Для рыб некоторые из наиболее важных нейронных сигналов касаются хищников. Даже намек на хищника активизирует нейроны в задней части мозга, и рыба мгновенно уплывает. Брызгун, как только видит хищника, начинает бежать (этот момент, когда мозг подает сигнал телу, называется С-старт). То же самое происходит, когда они охотятся за своей жертвой, и это означает, что в обоих случаях включаются одни и те же нейроны, даже если один из этих процессов (погоня за добычей) намного сложнее, чем второй (побег).
– Эволюция часто так делает, а именно: адаптирует существующий механизм для нового использования, – продолжал Шустер. – Разница между двумя типами С-стартов заключается в том, что во время погони за добычей нейроны активизируются только после того, как добыча начинает падать. Рыба едва успевает рассмотреть [свою жертву], и на основе этой незначительной информации она с помощью своей небольшой нейронной сети делает все расчеты. Это доказывает, что для принятия точных и сложных решений не требуется большой мозг. Работа может быть выполнена с помощью относительно небольшого количества нейронов. Брызгуны дают нам возможность на клеточном уровне понять, как мозг в целом принимает решения.
Мы вернулись в лабораторию, чтобы еще раз понаблюдать, как брызгуны практикуются в стрельбе. Шлегель повесил прозрачный пластиковый диск диаметром 10 см над аквариумом. Он висел в воздухе на высоте тридцати сантиметров над поверхностью воды. Из коробки с замороженными мухами Шлегель достал одну и быстро засунул ее в аквариум, чтобы смочить. Затем, сложив руки вместе так, чтобы рыба не смогла увидеть муху, он засунул ее в нижнюю часть диска.
– Сложив руки, я подаю им знак, – сказал он. – И они уже знают: понятно, мы должны быть внимательными.
Как хорошие ученики, восемь брызгунов быстро выстроились в ряд в противоположном конце аквариума, повернувшись к диску. Как только Шлегель опустил руки и отступил назад, неожиданно – бах! – одна из рыб сбила муху в воду. Все рыбы помчались, чтобы получить приз, и мне показалось, что гонку выиграла совсем не та рыба, которая сбила муху.
– Да, – сказал Шлегель, показывая на меткого брызгуна, – получил муху не тот, кто ее сбил.
Шлегель положил другую муху на диск, и вдруг – хоп! – она упала вниз. На этот раз рыбы устроили такую брызгающую гонку, что я упустила из виду победителя. Но Шлегель меня успокоил:
– На этот раз добыча досталась стрелку.
Так как Шлегель не маркировал своих рыб, как это делал Найджел Фрэнкс со своими муравьями, мне было не понятно, какой метод он использовал для их идентификации. Мне казалось, в такой грубой гонке, как эта последняя, было очень трудно догадаться, какая рыба и что сделала. Однако Шлегель сказал, что рыб можно было отличить по их поведению.
– Мы их так и различаем, – сказал он. – Когда вы работаете с ними в течение нескольких недель, то видите, что они действительно разные. Некоторые никогда не стреляют, когда они все вместе, а стреляют только тогда, когда оказываются в аквариуме одни. Так они хитрят, – уточнил Шлегель. – Они позволяют другим выполнить работу, но затем пытаются получить муху вместе с остальными. Доминирующая рыба постоянно прогоняет остальных и мешает им выстрелить, охраняя то место, с которого они предпочитают стрелять.
Различия в поведении брызгунов не вызывали особых проблем, пока Шустер (других студентов в лаборатории уже не было) не начал изучать, как особенно хорошие стрелки брызгунов стреляют по движущейся цели. По крайней мере пятеро в стае считались такими, но как только цель начала двигаться, рыбы уже были не в состоянии попасть по мухе, которая перемещалась со скоростью улитки. Через несколько дней, по словам Шлегеля, "у них стало лучше получаться". И хотя он не присутствовал в лаборатории в ходе этого исследования, результаты этого эксперимента были настолько захватывающими, что он практически выучил их наизусть.
– Ну, один стал лучше. – Шлегель сделал паузу. – Этот суперстрелок поражал цели, которые двигались так быстро, как шершень. Но это был настоящий аквариумный хулиган. Он лишал рыб возможности выстрелить, отталкивая претендентов.
– В результате нам пришлось его удалить, – сказал Шустер. – Мы думали, что он портит наш эксперимент, и уже планировали потратить несколько дней, чтобы потренировать других рыб.
Вместо этого менее проворная четверка начала стрелять по движущейся цели почти так же хорошо, как хулиган.
– Они хорошо стреляли во все, что движется, – рассказывал Шлегель, – как по мухам, летящим медленно, как улитки, так и по тем, которые летали как пули. Они научились стрелять по движущейся мишени и оценивать влияние гравитации, наблюдая за самым метким стрелком. А это означает, что они поняли, как это делает другая рыба.
Так или иначе, наблюдая за собратом, они смогли мысленно представить себя на месте стреляющей рыбы. Это то же самое, как если бы вы или я наблюдали, как Коби Брайант бросает мяч в сотый раз. А потом мы бы встали со скамейки, взяли мяч и так же шикарно бросили сами, да не один раз, а несколько раз подряд. Любой, кто смог бы это сделать, тут же подписал бы контракт с командой соперника.
Чтобы убедиться в чистоте своего эксперимента, Шустер со своими студентами также проверили контрольную группу из четырех других рыб, которые никогда не охотились с доминирующей рыбой. Ученые позволили рыбам наблюдать за движущейся мишенью, но отталкивали их прочь каждый раз, когда те оказывались в лучшей позиции, чтобы сделать меткий выстрел (так же, как делал хулиган в исходной группе). Позже, когда исследователи позволили этим четырем брызгунам стрелять по цели, они стреляли именно так, как сделали бы большинство зрителей, – плохо. Им потребовалось более двадцати попыток, чтобы научиться попадать в цель.
– Это доказывает, что первые четыре брызгуна овладели прицельными навыками, наблюдая за хулиганом, – сказал Шустер.
Как и в отношении других моментов копирования или подражания, ученые не знают, как людям, не говоря уже о рыбах, удается наследовать другого человека. До сих пор ученым не известно, как мозг любого животного, простой или сложный, справляется с этой задачей.
Так все-таки брызгуны копируют или подражают? Шустер и Шлегель улыбнулись и пожали плечами. Они не собирались вступать в дискуссию по поводу определений. Важно было то, что они в очередной раз доказали наличие когнитивных навыков у брызгунов.
Рыба – это одно из немногих диких животных, которую большинство из нас употребляют в пищу без чувства вины. Я люблю хороший стейк из лосося или филе свежевыловленной форели и редко задумываюсь о том, как рыба попала в мой холодильник или что она чувствовала, когда ее вытащили из воды. Меня больше беспокоит (и, как я понимаю, других людей тоже), как много рыбы вылавливают каждый год из океанов и рек в промышленных масштабах. Цифры ошеломляющие: более восьмидесяти миллионов тонн рыбы, или один триллион отдельных особей, ловят и убивают ежегодно. Из них более одной трети перерабатывают на рыбий жир и рыбную муку, которые используют в кормах для животных и аквакультур (по иронии судьбы – для кормления выращиваемых на фермах рыб). Защитники природы и экологи предупреждают, что мы можем стать причиной вымирания многих крупных морских видов, таких как атлантический голубой тунец, рыба-меч, палтус и акулы. Также мы не должны забывать, что изменение подводной среды не подлежит восстановлению. Не менее тревожными являются и недавние сообщения о том, что мы уже использовали около 75 % мировых рыбных запасов.
То, о чем мы вообще не беспокоимся, так это о непосредственном процессе рыбной ловли. До недавнего времени ученых также не волновала эта проблема. Их не беспокоило, является ли гуманным промышленное рыболовство, и они никогда не исследовали процесс рыбной ловли с точки зрения самих рыб. Но те исследования, которые проводят Шустер и другие исследователи в области когнитивных способностей рыб, могут в корне изменить отношение к ним потребителей, что, в свою очередь, может повлиять и на рыбную промышленность. Мы выросли, полагая, что рыбы не чувствуют боли. А если бы вы знали, что рыбе больно, как коровам, или овцам, или курам на фермах, вы бы покупали треску, которая попалась на крючок и была вытащена за длинную леску, или тунца, который попался в сети, прежде чем его вытащили на поверхность, где он умер, задыхаясь, от удушья?
Совсем не обязательно быть умным, чтобы понимать, что тебе больно. Медоносные пчелы, муравьи и многие беспозвоночные часто сталкиваются с задачами, решение которых требует наличия когнитивных навыков. Однако исследователи не интерпретируют сложный танец пчелы или умение оценивать недвижимость у скалистых муравьев как признаки того, что пчелы и муравьи имеют эмоциональную жизнь, ведь они не испытывают чувства и эмоции. То же касается и способности рыб принимать быстрые, гибкие решения, что совсем не означает, будто они страдают, когда их вытаскивают из моря. Но животные, как правило, обладают сложной сенсорной и нервной системами, и это позволяет предположить, что они, скорее всего, имеют нервные механизмы, которые отвечают за боль и страдание.
Хотя ученые еще не совсем поняли связь между сознанием и чувствительностью, они знают, что эти два понятия взаимосвязаны. Например, спортсмены иногда участвуют в соревнованиях, даже когда испытывают сильную боль; они знают, что им больно, но предпочитают игнорировать ее ради достижения другой цели. Крысы тоже способны не обращать внимания на горячий датчик, привязанный к хвосту, если они чувствуют запах кошки. Крысы предпочтут стоять, не шевелясь, на горячей плите, чем встретиться с хищником. Может ли рыба сделать что-то подобное? И если она может испытывать боль, осознает ли она, что такое страдания?
Для биолога Виктории Брейтуэйт, изучающей рыб в Пенсильванском университете, вопрос о том, чувствуют ли рыбы боль, стал актуальным, когда она начала исследовать способы повышения выживаемости лосося и форели, выращенных в инкубаторах. (Многих выращенных в инкубаторах рыб возвращают в дикую природу в надежде восстановить сокращающиеся популяции. Но, к сожалению, из них выживает меньше одного процента особей, остальные погибают в течение первых недель.) Брейтуэйт обнаружила, что в инкубаторах рыба содержится в тесных емкостях; у многих особей были повреждения на боках оттого, что они царапались о стены, при этом некоторые рыбы нападали, кусая друг друга за плавники. Брейтуэйт было интересно, почему агрессивная рыба нападала именно на плавники. Неужели плавники рыбы были особенно чувствительны к боли?
Брейтуэйт работала в Эдинбургском университете, а в 1999 году начала свое исследование, подав вместе со своей коллегой Майк Джентл заявку на грант британского правительства. Комитет по грантам согласился, что их вопрос достоин изучения, но предложил внести незначительные изменения.
– Они хотели знать, чувствуют ли рыбы боль, когда попадаются на крючок, – уточнила Брейтуэйт.
Когда Брейтуэйт с коллегами начала интересоваться рыболовной промышленностью, они были ошеломлены, узнав, что там не существует никаких правил и руководств о том, как лучше выращивать и ухаживать за рыбой. С 1980-х годов движение по защите прав животных привело к значительным положительным изменениям в жизни животных, которых разводят на фермах, но никто, похоже, не посчитал нужным поинтересоваться, каково же живется рыбам в рыбоводческих хозяйствах. Ни один ученый даже не попытался определить, есть ли у рыб те типы нервных клеток и волокон, которые передают сигналы в мозг, когда что-то болит.
И тогда Брейтуэйт решила, что причина, по которой люди считают рыб бесчувственными, заключается в том, что они их просто не понимают. Рыбьи морды неподвижны и не передают те эмоциональные сигналы, которые мы привыкли распознавать. Нам также сложно понять и оценить, каково это жить в подводном мире. Помимо способности мыслить, у рыб есть на удивление много способов собирать информацию об окружающей среде. Многие могут чувствовать запах, который распространяется в воде, и большинство из них различают цвета и имеют острый слух. Рыба издает ряд звуков: писк, визг, щебет, лай, стон, вой и гул. Она использует их, чтобы найти партнера, отпугнуть других рыб или предупредить об опасности. Так же как и птицы, многие рыбы строят гнезда, чтобы выращивать свое потомство, и поют, чтобы привлечь своих партнеров. Множество видов рыб общаются, используя такие низкочастотные звуки, которые мы не можем уловить без специальных приборов. Крики рыб не попадают в пределы нашего слухового диапазона, особенно если учесть, что мы и так не очень хорошо слышим под водой. Если вы когда-либо плавали среди рыб на коралловых рифах, то, несомненно, были поражены их яркой расцветкой и любопытными формами. Тем не менее вы, вероятно, не слышали издаваемых ими звуков или любой другой шум, доносящийся из их домов в коралловых рифах. Это смогли уловить гидрофоны, которые использовали морские биологи, обнаружившие, что из рифов доносятся электрические хлопки креветок, стук краба и песни рыб. Звуки каждого рифа, по-видимому, настолько уникальны, что мальки некоторых рыб могут определить, где они вылупились, и, ориентируясь на эти шумы, найти дорогу домой, даже если еще личинками океанические течения отнесли их на сотни километров.
Разве не логично предположить, что существа с такими сенсорными способностями могут чувствовать боль?
Брейтуэйт была убеждена в этом. Все животные, даже медузы, могут испытывать неприятные ощущения. Медузы уплывают в другую часть аквариума, если им дискомфортно, но у них нет мозга, чтобы связать эти неприятные ощущения с эмоциями. Маловероятно, что они страдают так же, как кошка или птица, когда сталкиваются с чем-то болезненным. Способность определить, что именно причиняет нам боль, называется ноцицепцией, а нервные клетки, которые обеспечивают эту способность, называются ноцицепторами. Ноцицепторы есть у птиц, млекопитающих, земноводных и даже у беспозвоночных, таких как пиявки и морские слизни. Многие классические анатомические исследования о том, как работают ноцицепторы, проводились на пиявках и морских слизнях. Если морского слизня ткнуть каким-то острым предметом, он свернется от боли. Ученые не считают, что морской слизень испытывает боль на уровне эмоций, потому что они не обнаружили у него специальных нервных волокон, необходимых для передачи сигнала о боли в мозг.
Брейтуэйт и ее коллеги в Шотландии в 2001 году начали искать ноцицепторы и специализированные нервные волокна у радужной форели, после чего в 2003 году опубликовали первую обширную статью на эту тему. Я встретилась с исследовательницей в ее офисе. Пока она рассказывала мне о том, как проходило их исследование, я рассматривала на компьютере изображение, где было отмечено все, что им удалось обнаружить. Это была увеличенная цветная фотография морды и головы радужной форели. Небольшие цветные треугольники, ромбы и шестиугольники были расположены вдоль верхней и нижней губы, на морде и в районе подбородка, недалеко от жабр и вокруг глаз, при этом каждая геометрическая фигура соответствовала одному из трех типов ноцицепторов.
– Это болевые рецепторные клетки только на морде и голове форели, – сказала она. – Мы обнаружили двадцать две из них.
Ученые также обнаружили нервные волокна, отвечающие за перемещение сигналов клеток головного мозга, доказав тем самым, что у рыб есть физические и нервные механизмы, чтобы распознать и передать боль.
Брейтуэйт включила следующее изображение, и это оказалась иллюстрация мозга рыбы. Он был похож на пучок маленьких картофелин. Она отметила различные его функции и объяснила, что долгое время считалось, что в мозге рыб отсутствуют многие ключевые структуры, которые есть в мозге млекопитающих. Например, предполагалось, что у рыб нет миндалины, то есть участка мозга, который помогает обрабатывать основные эмоции, такие как страх, а также положительный и отрицательный опыт. Однако еще несколько лет назад один физиолог обнаружил, что у рыб на самом деле есть эти структуры. (Этого никто не заметил раньше, потому что мозг рыбы растет наружу, а не вовнутрь, как у нас; все их особые структуры находятся снаружи, а не внутри мозга.) Брейтуэйт снова показала на экран. Миндалина рыбы (технически называется медиальным мантийным ядром) была частью ее переднего мозга, одной из крупных картофелеподобных структур.
– Это открытие [миндалина рыбы] все меняет, – сказала Брейтуэйт, – потому что оказалось, что подобные когнитивные структуры работают одинаково у всех позвоночных. Вот почему, например, крысы часто заменяют человека для проверки психобиологических препаратов. Это означает, что мы можем проникнуть во внутреннее состояние рыб, в их чувства, – продолжила она, – и узнаем, что приносит им положительные эмоции, что их расстраивает или огорчает.
Я решила, что крюк, проткнувший губу рыбы, вероятнее всего, ее огорчает.
– Да, – подтвердила Брейтуэйт. – Но мы должны сделать еще один шаг вперед и посмотреть, есть ли у них "мысленное представление" этой боли.