ввысь поднялся.
Нет у них для скорби причин,
Никаких лихих годовщин,
Всё, как встарь и будет века,
Прогнала свои льды река,
Всё белей берёз тишина,
Ничего не помнит весна.
Воскресенье
Меж городом и пригородом маюсь,
Ещё позавчера Нева, вздымаясь,
Обрушивалась тяжко на гранит,
И сфинксы грозные друг другу в очи
Глядели в смуте дня и мраке ночи.
Собор был облаками полускрыт.
Сегодня ж - березняк пустой и голый,
Как бы не лес вокруг, а частоколы,
Повисшие кусты, всё развезло,
Болотца, лужи, резкий треск сороки -
Но здесь-то и отыскиваю строки,
Безвыходности суетной назло.
Но разве виноваты парапеты,
Что, службой измытарены, поэты
Спешат от них? Что здесь за скудный хлеб
Они гнут спину в скучных учрежденьях,
Изнемогая в древних сновиденьях,
Так грезит над Невой Аменхотеп
И двойнику в зрачки глядит упорно.
Жизнь коротка и гибели покорна,
Успеть бы слово верное сказать
Так звонко, чтоб услышали на свете
Не только голые берёзки эти,
Не только старый друг, жена и мать.