Когда мы с Юркой утром пришли на лайду, прилив уже начался, вода закрыла верхушки камней. Все котики - они любили сидеть и на камнях - перебрались на берег.
Из-за сопки послышалось урчание мотора.
Над высокой голубой травой показалась кабина автомобиля. Пляж встревожился. Беспокойно завозились, заворчали самцы. Чайки поднялись в воздух. Самки начали беспокойно принюхиваться. Одни только черненькие продолжали дремать. Автомобиль выкатился на лайду. В кузове сидели трое рабочих. Пробуксовывая колесами, автомобиль подъехал к воде. Рабочие соскочили и побрели, на ходу подбирая вилами мусор и падаль, швыряя их в кузов.
Я был поражен. Я думал - начнется паника. Произойдет то, о чем говорил Володя: животные, сметая все на пути, лавиной кинутся к воде, будут раздавлены черненькие… Но котики скоро перестали волноваться. Только самочки, гоня перед собой малышей, отползли в сторону.
К автомобилю, видно, здесь привыкли. Рабочие, подобрав мусор, перешли на новое место.
Мы сидели с Юрой на сопке. Внизу под нами следом за машиной шел Чугунков. У него в руке была записная книжка. Он подходил к котикам и что-то записывал. Он смотрел на них, как врач смотрит на больных.
Вот он стоит, широко расставив ноги и сбив на затылок кепку. В резиновых сапогах отражается затянутое серыми тучами небо.
Кирюха появился в нашем домике неожиданно. Скрипнула дверь, на пороге выросла высокая мужская фигура. Человек был в кожаном потертом пальто, на голове полосатая спортивная шапочка. Черная густая борода.
- А, пришел? - недовольно сказал Чугунков. - По делу или так? Ночевать негде, видишь, гость.
- По делу, Дмитрий Иванович, - сказал Кирюха и продолжал стоять в дверях.
- Ну, раз по делу…
Мы сидели у плиты, весело потрескивал мелко наколотый Юрой, выброшенный морем, высушенный на ветру плавник.
Кирюха снял пальто, уложил его на кровать, стянул с головы шапочку, подтащил к плите перевернутый ящик, сел. Было видно - он побаивается Чугункова. Тот спросил:
- Так что у тебя за дело?
- Турист один приехал. Спрашивает: можно к вам на лежбище? Денька два пожить.
- Ох и прохиндей же ты! - сказал Чугунков. - Нельзя, так и скажи своему туристу - нельзя! Ведь знаешь сам.
Кирюха уныло кивнул.
- А зачем он приехал? Небось опять ты заманил, Что, не так?
Ответа не последовало.
- Переписывались?
Кирюха неопределенно пожал плечами.
- Что ты наобещал ему? Песцовую шкуру? Камни?
- Дмитрий Иванович! - взмолился Кирюха. - Ну за что вы так со мной? Ну написал. Он вовсе не к вам едет. Лежбище - как же так: был на Командорах и не видел?.. Так можно, я приведу?
- Сперва расскажи. Кто он?
- Химик, из Новосибирска. Хобби у него - наскальные рисунки.
- И что ты ему наобещал?
- Вот вы не верите, а я пещеру открыл.
Голос Кирюхи задрожал от обиды.
- За Островным. Там непропуск, а сверху если перейти - дыра. В скале, от воды ее не видать, она вбок идет.
- Ну?
- Нашел.
- Никого я с тобой на лежбище не пущу.
Кирюха понял, надо рассказывать.
- В прошлом году. Спускаюсь, ветер был - с ног валит. Сошел на карниз, думал яйца поискать, там ар много летало. Прошел шагов пять, гляжу - дыра. Я туда. На четвереньках вполз. Темно. Глаза привыкли, повернулся - чуть не закричал. Гад буду - прямо передо мной человек сидит. Лицо волосами закрыто. Волосы спутанные. Сидит в байдарке, рядом копье.
- Дядя Кирилл, а байдарка откуда? Вы же сказали, это на скале, - не выдержал Юра.
- Откуда я знаю. Рассказываю, что видел. Откуда, откуда…
- Так, так. - Чугунков к рассказу отнесся, к моему удивлению, очень спокойно. - Значит, одет. Во что?
- Камлейка из сивучих кишок. Байдара шкурами обита. В горловину посажен, и горловина ремнями затянута. Сидит как по морю плывет. Страх.
- Ладно, пора спать, - сказал Чугунков. Я даже удивился, как он это равнодушно сказал. - Давайте дым выгоним.
Он распахнул дверь, в вагончике сразу стало холодно.
Набросив на плечи куртки, мы вышли на воздух.
- Горазд он врать, - сказал Чугунков. - Все из книг. Это он про алеутские захоронения рассказывал. У нас таких нет… Ты завтра что собираешься делать? Я в Никольское уйду, вернусь с вездеходом.
- А я поброжу по берегу.
В темноте вспыхнула красная точка - в стороне, сидя на бревнах, курил Кирюха. В слабом звездном свете было видно - сидит, вытянув ноги, блаженно откинувшись. Красный огонек отсвечивает на щеках.
- Утром чтобы на берег сходил, плавника набрал, слышишь? - строго сказал ему Чугунков.
Утром, уходя, он предупредил меня:
- Не давать ему ничего, что бы ни просил. Ни денег, ни консервов, ни сигарет. Закурить - штучку, и все. Он теперь к тебе клинья подбивать станет.
И уехал.
Сразу же после его отъезда Кирюха повел себя как-то странно: присматривался, кружил вокруг меня и наконец не выдержал.
Был полдень, отлив, лайда обнажилась. В плоских черных лужах копошились грязные крабы. Мы сидели на берегу и ждали, когда Юра раскочегарит печку.
- Вы на Буян не ездили? - гася нетерпеливый блеск в глазах, спросил Кирюха.
- Нет.
Он полез в карман куртки и вытащил горсть мусора. В крошках табака и хлеба засияли обкатанные морем красные и зеленые полупрозрачные камешки.
- Меня это не волнует.
- Зря. А некоторые люди из Петропавловска специально прилетают поискать.
Он спрятал камни.
- А такое?
Из другого кармана он вытащил желтый полированный клык.
- Сивуч. С Монати. Там вообще костей много.
- Как ты туда попал?
- Добрался.
- И что там за кости?
- Китов. Сивучей. Морских коров.
- Ну, это уж ты загнул… За костями морских коров охотились двести лет, собрали всё, что могли.
- Значит, не всё.
Мы смотрели друг другу в глаза. Взгляд Кирюхи был чист и спокоен. Он что-то знал.
- К чему этот разговор?
- Да так…
На крыльцо вышел Юра.
- Чай готов!..
Вечером мы лежали в спальных мешках, Юра задержался - играл с инспектором в шахматы. Я не выдержал:
- Так зачем этот разговор был - утром, про кости? При чем тут Монати? Туда ведь не добраться.
- А если не Монати?
- А что?
- Это у кого какой интерес…
- Что ты темнишь? Что ты знаешь? У тебя что-нибудь есть?
Кирюха приподнялся на локте:
- Место есть. Я по берегу шел от Никольского к Тонкому мысу, гляжу - лежат. Я их тогда не тронул. Песком засыпал и ушел. Испугался. А скоро пойду.
Он вылез из мешка, сунул руку в нагрудный карман пальто, вытащил оттуда сложенную вчетверо страничку:
- Вот…
При тусклом свете электрического фонарика я рассмотрел вырезанную из какого-то журнала фотографию чучела стеллеровой коровы. Рядом был тщательно нарисован весь скелет.
- Я по нему проверял - точно они! - прошептал Кирюха.
- Слушай, Кирилл, - я старался говорить как можно мягче, - давай пока этот разговор отложим. Вернусь в Никольское - поговорим. Идет?
Он кивнул, бережно сложил листок, спрятал, кряхтя забрался в мешок, долго ворочался.
Лежа на спине, я смотрел в потолок. Сердце тревожно билось. Меня коснулось предчувствие тайны.
Мы записывали голоса котов.
Чугунков с магнитофоном оставался на сопке, а я ползал по пляжу. За мной, как змея, тянулся черный резиновый шнур.
Я старался не спугнуть зверей.
Встревожилась ближайшая ко мне самочка. Она привстала, подняла острую рыжую мордочку, зашевелила усами. Оторвали от песка головы ее соседки, завозился огромный секач. И вдруг весь гарем, как по команде, двинулся к воде.
Зашевелились звери, закачались, заныряли усатые черные головы, пляж начал приходить в движение.
Резиновый шнур натянулся, рывком остановил меня. Из травы Чугунков делал свирепо знаки: назад!
Чтобы дать зверям время успокоиться, мы ушли. Теперь Чугунков решил записывать сам: сходил в домик, принес бамбуковое удилище, привязал на конец его микрофон, поплевал на ладонь, повертел в воздухе - поймал ветер, - прикинул, где выходить из травы.
Я около магнитофона. Под локтями трава. Перед носом - петлей, с бобины на бобину, коричневая лента.
Что там делает Чугунков?
Ползет, не поднимая головы. Когда до ближайшего зверя - светло-коричневой самочки - осталось шагов шесть, остановился, долго лежал. Котики, встревоженные приближением непонятного темного пятна, понюхали воздух, успокоились. Ветер был от них. Чугунков, не поднимаясь, подвинул палку с микрофоном к самому зверю, я нажал клавишу - закрутились бобины…
Потом Чугунков пополз к воде, где стайкой лежали черненькие. Этим он совал микрофон прямо в мордочки. Котята отворачивались, отступали, одного заинтересовала блестящая белая штука на палке, он подковылял к ней, ткнулся носом, попробовал на зуб…
Последним записывали большого секача. Тот уже покинул свой гарем и лежал в стороне от стада.
Это было далеко от меня. Чугунков подполз к зверю со спины, положил микрофон рядом с ним, великан не обратил внимания. Он, видимо, молчал, потому что Чугунков вдруг привстал. Секач уставился на него. Человек и зверь смотрели друг другу в глаза, потом кот качнулся и, тяжело перебрасывая с места на место ласты, стал отступать. Короткий рев - одинокий, низкий, недовольный - пронесся над берегом…
Вечером в домике мы слушали записи. Сперва шелестела, перематываясь с бобины на бобину, лента. Потом послышался плеск волн и беспокойное мычание - шумело лежбище, затем кто-то задышал, захрюкал - сонно, лениво. Самочка! Опять молчание… Жалобно заблеяли малыши. Заскрипело - котенок куснул микрофон… Наконец из шелеста волн и шуршания песка возник, перекрывая их, заполнил весь домик могучий рев потревоженного самца.
- Ну вот и получилось! - весело сказал Чугунков. - Не зря ползали.
Растопили печь. Юра поставил воду. Жаль лимона нет: за окошком тундра, низкое серое небо, вот-вот пойдет дождь, а на столе у нас лежал бы опять круглый, желтый, как маленькое солнце, лимон! Лежал и пах далеким ласковым морем.
В ожидании чая Чугунков с громом выметал за порог пустые банки. Из угла он вытащил изогнутую желтую кость, хотел выбросить ее, передумал, положил на окно.
Передо мной была точно такая же кость, как у Никанорова.
- Слушай, откуда она? - спросил я.
Чугунков возился уже с замком.
- Черт, не входит язычок!
- Я спрашиваю, что это за кость. Ведь это челюсть стеллеровой коровы. Я видел точно такую в поселке.
У Чугункова во рту были шурупы. Он держал их губами и крутил отверткой, опуская планку замка.
- Ых ут олно… - промычал он и вытащил шурупы изо рта. - Я говорю: их тут полно, в каждом доме. Каждому приятно думать, что ему повезло и он нашел кость стеллеровой коровы. На самом деле - это кость северного оленя. Когда-то на остров завезли оленей, было большое стадо… Можешь взять, будешь показывать друзьям…
- Ты злой человек. Значит, в каждом доме? А я было поверил…
- Связался я с этим замком… То ли дело было раньше: людей мало, никаких туристов. Жили без замков… Теперь только зимой хорошо.
И он рассказал, что за роскошь - одному на острове.
Как-то остался он тут до декабря. Зима была недружная: снег то шел, то таял. В вагончике сыро, пляж голый, котики уплыли, остался только один самец. Здоровенный секач! Лежит на песке - отощавший, ни жира, ни мышц. Что он так задержался? Все котики уже давно в теплых краях, а этот - словно жалко ему уплывать! - то спустится в воду, то вылезет обратно на берег…
- Прихожу я как-то утром, - сказал Чугунков, - а его нет, уплыл. И снег в этот день такой пошел! Все занесло. И мороз ударил…
На следующий год Чугунков приехал на остров очень рано - только лед сошел. Стоит на лайде, смотрит в бинокль. Вдруг видит - черная голова! Плывет какой-то зверь, отфыркивается. А это котик, доплыл, шумно вздохнул, вылез на берег и в самой середине пляжа самое лучшее место занял. Как застолбил! Для себя и для своей будущей семьи.
Лежит. Такой красавец, такой здоровяк! Откормился за зиму в теплых морях.
- Тут я и подумал: "Уж не ты ли это, мой друг, первым вернулся? Видно, крепко тебя назад тянуло…"
Так они вдвоем на берегу и просидели до вечера. Сидят и на море смотрят - кто приплывет вторым?
Пришел конец моему пребыванию у Чугункова. Надо было еще попасть на островок Арий Камень, где все лето жила Михтарьянц - второй человек, ради которого я приехал на Командоры.
- В поселке говорили, ее скоро оттуда снимать будут, успеешь? - спросил Чугунков.
Я решил возвращаться в селение сегодня же один по берегу.
Кирюха дня три как ушел. На прощание он отвел меня в сторону и, понизив голос, сказал:
- Жду! - Крепко пожал руку.
Мы были похожи на заговорщиков. Чугунков посмотрел на нас, покрутил головой, усмехнулся.
Я положил в рюкзак пачку пресных галет, привязал спальный мешок, взял фотоаппарат, вышел из домика и, перевалив через сопку, побрел по тропе вдоль берега.
Шел, стараясь не пугать животных, прижимаясь к крутому зеленому боку горы.
На лайде - гаремы, котиковые семьи: в середине - секач, колечком вокруг него самочки, сбоку - черной стайкой - малыши.
На песке, в воде, на камнях - туши гостей котикового пляжа - сивучей.
Я шел медленно, то и дело останавливаясь, присматриваясь, стараясь ничего не пропустить.
Вот два молодых самца стоят друг против друга, расставили ласты, вертят шеями:
- Хр-р-р! Хр-рр-р!
Должно быть, не поделили место. Один изловчился, цапнул зубами противника. По золотистой шкуре клюквенными брызгами кровь.
Раненый обидчика за лоб. Теперь у обоих шкуры в крови. Не выдержал тот, что поменьше: повернул - и прочь. Бежит, выбрасывает вперед ласты, подтаскивает зад. Песок - в стороны!
Бежал, бежал - на пути великан-сивуч. Котик с разбегу под него. Повернулся между ластами-бревнами и замер: "Куда это меня занесло?"
А сивуч даже не заметил. Спросонок хрюкнул, накрыл ластом беглеца. Торчит теперь из-под сивуча одна котикова голова.
Подбежал и второй. "Стоп! Куда делся обидчик?" Понюхал - где-то здесь! Присмотрелся: "Ах, вот он где!"
Рычит котик, грозит, а подойти боится. Страшно: сивуч - такая громадина! Клыки что ножи.
Порычал, порычал и побрел прочь.
Я лежу в траве, перекручиваю пленку в фотоаппарате. Интересно, чем кончится?
Дремал сивуч, дремал, чувствует, поворачиваться неловко - возится что-то между ластами. Сонную морду опустил, котика за загривок зубами взял, не глядя, башкой мотнул. Полетел вверх тормашками двухметровый кот. Плюх в воду! А сивуч, глаз не открывая, снова голову опустил.
Тепло, хорошо на лайде.
Шел я шел, около кучки черненьких снова залег в траву. Чем занимаются малыши?
А у этих дела важнее важного: пришло время учиться плавать. Бродят у воды, мордочками вертят, то на океан посмотрят, то на песок. Страшно в воду идти… а внутри что-то так и толкает, так и толкает! Жмутся черненькие к воде, отскакивают: волна на песок набежит - того и гляди окатит!
Один черненький зазевался. Выкатила на берег волна, накрыла его, назад с собой поволокла. Очутился малыш в воде. Барахтается, ластами, как птица крыльями, трепещет. Не удержала его вода - скрылся с головой. Вынырнул - воздуху глотнул, задними ластами на манер хвоста шевельнул и… поплыл.
Плывет к берегу, торопится, головенкой вертит, успеет ли до следующей волны?
Успел.
Между коричневыми телами котиков там и сям чайки. Бродят между тюленей, выклевывают червяков, подбирают гниль, всякую всячину.
Заметила одна чайка: надо мной трава шевелится. Взлетела - и ко мне. Крылья растопырила, повисла в воздухе.
Кричит без умолку.
За ней - вторая. Вопят истошными голосами, пикируют на меня, вот-вот клюнут.
Забеспокоились и котики: кто спал - глаза открыл, кто бодрствовал - нос кверху поднял, принюхиваются, озираются. Кое-кто на всякий случай к воде поближе переполз.
Я рюкзак за спину и через траву, пригибаясь, на сопку - подальше от зверей, от тревоги.
Шел я поверху и снова увидел внизу среди огромных, упавших на лайду валунов желтые тела.
"Дай-ка подкрадусь к ним поближе!"
Подумал и начал спускаться.
Склон кончился. Трава уже выше головы. Под ногами песок. Вдруг прямо перед моим носом из травы - серая круглая громадина - валун. Подобрался я к нему, спрятался, стал потихоньку спину разгибать. Поднял голову и… очутился лицом к лицу с огромным сивучем. Стоим мы с ним по обе стороны камня и смотрим друг на друга.
Сивуч то и дело поводил шеей, и от этого у него под шкурой переливался жир. Видел он плохо, но чуял опасность, принюхивался и старался понять: откуда этот незнакомый тревожный запах?
А я стоял не шевелясь. Зверь смотрел на меня мутными глазами, недоумевая: камень я или что-то живое?
Не выдержав, я моргнул. Сивуч заметил это и, издав хриплый рев, круто повалился на бок. Качнулся и задрожал желтый бок, вылетел из-под ластов песок. Раскачиваясь из стороны в сторону, зверь вскачь помчался к воде. По пути врезался в груду других сивучей. Те, как по команде, вскочили и, тревожно трубя, обрушились в воду. Пенная волна выхлестнула на берег!
То ныряя, то показываясь, великаны поплыли прочь.
Стало смеркаться - надо было искать место для ночлега.
В одном месте над лайдой нависала скала. На плоскую ее вершину ветер нанес земли, на земле выросла трава. К скале то и дело с криками подлетали маленькие черные птицы с красными широкими носами - топорики.
Я положил под скалой рюкзак, достал спальный мешок, забрался в него с головой и долго лежал согреваясь. Ветер дул не переставая, острые песчинки, пролетая, царапали мешок.
Потом я заснул и даже не слышал, как ночью шел дождь.
Проснулся рано, стряхнул с мешка воду, подумал: "В вагончике-то тепло!" Сразу захотелось назад, к Чугункову, к Юре, к чайнику, весело поющему на плите.
Нельзя, надо идти.
Обратно шел быстро. Перевалив через скалу-непропуск, снова вышел на пляж.
В стороне от воды в неглубокой воронке лежал котик. Шкура на боку облезла, рой мух. Котик лежал прямо на пути, и я решил не сворачивать.
Зверь забеспокоился только тогда, когда я оказался совсем рядом. Ветер относил мой запах в сторону, и поэтому котик не понял, кто приближается. Он вытянул навстречу мне узкую, с повисшими усами морду и глухо рявкнул. Потом завозился, пытаясь выбраться из воронки. Слепые глаза тщетно старались разглядеть - кто перед ним? Мне стало жалко его, и я остановился. Моя неподвижность обманула животное. Котик, шумно вздохнув, улегся снова.
Прошумели крылья. На песок села чайка. Она покосилась на меня красным нахальным глазом, соскочила в воронку и, сунув клюв под зверя, вырвала из живота его клок шерсти. Поклевав, птица лениво взмахнула крыльями и полетела прочь.
Я сделал осторожно шаг назад. Котик вздрогнул во сне. "Это его последнее лето", - подумалось мне.