Бухта командора - Сахарнов Святослав Владимирович 11 стр.


Когда мы с Юркой утром пришли на лайду, прилив уже начался, вода закрыла верхушки камней. Все котики - они любили сидеть и на камнях - перебрались на берег.

Из-за сопки послышалось урчание мотора.

Над высокой голубой травой показалась кабина автомобиля. Пляж встревожился. Беспокойно завозились, заворчали самцы. Чайки поднялись в воздух. Самки начали беспокойно принюхиваться. Одни только черненькие продолжали дремать. Автомобиль выкатился на лайду. В кузове сидели трое рабочих. Пробуксовывая колесами, автомобиль подъехал к воде. Рабочие соскочили и побрели, на ходу подбирая вилами мусор и падаль, швыряя их в кузов.

Я был поражен. Я думал - начнется паника. Произойдет то, о чем говорил Володя: животные, сметая все на пути, лавиной кинутся к воде, будут раздавлены черненькие… Но котики скоро перестали волноваться. Только самочки, гоня перед собой малышей, отползли в сторону.

К автомобилю, видно, здесь привыкли. Рабочие, подобрав мусор, перешли на новое место.

Мы сидели с Юрой на сопке. Внизу под нами следом за машиной шел Чугунков. У него в руке была записная книжка. Он подходил к котикам и что-то записывал. Он смотрел на них, как врач смотрит на больных.

Вот он стоит, широко расставив ноги и сбив на затылок кепку. В резиновых сапогах отражается затянутое серыми тучами небо.

Кирюха появился в нашем домике неожиданно. Скрипнула дверь, на пороге выросла высокая мужская фигура. Человек был в кожаном потертом пальто, на голове полосатая спортивная шапочка. Черная густая борода.

- А, пришел? - недовольно сказал Чугунков. - По делу или так? Ночевать негде, видишь, гость.

- По делу, Дмитрий Иванович, - сказал Кирюха и продолжал стоять в дверях.

- Ну, раз по делу…

Мы сидели у плиты, весело потрескивал мелко наколотый Юрой, выброшенный морем, высушенный на ветру плавник.

Кирюха снял пальто, уложил его на кровать, стянул с головы шапочку, подтащил к плите перевернутый ящик, сел. Было видно - он побаивается Чугункова. Тот спросил:

- Так что у тебя за дело?

- Турист один приехал. Спрашивает: можно к вам на лежбище? Денька два пожить.

- Ох и прохиндей же ты! - сказал Чугунков. - Нельзя, так и скажи своему туристу - нельзя! Ведь знаешь сам.

Кирюха уныло кивнул.

- А зачем он приехал? Небось опять ты заманил, Что, не так?

Ответа не последовало.

- Переписывались?

Кирюха неопределенно пожал плечами.

- Что ты наобещал ему? Песцовую шкуру? Камни?

- Дмитрий Иванович! - взмолился Кирюха. - Ну за что вы так со мной? Ну написал. Он вовсе не к вам едет. Лежбище - как же так: был на Командорах и не видел?.. Так можно, я приведу?

- Сперва расскажи. Кто он?

- Химик, из Новосибирска. Хобби у него - наскальные рисунки.

- И что ты ему наобещал?

- Вот вы не верите, а я пещеру открыл.

Голос Кирюхи задрожал от обиды.

- За Островным. Там непропуск, а сверху если перейти - дыра. В скале, от воды ее не видать, она вбок идет.

- Ну?

- Нашел.

- Никого я с тобой на лежбище не пущу.

Кирюха понял, надо рассказывать.

- В прошлом году. Спускаюсь, ветер был - с ног валит. Сошел на карниз, думал яйца поискать, там ар много летало. Прошел шагов пять, гляжу - дыра. Я туда. На четвереньках вполз. Темно. Глаза привыкли, повернулся - чуть не закричал. Гад буду - прямо передо мной человек сидит. Лицо волосами закрыто. Волосы спутанные. Сидит в байдарке, рядом копье.

- Дядя Кирилл, а байдарка откуда? Вы же сказали, это на скале, - не выдержал Юра.

- Откуда я знаю. Рассказываю, что видел. Откуда, откуда…

- Так, так. - Чугунков к рассказу отнесся, к моему удивлению, очень спокойно. - Значит, одет. Во что?

- Камлейка из сивучих кишок. Байдара шкурами обита. В горловину посажен, и горловина ремнями затянута. Сидит как по морю плывет. Страх.

- Ладно, пора спать, - сказал Чугунков. Я даже удивился, как он это равнодушно сказал. - Давайте дым выгоним.

Он распахнул дверь, в вагончике сразу стало холодно.

Набросив на плечи куртки, мы вышли на воздух.

- Горазд он врать, - сказал Чугунков. - Все из книг. Это он про алеутские захоронения рассказывал. У нас таких нет… Ты завтра что собираешься делать? Я в Никольское уйду, вернусь с вездеходом.

- А я поброжу по берегу.

В темноте вспыхнула красная точка - в стороне, сидя на бревнах, курил Кирюха. В слабом звездном свете было видно - сидит, вытянув ноги, блаженно откинувшись. Красный огонек отсвечивает на щеках.

- Утром чтобы на берег сходил, плавника набрал, слышишь? - строго сказал ему Чугунков.

Утром, уходя, он предупредил меня:

- Не давать ему ничего, что бы ни просил. Ни денег, ни консервов, ни сигарет. Закурить - штучку, и все. Он теперь к тебе клинья подбивать станет.

И уехал.

Сразу же после его отъезда Кирюха повел себя как-то странно: присматривался, кружил вокруг меня и наконец не выдержал.

Был полдень, отлив, лайда обнажилась. В плоских черных лужах копошились грязные крабы. Мы сидели на берегу и ждали, когда Юра раскочегарит печку.

- Вы на Буян не ездили? - гася нетерпеливый блеск в глазах, спросил Кирюха.

- Нет.

Он полез в карман куртки и вытащил горсть мусора. В крошках табака и хлеба засияли обкатанные морем красные и зеленые полупрозрачные камешки.

- Меня это не волнует.

- Зря. А некоторые люди из Петропавловска специально прилетают поискать.

Он спрятал камни.

- А такое?

Из другого кармана он вытащил желтый полированный клык.

- Сивуч. С Монати. Там вообще костей много.

- Как ты туда попал?

- Добрался.

- И что там за кости?

- Китов. Сивучей. Морских коров.

- Ну, это уж ты загнул… За костями морских коров охотились двести лет, собрали всё, что могли.

- Значит, не всё.

Мы смотрели друг другу в глаза. Взгляд Кирюхи был чист и спокоен. Он что-то знал.

- К чему этот разговор?

- Да так…

На крыльцо вышел Юра.

- Чай готов!..

Вечером мы лежали в спальных мешках, Юра задержался - играл с инспектором в шахматы. Я не выдержал:

- Так зачем этот разговор был - утром, про кости? При чем тут Монати? Туда ведь не добраться.

- А если не Монати?

- А что?

- Это у кого какой интерес…

- Что ты темнишь? Что ты знаешь? У тебя что-нибудь есть?

Кирюха приподнялся на локте:

- Место есть. Я по берегу шел от Никольского к Тонкому мысу, гляжу - лежат. Я их тогда не тронул. Песком засыпал и ушел. Испугался. А скоро пойду.

Он вылез из мешка, сунул руку в нагрудный карман пальто, вытащил оттуда сложенную вчетверо страничку:

- Вот…

При тусклом свете электрического фонарика я рассмотрел вырезанную из какого-то журнала фотографию чучела стеллеровой коровы. Рядом был тщательно нарисован весь скелет.

- Я по нему проверял - точно они! - прошептал Кирюха.

- Слушай, Кирилл, - я старался говорить как можно мягче, - давай пока этот разговор отложим. Вернусь в Никольское - поговорим. Идет?

Он кивнул, бережно сложил листок, спрятал, кряхтя забрался в мешок, долго ворочался.

Лежа на спине, я смотрел в потолок. Сердце тревожно билось. Меня коснулось предчувствие тайны.

Мы записывали голоса котов.

Чугунков с магнитофоном оставался на сопке, а я ползал по пляжу. За мной, как змея, тянулся черный резиновый шнур.

Я старался не спугнуть зверей.

Встревожилась ближайшая ко мне самочка. Она привстала, подняла острую рыжую мордочку, зашевелила усами. Оторвали от песка головы ее соседки, завозился огромный секач. И вдруг весь гарем, как по команде, двинулся к воде.

Зашевелились звери, закачались, заныряли усатые черные головы, пляж начал приходить в движение.

Резиновый шнур натянулся, рывком остановил меня. Из травы Чугунков делал свирепо знаки: назад!

Чтобы дать зверям время успокоиться, мы ушли. Теперь Чугунков решил записывать сам: сходил в домик, принес бамбуковое удилище, привязал на конец его микрофон, поплевал на ладонь, повертел в воздухе - поймал ветер, - прикинул, где выходить из травы.

Я около магнитофона. Под локтями трава. Перед носом - петлей, с бобины на бобину, коричневая лента.

Что там делает Чугунков?

Ползет, не поднимая головы. Когда до ближайшего зверя - светло-коричневой самочки - осталось шагов шесть, остановился, долго лежал. Котики, встревоженные приближением непонятного темного пятна, понюхали воздух, успокоились. Ветер был от них. Чугунков, не поднимаясь, подвинул палку с микрофоном к самому зверю, я нажал клавишу - закрутились бобины…

Потом Чугунков пополз к воде, где стайкой лежали черненькие. Этим он совал микрофон прямо в мордочки. Котята отворачивались, отступали, одного заинтересовала блестящая белая штука на палке, он подковылял к ней, ткнулся носом, попробовал на зуб…

Последним записывали большого секача. Тот уже покинул свой гарем и лежал в стороне от стада.

Это было далеко от меня. Чугунков подполз к зверю со спины, положил микрофон рядом с ним, великан не обратил внимания. Он, видимо, молчал, потому что Чугунков вдруг привстал. Секач уставился на него. Человек и зверь смотрели друг другу в глаза, потом кот качнулся и, тяжело перебрасывая с места на место ласты, стал отступать. Короткий рев - одинокий, низкий, недовольный - пронесся над берегом…

Вечером в домике мы слушали записи. Сперва шелестела, перематываясь с бобины на бобину, лента. Потом послышался плеск волн и беспокойное мычание - шумело лежбище, затем кто-то задышал, захрюкал - сонно, лениво. Самочка! Опять молчание… Жалобно заблеяли малыши. Заскрипело - котенок куснул микрофон… Наконец из шелеста волн и шуршания песка возник, перекрывая их, заполнил весь домик могучий рев потревоженного самца.

- Ну вот и получилось! - весело сказал Чугунков. - Не зря ползали.

Растопили печь. Юра поставил воду. Жаль лимона нет: за окошком тундра, низкое серое небо, вот-вот пойдет дождь, а на столе у нас лежал бы опять круглый, желтый, как маленькое солнце, лимон! Лежал и пах далеким ласковым морем.

В ожидании чая Чугунков с громом выметал за порог пустые банки. Из угла он вытащил изогнутую желтую кость, хотел выбросить ее, передумал, положил на окно.

Передо мной была точно такая же кость, как у Никанорова.

- Слушай, откуда она? - спросил я.

Чугунков возился уже с замком.

- Черт, не входит язычок!

- Я спрашиваю, что это за кость. Ведь это челюсть стеллеровой коровы. Я видел точно такую в поселке.

У Чугункова во рту были шурупы. Он держал их губами и крутил отверткой, опуская планку замка.

- Ых ут олно… - промычал он и вытащил шурупы изо рта. - Я говорю: их тут полно, в каждом доме. Каждому приятно думать, что ему повезло и он нашел кость стеллеровой коровы. На самом деле - это кость северного оленя. Когда-то на остров завезли оленей, было большое стадо… Можешь взять, будешь показывать друзьям…

- Ты злой человек. Значит, в каждом доме? А я было поверил…

- Связался я с этим замком… То ли дело было раньше: людей мало, никаких туристов. Жили без замков… Теперь только зимой хорошо.

И он рассказал, что за роскошь - одному на острове.

Как-то остался он тут до декабря. Зима была недружная: снег то шел, то таял. В вагончике сыро, пляж голый, котики уплыли, остался только один самец. Здоровенный секач! Лежит на песке - отощавший, ни жира, ни мышц. Что он так задержался? Все котики уже давно в теплых краях, а этот - словно жалко ему уплывать! - то спустится в воду, то вылезет обратно на берег…

- Прихожу я как-то утром, - сказал Чугунков, - а его нет, уплыл. И снег в этот день такой пошел! Все занесло. И мороз ударил…

На следующий год Чугунков приехал на остров очень рано - только лед сошел. Стоит на лайде, смотрит в бинокль. Вдруг видит - черная голова! Плывет какой-то зверь, отфыркивается. А это котик, доплыл, шумно вздохнул, вылез на берег и в самой середине пляжа самое лучшее место занял. Как застолбил! Для себя и для своей будущей семьи.

Лежит. Такой красавец, такой здоровяк! Откормился за зиму в теплых морях.

- Тут я и подумал: "Уж не ты ли это, мой друг, первым вернулся? Видно, крепко тебя назад тянуло…"

Так они вдвоем на берегу и просидели до вечера. Сидят и на море смотрят - кто приплывет вторым?

Пришел конец моему пребыванию у Чугункова. Надо было еще попасть на островок Арий Камень, где все лето жила Михтарьянц - второй человек, ради которого я приехал на Командоры.

- В поселке говорили, ее скоро оттуда снимать будут, успеешь? - спросил Чугунков.

Я решил возвращаться в селение сегодня же один по берегу.

Кирюха дня три как ушел. На прощание он отвел меня в сторону и, понизив голос, сказал:

- Жду! - Крепко пожал руку.

Мы были похожи на заговорщиков. Чугунков посмотрел на нас, покрутил головой, усмехнулся.

Я положил в рюкзак пачку пресных галет, привязал спальный мешок, взял фотоаппарат, вышел из домика и, перевалив через сопку, побрел по тропе вдоль берега.

Шел, стараясь не пугать животных, прижимаясь к крутому зеленому боку горы.

На лайде - гаремы, котиковые семьи: в середине - секач, колечком вокруг него самочки, сбоку - черной стайкой - малыши.

На песке, в воде, на камнях - туши гостей котикового пляжа - сивучей.

Я шел медленно, то и дело останавливаясь, присматриваясь, стараясь ничего не пропустить.

Вот два молодых самца стоят друг против друга, расставили ласты, вертят шеями:

- Хр-р-р! Хр-рр-р!

Должно быть, не поделили место. Один изловчился, цапнул зубами противника. По золотистой шкуре клюквенными брызгами кровь.

Раненый обидчика за лоб. Теперь у обоих шкуры в крови. Не выдержал тот, что поменьше: повернул - и прочь. Бежит, выбрасывает вперед ласты, подтаскивает зад. Песок - в стороны!

Бежал, бежал - на пути великан-сивуч. Котик с разбегу под него. Повернулся между ластами-бревнами и замер: "Куда это меня занесло?"

А сивуч даже не заметил. Спросонок хрюкнул, накрыл ластом беглеца. Торчит теперь из-под сивуча одна котикова голова.

Подбежал и второй. "Стоп! Куда делся обидчик?" Понюхал - где-то здесь! Присмотрелся: "Ах, вот он где!"

Рычит котик, грозит, а подойти боится. Страшно: сивуч - такая громадина! Клыки что ножи.

Порычал, порычал и побрел прочь.

Я лежу в траве, перекручиваю пленку в фотоаппарате. Интересно, чем кончится?

Дремал сивуч, дремал, чувствует, поворачиваться неловко - возится что-то между ластами. Сонную морду опустил, котика за загривок зубами взял, не глядя, башкой мотнул. Полетел вверх тормашками двухметровый кот. Плюх в воду! А сивуч, глаз не открывая, снова голову опустил.

Тепло, хорошо на лайде.

Шел я шел, около кучки черненьких снова залег в траву. Чем занимаются малыши?

А у этих дела важнее важного: пришло время учиться плавать. Бродят у воды, мордочками вертят, то на океан посмотрят, то на песок. Страшно в воду идти… а внутри что-то так и толкает, так и толкает! Жмутся черненькие к воде, отскакивают: волна на песок набежит - того и гляди окатит!

Один черненький зазевался. Выкатила на берег волна, накрыла его, назад с собой поволокла. Очутился малыш в воде. Барахтается, ластами, как птица крыльями, трепещет. Не удержала его вода - скрылся с головой. Вынырнул - воздуху глотнул, задними ластами на манер хвоста шевельнул и… поплыл.

Плывет к берегу, торопится, головенкой вертит, успеет ли до следующей волны?

Успел.

Между коричневыми телами котиков там и сям чайки. Бродят между тюленей, выклевывают червяков, подбирают гниль, всякую всячину.

Заметила одна чайка: надо мной трава шевелится. Взлетела - и ко мне. Крылья растопырила, повисла в воздухе.

Кричит без умолку.

За ней - вторая. Вопят истошными голосами, пикируют на меня, вот-вот клюнут.

Забеспокоились и котики: кто спал - глаза открыл, кто бодрствовал - нос кверху поднял, принюхиваются, озираются. Кое-кто на всякий случай к воде поближе переполз.

Я рюкзак за спину и через траву, пригибаясь, на сопку - подальше от зверей, от тревоги.

Шел я поверху и снова увидел внизу среди огромных, упавших на лайду валунов желтые тела.

"Дай-ка подкрадусь к ним поближе!"

Подумал и начал спускаться.

Склон кончился. Трава уже выше головы. Под ногами песок. Вдруг прямо перед моим носом из травы - серая круглая громадина - валун. Подобрался я к нему, спрятался, стал потихоньку спину разгибать. Поднял голову и… очутился лицом к лицу с огромным сивучем. Стоим мы с ним по обе стороны камня и смотрим друг на друга.

Сивуч то и дело поводил шеей, и от этого у него под шкурой переливался жир. Видел он плохо, но чуял опасность, принюхивался и старался понять: откуда этот незнакомый тревожный запах?

А я стоял не шевелясь. Зверь смотрел на меня мутными глазами, недоумевая: камень я или что-то живое?

Не выдержав, я моргнул. Сивуч заметил это и, издав хриплый рев, круто повалился на бок. Качнулся и задрожал желтый бок, вылетел из-под ластов песок. Раскачиваясь из стороны в сторону, зверь вскачь помчался к воде. По пути врезался в груду других сивучей. Те, как по команде, вскочили и, тревожно трубя, обрушились в воду. Пенная волна выхлестнула на берег!

То ныряя, то показываясь, великаны поплыли прочь.

Стало смеркаться - надо было искать место для ночлега.

В одном месте над лайдой нависала скала. На плоскую ее вершину ветер нанес земли, на земле выросла трава. К скале то и дело с криками подлетали маленькие черные птицы с красными широкими носами - топорики.

Я положил под скалой рюкзак, достал спальный мешок, забрался в него с головой и долго лежал согреваясь. Ветер дул не переставая, острые песчинки, пролетая, царапали мешок.

Потом я заснул и даже не слышал, как ночью шел дождь.

Проснулся рано, стряхнул с мешка воду, подумал: "В вагончике-то тепло!" Сразу захотелось назад, к Чугункову, к Юре, к чайнику, весело поющему на плите.

Нельзя, надо идти.

Обратно шел быстро. Перевалив через скалу-непропуск, снова вышел на пляж.

В стороне от воды в неглубокой воронке лежал котик. Шкура на боку облезла, рой мух. Котик лежал прямо на пути, и я решил не сворачивать.

Зверь забеспокоился только тогда, когда я оказался совсем рядом. Ветер относил мой запах в сторону, и поэтому котик не понял, кто приближается. Он вытянул навстречу мне узкую, с повисшими усами морду и глухо рявкнул. Потом завозился, пытаясь выбраться из воронки. Слепые глаза тщетно старались разглядеть - кто перед ним? Мне стало жалко его, и я остановился. Моя неподвижность обманула животное. Котик, шумно вздохнув, улегся снова.

Прошумели крылья. На песок села чайка. Она покосилась на меня красным нахальным глазом, соскочила в воронку и, сунув клюв под зверя, вырвала из живота его клок шерсти. Поклевав, птица лениво взмахнула крыльями и полетела прочь.

Я сделал осторожно шаг назад. Котик вздрогнул во сне. "Это его последнее лето", - подумалось мне.

Назад Дальше