Со стороны он казался спокойным и безразличным, как будто пришел поиграть в кости с друзьями. Он так непринужденно болтал и шутил с Педрасой, словно его сердце не терзала тревога, что через считанные минуты он может потерять все свои скудные сбережения.
Конюшня была весьма просторной, к тому же из нее убрали четыре перегородки, чтобы было побольше свободного места и все могли разместиться с комфортом - не считая, конечно, того случая, если привязанный к столбу могучий зверь вдруг сорвется с привязи.
- Красивое животное! - воскликнул Сьенфуэгос, любуясь кобылой. - Жаль!
Он положил мешок с деньгами на маленький столик, за которым восседал писец; тот, в свою очередь, выложил семьсот мараведи и тут же составил договор, и его подписали все участники предстоящего действа; уладив финансовую сторону дела, Сьенфуэгос снял рубашку, выставив напоказ мускулистое тело истинного атлета.
Послышался восхищенный ропот; какая-то девица легкого поведения, которой посчастливилось проникнуть на это зрелище, даже вздохнула; пока Сьенфуэгос медленно обходил привязанное к столбу животное. Мул обеспокоенно фыркал, словно предчувствуя, что это сборище любопытных не сулит ничего хорошего. Мало-помалу голоса стихли, и во дворе крепости воцарилась тишина в предвкушении схватки человека и животного.
Канарец пристально осмотрел мула, заглянул ему в глаза, затем сжал правый кулак и стал растирать его ладонью другой руки, словно желая разогреть.
- Имейте в виду, вы можете ударить только один раз! - напомнил лейтенант Педраса. - Только один!
- Я знаю, - коротко ответил тот. - Поэтому и стараюсь сделать все так, чтобы вы остались довольны. Если мул не нагнет голову, у меня не выйдет.
- Простите.
В конюшне вновь воцарилась тишина; все взоры были устремлены на его кулак, который начал медленно подниматься, а канарец тем временем вполголоса бормотал какие-то ласковые слова и тихонько пощелкивал языком, пытаясь успокоить мула, который, уже чувствуя что-то неладное, подозрительно на него косился и отворачивал голову.
- Спокойно, моя хорошая! - прошептал он. - Опусти голову, или нам придется проторчать здесь весь день.
Одной рукой он погладил ее холку, крепко взял за храп, пытаясь нагнуть мулу голову в нужное положение; когда же ему и это не удалось, Сьенфуэгос попросту ухватил животное за губу и слегка потянул ее вниз, преодолевая упорное сопротивление мула.
Животное лишь на мгновение склонило голову, но этого оказалось достаточно, чтобы канарец успел нанести ему резкий удар кулаком прямо между глаз.
На долю секунды время, казалось, остановилось; все затаили дыхание от волнения и страха; когда же все уже решили, что ничего не произойдет, у мула внезапно подкосились ноги, и огромное животное рухнуло к ногам Сьенфуэгоса.
А тот спокойно направился к столу писца, сжимая и разжимая пальцы пострадавшей руки и многозначительно качая головой.
- Силен был зверь, я вам скажу! Чуть руку не сломал! - он повернулся к лейтенант Педрасе, который застыл на месте с разинутым ртом, не желая верить своим глазам. - Теперь вы понимаете, почему я не могу понижать ставку?
Очень медленно, словно опасаясь, что в любую минуту животное может подняться и ударить копытом, зеваки начали подходить к упавшему мулу; самые смелые вставали перед ним на колени, желая убедиться, что это вовсе не трюк и не обман, и мул действительно мертв, как конь Атиллы.
- Святые небеса! Вот это зверь!
- Не поверил бы, если бы не увидел собственными глазами!
- Так и рухнул замертво!
Неподвижно вытянутая нога кобылы, выпавший из пасти язык и тускнеющие глаза со всей очевидностью доказывали, что бедняжка уже паслась на зеленых лугах лошадиного рая, и теперь оставалось только снять с нее шкуру и превратить в жаркое, чтобы подать его на следующий день посетителям в таверне.
- Как такое возможно? Никто не может обладать такой силищей!
Все уставились на могучего Геркулеса, а тот невозмутимо застегивал рубашку, готовясь забрать выигрыш. Канарец спокойно ответил:
- Сила, безусловно, очень важна. Но гораздо важнее - уметь нанести удар строго в определенную точку.
- И вы никогда не терпели неудачи?
Он одарил ослепительной улыбкой своих противников, только что потерявших все сбережения в этом глупом пари.
- Один раз, - признался он. - Когда мне было тринадцать, - канарец взмахнул широкополой шляпой, склонившись в изящном поклоне. - Приветствую вас, кабальеро! - обратился он к присутствующим. - Мое почтение!
С этими словами он направился к выходу, провожаемый полными ярости взглядами всех тех, кто еще полчаса назад рассчитывал стать богачами, а теперь оказался на грани полной нищеты, причем большинство из них до сих пор не могли понять, как такое могло случиться.
Лейтенант Педраса и еще трое или четверо солдат, с самого начала горевших энтузиазмом по поводу этой затеи, теперь задавались вопросом, как уладить нежданно-негаданно возникший долг. Тем временем сержант осматривал труп животного в попытках найти логичную причину столь неслыханного события.
- Это колдовство! - пробормотал он наконец. - Ничто иное, как колдовство!
- Придержите язык! - возмутился старый капитан. - Если уж проигрываете, так хотя бы делайте это с достоинством. Никаких чудес тут и близко нет - одна лишь сила да сноровка мошенника, сумевшего обобрать нас на ровном месте. Пусть он подавится моими деньгами, но если кто попробует обвинить его в шашнях с дьяволом, то я ему самолично вырежу печень. Вам ясно?
На этом какое-либо возмущение прекратилось, и когда проигравшие с понурыми головами наконец покинули конюшню, то увидели своего соперника удобно устроившимся на скамье в просторном дворе крепости. Он со скучающим видом оглядывал окна, словно хотел побыстрее покинуть это мрачное место.
- А вы знаете, я вдруг решил пригласить всех вас пообедать в таверне, - заявил он. - Вино и еда за мой счет!
- С удовольствием, особенно если вспомнить, что этот обед будет у нас последним на многие дни вперед.
- Да бросьте вы! - засмеялся канарец. - Не стоит оно того! И потом, кто знает... Быть может, в следующий раз вам больше повезет.
- Следующего раза не будет, сеньор Силач! Можете не сомневаться!
Этот анонимный голос из толпы проигравших наградил Сьенфуэгоса прозвищем, под которым он будет известен в дальнейшем, поскольку всем казалось, что нельзя придумать лучшего для человека, совершившего такой удивительный подвиг.
- Как тебе это удалось? - спросил Бонифасио Кабрера, когда они встретились тем же вечером, как всегда, на задворках верфи.
- Одним ударом.
- Это я и сам знаю! Я спрашиваю, каким образом ты проделал этот трюк?
- Почему это непременно должен быть трюк? - возмутился Сьенфуэгос, отчаянно притворяясь обиженным. - Ведь я - Гусман Галеон по прозвищу Силач, самый уважаемый человек в Санто-Доминго.
- Рассказывай эти сказки кому-нибудь другому! - засмеялся хромой. - Знаю я тебя, и хотя я верю, что ты самый сильный человек на свете, ни одному канарцу еще не удалось сразить мула одним ударом. Так что это был за трюк?
- Вовсе не трюк, а знания.
- Что еще за знания? - не понял Бонифасио.
- Те, что я получил здесь и там, - Сьенфуэгос понизил голос, ласково коснувшись его руки. - Помнишь, я рассказывал тебе о негритянке, с которой провел столько времени на берегах Маракайбо?
- Той самой, что потом пропала во время вашего похода к Большому Белому?
- Да, той самой, - горько улыбнулся Сьенфуэгос при воспоминаниях. - Она была родом из Дагомеи - это такая страна в Африке, чьи жители поклоняются змеям; у них царит настоящий культ ядов. Эта девушка знала о ядах почти всё.
- Хочешь заставить меня поверить, что ты отравил мула?
- Нет, конечно!
- Тогда объясни, в чем дело!
- Уголек знала о ядах почти всё, - невозмутимо продолжал Сьенфуэгос. - Но когда мы достигли континента, оказалось, что она никогда не слышала о кураре: густой пасте, которой обитатели сельвы смазывают наконечники стрел, мгновенно убивающей жертву.
- Ты рассказывал мне об этом, но я думал, ты преувеличиваешь.
- Я нисколько не преувеличивал, - ответил Сьенфуэгос. - Кураре - сильнейший яд, но при этом какой-то неправильный: он парализует и убивает, лишь когда попадает в кровь; если его просто проглотить, ничего не случится. Когда мы жили у купригери на озере, Уголек упорно трудилась, пока наконец не смогла создать подобный яд, и научила меня его готовить.
- Ну что ж, понимаю, - признал Бонифасио. - Но по-прежнему не понимаю, как тебе удалось уложить мула.
Сьенфуэгос, откровенно гордясь своей находчивостью, торжественно провозгласил:
- Я вспомнил об одной старой ведьме, чьим рабом я был, когда жил среди мотилонов. Так вот, она наносила кураре под ногти и, защищаясь, царапала врага отравленными ногтями. Это она навела меня на эту мысль!
- Так ты намазал кураре ногти? - поразился хромой. - И не побоялся?
- Я старался не поцарапаться, - рассмеялся канарец. - Потом я схватил мула за губу, вонзил в нее ногти и лишь после этого ударил кулаком. Вот же чертова тварь! Чуть не сломала мне руку, но рухнула, как мешок!
- А если бы она не упала?
- Ну что ж, тогда бы я потерял тысячу мараведи. Но в любом случае я бы получил доступ в крепость и свел бы "дружбу" со стражниками.
- Страшно подумать, что могло случиться, если бы тебя разоблачили.
- Тогда бы я потерял тысячу мараведи и собственную жизнь в придачу, - убежденно ответил Сьенфуэгос. - Но я нисколько не беспокоился по этому поводу: ведь на этом острове никто не слышал о кураре и его свойствах.
Хромой Бонифасио Кабрера крепко задумался; видимо, ему требовалось немало времени, чтобы осмыслить все сказанное другом; в конце концов он лишь безнадежно пожал плечами.
- Никак не могу взять в толк: то ли ты сумасшедший, то ли самый умный парень, какого я только встречал в жизни, - заключил он.
- Я всего лишь человек, которому пришлось научиться защищаться, пользуясь лишь дарами природы.
- Что думаешь теперь делать?
- Надавить на тех, кто мне должен денег, - последовал уверенный ответ.
- И что ты с этого получишь? Триста мараведи?
- Вот еще! Гораздо больше. Ничто так не разъедает душу, как то, что человек никогда не имел, но мог бы заиметь. Но если отнять у человека то, что ему принадлежит, он готов на всё.
- Кажется, я тебя понял.
- Но это же дураку ясно! То, что человек не стал бы делать за деньги, он наверняка сделает, лишь бы не расставаться с собственными деньгами. В этом и состоит разница.
4
Брат Бернардино де Сигуэнса молил Господа о помощи, в которой так нуждался, чтобы Бог указал ему путь и способ выйти из трудного положения, особенно трудного для человека вроде него, преданного святой церкви, но иногда отвергающего ее методы.
Монах знал, что дон Франсиско де Бобадилья выбрал его с единственной целью: использовать в качестве главного орудия Святой Инквизиции в Индиях, чтобы затем открыть дорогу настоящим инквизиторам с их методами добиваться "неопровержимых доказательств" и начать наконец судебный процесс по обвинению в колдовстве немки Ингрид Грасс, более известной как Мариана Монтенегро.
Эта иностранка с бурным прошлым, оставившая высокородного супруга, дальнего родственника короля Фердинанда, чтобы последовать за жалким пастухом, о котором шептались, будто бы он каким-то непостижимым образом выжил во время резни в форте Рождества, была поистине лакомым кусочком для тех, кому доставляло удовольствие пытать беззащитных женщин, особенно если они при этом еще и красивы - и шелудивый монашек делал все возможное, чтобы остаться первым и единственным звеном в цепочке, которая непременно стала бы цепью бесконечных страданий и мук.
Умный и образованный, он принадлежал к числу немногих рационалистов своего времени, понимающих величие и сложность предстоящей задачи. Хотя он не участвовал в спорах искателей приключений, моряков и картографов, но без возражений принял теорию о том, что так называемая Западная Индия состоит не только из многочисленных островов, разбросанных в океане перед Сипанго, но представляет собой огромный барьер из сельвы, рек и высочайших гор, меняя все существующие представления о планете Земля.
Коротышка-францисканец стал одним из первых, кто сумел признать, что Церковь и Корона поставили перед собой слишком сложную задачу по завоеванию новых земель и насаждению на них своей веры. И теперь он сильно опасался - кстати, не без причин - что вмешательство третьего элемента - то есть Святой Инквизиции, глубоко запустившей свои когти в дела и Короны, и Церкви, приведет лишь к тому, что и без того непростое положение осложнится еще больше.
Освоение Нового Света привело бы, вне всяких сомнений, к рождению новой расы, в жилах которой слилась бы кровь аборигенов, христиан, евреев и даже мусульман, а потому крайне глупо было бы требовать, чтобы в условиях слияния стольких различных верований все следовали жестким канонам и правилам, установленным Святой Инквизицией.
Для Конрада Марбургского, Раймунда де Пеньяфорта, Бернара Гуи, считавших, что во всем мире люди должны жить только так, как в Испании, уже само существование полуголых дикарей, открытых публичных домов и чистых душой женщин, моющихся почти каждую неделю, стало бы таким камнем преткновения, что они, не колеблясь, отправили бы на костер добрую половину этих нераскаявшихся грешников. Однако брат Бернардино де Сигуэнса был достаточно разумным человеком и понимал, что жесткие правила, приемлемые для холодной Кастилии, нельзя применять с той же суровостью на этом цветущем острове.
"Другие страны - другие обычаи, - говорил он себе. - И перво-наперво нам следует оставить в прошлом наиболее гнусные из собственных привычек".
Но с другой стороны, были дон Франциско де Бобадилья и другие, желающие видеть донью Мариану осужденной, убежденные (впрочем, как и всегда) в безупречности традиционного жизненного уклада, и чем раньше Святая Инквизиция воцарится на острове, тем лучше для всех.
- Если у вас есть какие-то сомнения - передайте это дело в руки тех, у кого подобных сомнений нет, - советовал монаху духовник, не желающий принимать во внимание, что те, кто никогда и ни в чем не испытывают сомнения, слишком часто ошибаются.
Если истина заключена в Боге, как его учили, а в истине заключен Бог, то проблема не решится, если он переложит ответственность на кого-то другого, признавшись в собственном бессилии. Он должен отыскать истину, чтобы найти вместе с ней и Бога.
Почти каждое утро монах навещал донью Мариану Монтенегро, вел с ней долгие богословские беседы и задавал бесчисленные вопросы, впадая в отчаяние, что бедная женщина не может на них ответить.
- Вы можете осудить меня, если угодно, - сказала она во время одной из последних бесед. - Но знайте, что придется для этого пойти на сделку со своей совестью, поскольку у вас нет доказательств моей вины. Я христианка и добрая католичка, и Бог свидетель, не имею отношения к тем деяниям, которые мне приписывают. Если вы полагаете, что сможете найти лучшего свидетеля, то дело ваше.
- К сожалению, ваш свидетель не может предстать перед судом.
- Я это знаю, но если вы отправитесь домой, встанете на колени перед распятием и как следует его попросите, уверена, он даст вам справедливый ответ.
- Именно это я и делаю каждый день.
- И?
- Когда мне уже кажется, что я слышу его ответ, я задаюсь вопросом: а кто я такой, чтобы рассчитывать, что сам Господь удостоит меня своим вниманием, и начинаю боятся, что впаду в грех гордыни, если поверю, что Он действительно меня услышал.
- Он всегда выслушивает тех, кто смиренно просит.
- Вы считаете меня достаточно смиренным?
- Не знаю, - честно ответила она. - Как не знаю и того, на каком основании человек, терзаемый подобными сомнениями, считает себя вправе диктовать волю Божию.
- Я никогда не считал, что имею на это право, - спокойно возразил монах. - И сейчас не считаю, что Господь или даже Святая Матерь Церковь лично возлагают на меня какие-то надежды. Я уверен, что если бы они действительно от меня чего-то ждали, я бы точно знал, что должен делать, - он снова старательно высморкался в грязный платок, словно пытался вытряхнуть ответ из собственных ноздрей. - Это люди ждут от меня решения, которое, вероятно, будет иметь касательство и к церкви; отсюда и все мои страхи допустить ошибку.
- "Если сомневаетесь, воздержитесь", как говорят.
- Если я буду воздерживаться, сеньора, то губернатор на другой же день назначит вместо меня какого-нибудь доминиканца, и тогда у вас останется весьма немного шансов выбраться на свободу, - он развел руками, давая понять, что делает все правильно и не видит никаких оснований менять свое поведение. - Ваша единственная надежда на спасение - если мы сможем доказать, что нет никаких оснований для судебного процесса. В этом случае дон Франсиско де Бобадилья не посмеет оспаривать мой авторитет, назначив нового дознавателя.
- И когда вы примите решение?
- Когда моя совесть это позволит. Брат Рафаэль де Порнасио, человек справедливый и понимающий, вел одно дело на протяжение целых восьми лет, прежде чем пришел к выводу, что астрология и алхимия - все же науки, и отнюдь не всегда они достойны осуждения, если только их не используют в целях незаконного обогащения или как предлог для изучения черной магии.
- Вы хотите сказать, что мне предстоит провести в заточении целых восемь лет? - ахнула пораженная немка.
- В любом случае, это все же лучше, чем окончить жизнь на костре, - сухо ответил монах. - Но вы не бойтесь: я все же не Рафаэль де Порнасио, да и времена сейчас не те. Но если вы согласитесь сотрудничать, то мы, возможно, покончим с этим делом гораздо быстрее, - тут он слегка отвлекся, с интересом наблюдая, как по его рукаву ползет огромная вошь, искренне пораженный ее размерами и наглостью, но при этом даже не пытаясь ее изловить. Затем вновь взглянул на собеседницу, внимательно изучая ее расстроенное лицо. - Так вы по-прежнему настаиваете, что не знаете, кто поджег озеро?
- Я не могу знать имен всех тех, кто был тогда на "Чуде", - ответила хитрая Мариана Монтенегро, уже успевшая обдумать, как надо отвечать на вопросы, чтобы не угодить в ловушку лжи и предательства. - Насколько я помню, на корабле было четыре катапульты, с помощью которых можно метнуть огненные шары достаточно далеко. Правда, такое можно проделать только вдвоем: один должен был поджечь паклю, а другой - перерезать трос. Но если бы я сказала, что знаю, кто именно это сделал, то солгала бы.
- Эти люди были всего лишь орудиями, сеньора, - заявил францисканец. - Не пытайтесь сбить меня с толку. Меня интересует, кто отдал приказ.
- Разумеется, не я. Все это время я пытаюсь вам объяснить, что я вовсе не испускала огонь из своих рук, как утверждает мой таинственный обвинитель. Из катапульты выстрелил кто-то из моряков, - она немного помолчала. - В этом и состоит разница между колдовством и боевым искусством: благодаря этому выстрелу мои люди одержали честную победу над капитаном де Луной, что, несомненно, привело его в ярость.
- Я уже сказал, что он не имеет никакого отношения к капитану де Луне. Мы это уже обсудили.
- Вы в этом абсолютно уверены, святой отец?
- Совершенно уверен.
- Вы говорили с ним?