Предупреждение не пропало втуне, и немке волей-неволей пришлось следить за своими словами и не вступать в богословские споры, в которых ее противник всегда оказывался бы победителем, поскольку она слишком хорошо понимала, что, стоит ей выиграть подобный спор, как она тут же окажется в камере пыток.
Она отчаянно пыталась вспомнить запутанные рассказы Сьенфуэгоса, который пытался ей объяснить, почему эта маслянистая черная жидкость с неприятным запахом обладает непостижимым свойством загораться быстрее и жарче, нежели самое сухое дерево; но здесь, в стенах мрачной темницы, объяснения канарца казались далекими и по-детски неубедительными. Она и сама не поверила бы, что такое возможно, если бы не оказалась свидетельницей этой ужасной сцены.
- Простите меня! - прошептала наконец Ингрид, потупив глаза и вонзив ногти в ладони. - Должно быть, я переутомилась, оттого и несу всякий вздор, хотя на самом деле вовсе так не думаю. Но клянусь, что не имела никакого отношения к этому несчастному случаю; я сама была поражена тем, что случилось на озере.
- И кто же, в таком случае, совершил это бесовское деяние?
- Деяние? - удивленно переспросила она. - Не было никакого бесовского деяния.
- Я вижу, вы отказываетесь сотрудничать, - с сожалением вздохнул монах, разведя руками в красноречивом жесте и давая тем самым понять, что в таком случае ничем не может помочь. - Если вы этого не делали, то кто-то ведь должен был поджечь воду? Так кто же?
- Я не знаю.
- "Как известно, если обвиняемый не в состоянии оправдаться или обвинить кого-то вместо себя, то его надлежит признать виновным".
- И кто же автор столь чудовищного заявления?
- Конрад Марбургский.
- Ну что ж, я нисколько не удивлена. Этот Конрад Марбургский - кровожадный мясник, который самого Папу привел в ужас своим разнузданным фанатизмом, - она ненадолго умолкла. - Но я сильно сомневаюсь, что он действительно утверждал подобное, поскольку после него не осталось ни документов, ни методик, ни руководств.
- Я гляжу, вы много о нем знаете.
- Отец часто водил меня в детстве во дворец Майнца, где собирался Церковный Собор и его частенько поносили, и я собственными глазами видела то место неподалеку от Марбурга, где он был убит. Паломники до сих пор плюются, проходя мимо этого вяза.
- Значит, в детстве вас занимали вопросы, связанные с Инквизицией?
- Нет, они никогда меня не занимали, вплоть до позавчерашнего дня, - спокойно ответила донья Мариана. - Моя совесть всегда была чиста, вера в Бога - несомненна, а преданность Святой Деве с каждым днем все крепче. Верю, что она охранит меня от любого зла.
- Рад это слышать, - искренне признался инквизитор. - Пресвятая Дева - лучшая защитница в подобных случаях, но даже самому лучшему защитнику порой приходится прилагать невероятные усилия, чтобы спасти обвиняемого. Назовите мне имя - всего лишь одно! - и я поверю в ваше раскаяние и желание сотрудничать с правосудием.
Донья Мариана, конечно, догадывалась, кто на самом деле поджег воды озера Маракайбо, но так любила канарца Сьенфуэгоса, что даже под страхом смерти на костре не смогла бы подвергнуть его опасности. Поэтому она долгое время молча рассматривала свои дрожащие руки, после чего твердо заявила:
- Повторю, я не знаю, кто мог совершить подобное. Но тот, кто обвинил в этом меня, лжет. Его слово против моего.
- Согласен, однако его никто ни в чем подобном не обвинял, так что его слово более заслуживает доверия, чем ваше.
Это заявление монаха окончательно показало, что, хотя брат Бернардино де Сигуэнса и не был инквизитором, однако оказался весьма осведомленным о методах ведения дел, когда подозреваемого признавали виновным, если он не мог доказать обратного.
Именно это доскональное знание всех приемов, используемых системой, побудило брата Бернардино остановить допрос, поскольку он прекрасно знал, что, едва жертва останется одна в своей темнице, как растущий в ее душе страх сделает свое дело и доведет ее до отчаяния быстрее любых допросов и пыток.
В начале 1200-х годов папа Иннокентий III учредил Инквизицию в качестве орудия для борьбы с ересью альбигойцев и вальденсов, и в скором времени одно ее имя стало наводить ужас, особенно после неслыханных доселе зверств таких деятелей, как Робер ле Бург, Пьетро Веронский, Иоанн Капистранский, Раймунд де Пеньяфорт, Бернар Гуи и особенно прославленный садист Конрад Марбургский, которым на требовалось много времени, чтобы сломать любое сопротивление и подавить самую сильную волю, ибо всем известно, что с той поры, как Адам и Ева были изгнаны из рая, ничто не ломает человека лучше, нежели чувство полной своей беззащитности перед темной неизведанной силой.
Даже самая богатая фантазия не в силах вообразить все пытки и ужасы, которые представляет себе заключенный в ожидании допроса, ибо творения человеческого ума превосходят даже самую ужасную реальность.
Таким образом, первое посещение монахом доньи Марианы в ее камере должно было посеять первые семена страха перед неведомым, а взошедшие всходы в скором времени расшатают ее волю, сколь бы сильна она ни была. Второе основное правило инквизиторов, которому брат Бернардино считал своим долгом неукоснительно следовать, заключалось в том, что Святой Церкви спешить некуда, так что обвиняемый мог провести в подземелье хоть двадцать лет, прежде чем его осудят и приговорят.
Пленник не мог уповать даже на то, что смерть освободит его от мучений, поскольку нередки были случаи, когда спустя десятилетия после смерти трупы заключенных извлекали из могил для "суда" и последующего сожжения на костре, после чего развеивали пепел по ветру, чтобы их души никогда не обрели покой. Нужно ли говорить, что все имущество заключенного отходило духовенству?
Очень скоро узник приходил к выводу, что вынужден противостоять бесчувственному несгибаемому механизму, не имеющему ни лица, ни души, ни возраста, и несчастный, чувствуя полную свою беззащитность перед системой, впадал в такое отчаяние, что предпочитал признаться во всем, чего они от него требовали, решив, что лучше любая кара, чем долгие годы терзаний и страха перед неизвестностью.
Хотя обычно признание было небыстрым и неполным, вопреки желанию Инквизиции, но тем не менее вскоре ее стали рассматривать как невидимую силу, способную контролировать все аспекты человеческой жизни.
После преобразований, сделанных Томасом Торквемадой осенью 1483 года, Инквизиция стала скорее политическим орудием на службе у испанской короны. На первый взгляд, ее главной целью было решение религиозной проблемы, учитывая тот факт, что значительную часть населения составляли обращенные евреи и мусульмане, однако в действительности Инквизицию использовали как орудие самого беззастенчивого расистского террора.
В 1492 году в Испании произошли три знаменательных события: взятие Гранады, открытие Нового Света и изгнание из страны евреев. В то время как триста тысяч евреев предпочли покинуть страну без права возвращения, оставшиеся пятьдесят тысяч решили остаться, отказавшись, по большей части, притворно, от своей веры и обычаев.
Слишком много всего важного произошло, чтобы недавно рожденное государство смогло контролировать ход событий, и потому неоценимая помощь сильной межгосударственной организации, которой никто не осмеливался перечить, была единственным способом для испанских королей избежать полного фиаско.
Создать единое и сильное централизованное государство на полуострове, где смешалось такое множество самых различных языков, идеологий и верований, без какой бы то ни было политической базы было бы крайне сложно; а потому монархи решили прибегнуть к услугам единственной организации, чьи щупальца успели проникнуть в самые глухие и отдаленные уголки страны, снабдив ее нужными силами и полномочиями, которых ей прежде так не хватало.
Отныне главным врагом, которого Инквизиция призвана была уничтожить, стали уже не еретики-альбигойцы, утверждавшие, что существуют два Бога, Бог Добра и Бог Зла, и не вальденсы, заявлявшие, что богатство и возмутительная роскошь, в которой погрязла Римско-католическая церковь, оскорбляют Христа, а священникам подобает вести жизнь скромную и аскетичную. Теперь, с рождением нового века, Инквизиция направила свои силы на борьбу с врагами короны, независимо от их вероисповедания, расы или состояния.
В какой-то мере это могло гарантировать, что их католические величества Изабелла и Фердинанд не станут вмешиваться в дела Инквизиции и, тем более, вносить какие-то нежелательные изменения в ее структуру; поскольку сами поставили войска на службу Богу, а вернее, потому, что исхитрились поставить войска Бога к себе на службу.
Брат Бернардино де Сигуэнса, обладающий, несмотря на застарелую грязь, вшей и нескончаемые сопли, необычайно ясным умом и широким кругозором, много об этом думал, и теперь, дробным стремительным шагом наворачивая круги вокруг соседнего монастыря, снова и снова прокручивал в голове все увиденное и услышанное.
Ему пока так и не удалось обнаружить руку дьявола во всей этой запутанной истории загоревшегося озера, и бедная перепуганная женщина вовсе не источала зловония серы. Теперь он ощущал растерянность, хотя по-прежнему было полон решимости докопаться до сути дела, в которое в какой-то степени оказался замешан и сам.
Поэтому, закончив скудную трапезу, первым делом он послал за Бальтасаром Гарроте, и принял его тем же вечером в прохладном полумраке монастырской капеллы.
На сей раз Турок явился без ятагана, джамбии и тюрбана, опасаясь, что эти признаки его приверженности мусульманской культуре могут показаться оскорбительными монаху-францисканцу, ревностному католику. Он же стремился показать свою веру и смирение перед Господом, которых в действительности ни в коей мере не испытывал. При этом он вполне сознавал, что и его запросто могут обвинить в ереси и колдовстве, как он сам ложно обвинил в этом невинную женщину.
Поначалу он нисколько не волновался, увидев, что новоявленный инквизитор - не более чем ходячее недоразумение, неспособное внушить толику уважения даже пуделю, однако уже через десять минут, после первых же вопросов, заданных этим крошечным человечком, Турок обнаружил, что под толстым слоем грязи, вони и вшей скрывается острый изощренный ум, и что этот сукин сын, пожалуй, опаснее, чем скорпионы, таящиеся в отхожих местах.
- Подтверждаете ли вы, что не имеете никакой выгоды и никаких причин для личной мести донье Мариане Монтенегро, которую обвиняете в колдовстве? - в третий раз повторил писклявым голосом зловонный коротышка. Голос звучал беспристрастно, однако в нем слышалась несомненная угроза.
- Подтверждаю.
- Располагаете ли вы достаточной денежной суммой для штрафа, который обязаны уплатить в том случае, если будет доказано, что вы лжете?
- Располагаю.
- Имейте в виду, эта женщина может провести в тюрьме долгие годы или закончить свою жизнь на костре, а это очень серьезно.
- Я знаю.
- Вы действительно уверены, что она заслуживает подобного наказания?
- Я к этому отношения не имею, - скромно ответил Турок. - Заслуживает или нет - решит суд. Единственное, что меня волнует - так это то, что из-за черного колдовства этой ведьмы адский огонь прорвался на землю, Люцифер явил свою злую силу, и многие мои товарищи по оружию погибли самой ужасной смертью, какую только можно представить, - уверенно сказал он. - Я до сих пор слышу их крики, когда их накрыло волной огня.
- Откуда появился огонь?
- С того корабля.
- Сколько человек было на том корабле?
- Не знаю. Человек тридцать. Быть может, сорок.
- В таком случае, как вы можете быть уверены, что колдовала именно донья Мариана?
- Потому что она была единственной женщиной на борту, - ответил Бальтасар Гарроте, по-прежнему невозмутимо, несмотря на всю щекотливость ситуации. - И потому что я видел, как она стояла на носу корабля и бормотала какие-то заклинания, а в это время остальные члены команды застыли, словно громом пораженные.
- Вы точно уверены в своих словах?
- Я видел это собственными глазами.
- На каком расстоянии от вас находился корабль?
- На расстоянии пушечного выстрела.
- И с такого расстояния вы отчетливо разглядели, что она бормочет заклинания - несмотря на сумерки и пожар?
- Тогда было еще светло, только начало смеркаться. Так что я четко видел донью Мариану, стоящую на фоне заходящего солнца, в длинном и просторном черном платье колдуньи, - здесь первый помощник капитана де Луны резко замолчал, явно желая произвести впечатление на собеседника, а затем театральным жестом указал в сторону немки. - Я видел, как в ее руке родился огонь.
Брат Бернардино де Сигуэнса застыл, от изумления перестав даже чесаться; быть может, на него и в самом деле произвела впечатление столь невероятная история, или он просто пытался понять, насколько можно верить рассказу этого человека.
Он поневоле чувствовал инстинктивную неприязнь к Бальтасару Гарроте, точно так же, как личность обвиняемой внушала ему симпатию; однако, зная, на сколь изощренные интриги способен князь тьмы, вполне допускал, что тот вполне мог заморочить ему голову.
Если донья Мариана была, как утверждали, служительницей ангела тьмы, то ничего удивительного, что хозяин пытался спасти ее, представив невинной овечкой в глазах монаха, ибо всем известно, как виртуозно умеет дьявол менять местами ложь и истину.
Как истинный инквизитор, францисканец превосходно разбирался в своем ремесле и прекрасно знал, что далеко не всегда его рассуждения оказываются верными, а потому считал себя обязанным принимать во внимание тот бесспорный факт, что порой очевидная истина может оказаться ложью, а то, что представлялось явной ложью, оказывается истиной.
Но в то же время - он, кстати, часто спорил об этом со своими коллегами-доминиканцами - нередко случалось, что Люцифер шел еще дальше в своих кознях, являя истину во всей очевидности и при этом заставляя поверить в то, что она является ложью.
Таким образом, суд над очередным слугой князя тьмы мог превратиться в простую жеребьевку, где существовало лишь два варианта: отправить или не отправить обвиняемого на костер, невзирая на наличие или отсутствие доказательств его вины, которые могли громоздиться на столе целыми грудами, потому что, как заметил однажды Великий инквизитор Бернар Гуи, "Никто из умерших на костре не является полностью невиновным, ибо в последние минуты своей жизни он так богохульствует, что уже за одно это преступление перед Господом заслуживает сожжения".
Хотя по этой сумасшедшей теории, вполне естественной для фанатичного последователя Конрада Марбургского, выходило, что погибшие в огне горящего озера также были виновны в грехе богохульства и в преступлении перед Богом, а значит, заслужили смерть, и в этом случае неправомерно было бы обвинять в ней донью Мариану Монтенегро.
Хлюпающий носом монах неумолимо становился жертвой системы, всё больше и больше извращая любые аргументы, пока не пришел к выводу, что важно лишь одно - прислушиваться к желаниям государства и не принимать во внимание любые доводы рассудка.
В конце концов, как человек образованный и бесстрастный ко всему не связанному с верой, он решил, что истина всегда на стороне того, кто лучше умеет высказать свои доводы, и в большинстве случаев, когда человек пытается докопаться до истины, он действует подобно слепому, намеревающемуся с помощью слов постичь, что такое синий цвет.
- Опишите мне синий цвет, - вдруг попросил монах, весьма озадачив собеседника столь неожиданной просьбой.
Тот никак не мог взять в толк, где здесь ловушка.
- Синий? - переспросил он, чтобы выиграть время. - Какой синий?
- Просто синий, нетерпеливо буркнул францисканец. - Любой синий предмет, который вам больше нравится. Представьте, что я - слепой, и вы пытаетесь мне объяснить, каков синий цвет.
- Но это просто невозможно.
- А почему?
- Потому что если слепой не представляет себе, что на свете существуют цвета, то как ему можно описать какой-то конкретный цвет?
- Убедительный аргумент, - согласился брат Бернардино. - Я вижу, вы умный и рассудительный человек.
- Спасибо!
- Не за что. Однако это поневоле наводит меня на мысль, почему столь умному и рассудительному человеку, знающему жизнь, не приходит в голову простой вывод, что тот, кто однажды проснулся в застенках "Трещотки", рискует больше никогда не уснуть.
Казалось, Бальтасара Гарроте удивило не столько даже не то, что доброму монаху известно это гуляющее в народе прозвище Святой Инквизиции, сколько та непосредственность, с какой тот произнес это слово.
- Я уже изложил свои причины, - прошептал он наконец.
- Совершенно верно, - согласился брат Бернардино. - Вы это сделали. Но мне не верится, что вами руководило одно лишь чувство справедливости. За всем этим явно видна рука капитана Леона де Луны, или я не прав?
- Но зачем бы ему это?
- Потому что у него есть причины ненавидеть донью Мариану.
- Несомненно, - ответил Турок. - Однако он поклялся своей честью, что никогда ничего не предпримет против нее, а этот человек привык держать свое слово.
- Ну а вы сами тоже дали такую клятву?
- Я? - изумился Турок. - С какой стати мне ее давать?
- Из солидарности с вашим патроном.
- Он мой патрон лишь в военных делах, но никак не в личных. У меня не было причин ненавидеть донью Мариану.
- Не было? А сейчас они появились?
- Я от всей души возненавижу ее, если окажется, что она явилась причиной смерти моих товарищей, но если Святая Инквизиция, во всей своей бесконечной мудрости, признает ее невиновной, я забуду об обидах и принесу ей публичные извинения, всем сердцем приняв этот приговор.
Приговор!
Именно это слово снова и снова приходило на ум брату Бернардино; именно оно не давало ему уснуть в ту ночь в тесной и душной келье, стуча в виски, словно досадный назойливый гость; именно это слово заставило его проснуться в холодном поту и усомниться в своей способности быть полезным Святой Церкви в этом деликатном вопросе.
Inquísitio y no acusatio, вопрос без ответа - трудно найти более точную фразу, чтобы описать его чувства в эти минуты; но в то же время, францисканец полностью отдавал себе отчет, что даже малейшее основание для того, чтобы дать делу ход и продолжить поиски "ответа на вопрос", не оставляет донье Мариане Монтенегро никаких шансов избежать смерти на костре.
Уж если Святая Инквизиция решила пересечь океан, чтобы утвердить свое господство в Новом Свете, что и сделала с величайшей помпой, то едва ли можно было надеяться, что ее суд вынесет оправдательный приговор, ибо это означало бы внушить людям ошибочное убеждение, будто океанская вода загасила фанатичный огонь, пылающий в душах инквизиторов, от которого сотнями вспыхивали костры еретиков.
- И уж самую первую жертву точно отправят на костер, - сказал он себе. - Даже косточки от нее не останется. Никого в этом случае не интересует, виновна она или нет; им важно утвердить свою власть, не признающую иных методов убеждения, кроме насилия и запугивания.