На обратном пути я важно шагал по дороге, с гордостью нес моего драгоценного сцинка и был весьма доволен собой: ведь я придумал такой хитрый способ наловить побольше этих красивых ящериц! За мной следовали легконогие Гончие Бафута, они шли молча и все еще взирали на меня с почтительным изумлением. Всякий раз, как кто-нибудь встречался нам на пути, они спешили сообщить ему о моем всемогуществе, и встречные ужасались, изумлялись и громко ахали. Разумеется, с каждым новым повторением рассказ этот приобретал все новые и новые поразительные подробности. Когда мы дошли до моей виллы и ящерица поселилась в просторной клетке, я собрал всех Гончих Бафута и произнес перед ними небольшую речь. Я сказал им, что, как они видели собственными глазами, мое лекарство – прекрасная защита от укусов Ке-фонг-гуу, Охотники с жаром закивали в знак согласия. Поэтому, продолжал я, завтра все они получат чудодейственную жидкость – ведь мне нужно поймать очень много таких ящериц, и с этим лекарством они могут смело пойти на охоту и принести мне добычу – теперь им бояться нечего. И тут я широко, благодушно улыбнулся, ожидая услышать крики восторга. Однако никаких восторгов не последовало: напротив, охотники совсем помрачнели и угрюмо топтались на месте, пальцы их босых ног зарывались в дорожную пыль.
– Ну как? – спросил я после долгого молчания. – Вы не согласны?
– Нет, маса, – пробормотали мои Гончие.
– Почему же? Разве вы не слышали, ведь я дам вам мое особенное лекарство? Чего вы боитесь?
Охотники скребли в затылках, переминаясь с ноги на ногу, беспомощно поглядывали друг на друга, и наконец один из них набрался храбрости, несколько раз откашлялся и заговорил.
– Маса, – начал он. – Твой лекарство, он, конечно, очень хороший. Мы это сами видеть. Мы видеть, как добыча кусать маса и маса не умереть.
– В чем же дело?
– Этот лекарство, маса, он колдует только белый человек. Он не колдует черный человек. Для маса этот лекарство хороший, для нас он не хороший.
Добрых полчаса я их убеждал, умолял, уговаривал. Они были очень вежливы, но непреклонны: лекарство годится для белых, а на черных оно не подействует. В этом они были убеждены и твердо стояли на своем. Каких только доводов я не придумывал, пытаясь их переубедить! Но тщетно. Под конец, безмерно разозлившись оттого, что мой хитрый план не сработал, я отпустил охотников и отправился обедать.
Вечером с бутылкой джина явился Фон в сопровождении пяти членов совета. Полчаса мы просидели на залитой лунным светом веранде и бессвязно болтали о всякой всячине; потом Фон пододвинул свой стул поближе к моему, наклонился ко мне, и неизменная широкая подкупающая улыбка осветила его лицо.
– Один человек сказать мне, ты поймать Ке-фонг-гуу, – сказал Фон. – Этот человек сказать мне правда?
– Да, верно, – кивнул я, – Очень хорошая добыча, эта ящерица.
– Этот человек сказать, ты поймать Ке-фонг-гуу голый рука, – продолжал Фон. – Я думать, этот человек сказать неправда, а? Этот добыча, Ке-фонг-гуу, он очень опасный, его нельзя брать голый рука, а? Он тебя убить один раз, разве не так?
– Нет, этот человек сказал тебе правду, – решительно возразил я. – Я держал ящерицу голой рукой.
Услышав мой ответ, члены совета шумно перевели дух, а Фон откинулся на спинку стула и смотрел на меня широко раскрытыми глазами.
– И когда ты его поймать, что он делать? – спросил Фон после долгого молчания.
– Она меня укусила. Фон и его советники дружно ахнули.
– Она меня укусила вот сюда, – сказал я и вытянул руку, а Фон отшатнулся, точно я наставил на него ружье. Он и его советники оглядели мою руку с безопасного расстояния и оживленно о чем-то поговорили.
– Почему ты не умереть? – спросил потом Фон.
– Умереть? – нахмурился я. – А почему я должен был умереть?
– Да ведь этот добыча – опасный, – в волнении сказал Фон. – Он очень много сильно кусаться. Если его схватить черный человек, он один раз умереть. Почему ты никогда не умереть, друг мой?
– Ну, у меня от этого есть особенное лекарство, – небрежно бросил я.
И снова все присутствующие дружно ахнули.
– Этот лекарство – европейский? – спросил Фон.
– Да. Хочешь, я тебе его покажу?
– Да, да, отлично! – вскричал Фон.
Все молча ждали, а я пошел в комнату и принес свою аптечку; потом вытащил из ящичка пакет борной кислоты в порошке и высыпал щепотку себе на ладонь. Все жадно вытянули шеи, стараясь получше разглядеть чудодейственное лекарство. Я налил в стакан воды, размешал в ней порошок и натер раствором ладони.
– Вот и все! – сказал я и развел руками, как заправский фокусник. – Теперь Ке-фонг-гуу не сможет меня убить.
После этого я подошел к клетке с ящерицей, открыл дверцу и обернулся к своим гостям, держа в руках животное. Раздался шелест одеяний, и все члены совета, теснясь и толкаясь, точно стадо перепуганных овец, кинулись в другой конец веранды. Фон не шелохнулся в своем кресле, но, когда он увидел, что я направляюсь к нему, на лице его отразились страх и отвращение. Я остановился перед его креслом и протянул ему ящерицу, которая между тем силилась отгрызть мне палец.
– Смотри… Видишь? – сказал я. – Эта добыча не может меня убить.
Не сводя глаз с ящерицы. Фон в полнейшем изумлении со свистом выдохнул воздух. Наконец он оторвал от нее зачарованный взгляд и посмотрел на меня.
– Этот лекарство… – сказал он хрипло. – Он годится для черный человек?
– Очень годится и для черного человека.
– И черный человек не умереть?
– Ни в коем случае, друг мой.
Фон откинулся на спинку кресла и, пораженный, глядел на меня.
– А! – сказал он наконец. – Отличный штука, этот лекарство.
– Хочешь попробовать его на себе? – небрежно спросил я.
– Э-э-э… да, да, отлично, – с тревогой ответил Фон. Не давая ему времени передумать, я посадил ящерицу обратно в клетку и развел в воде еще немного борной. Потом еще раз показал Фону, как этим пользоваться, и он долго, усердно втирал "волшебное зелье" в свои огромные ладони.
Наконец я принес клетку, вытащил ящерицу и протянул ее Фону.
Настала решающая минута: советники окружили нас, все же стараясь не подходить слишком близко, и, затаив дыхание, следили за нами. Их лица были искажены страхом, а Фон облизнул губы, протянул было руку к ящерице, но тотчас тревожно отдернул, потом протянул еще раз. Мгновение нерешительности, огромная черная рука повисла в воздухе над радужной ящерицей, наконец глубокий вздох – и ящерица у него на руке, уверенно схваченная поперек туловища.
– А-а-а-а-а-а! – выдохнули зрители.
– Вот! Я его держать! – завопил Фон и стиснул несчастную ящерицу с такой силой, что я испугался за ее жизнь.
– Полегче! – взмолился я. – Не тискай так, ты ее убьешь!
Но Фон совсем оцепенел, сложная смесь страха и восторга перед собственной смелостью сковала его: он сидел неподвижно, не спуская глаз с ящерицы, зажатой у него в руке, и только бормотал: – Я его взять… я его держать…
Мне пришлось силой разжать его пальцы, отнять злополучную ящерицу и посадить ее обратно в клетку.
Фон оглядел свои ладони и поднял на меня глаза; лицо его сияло совершенно детской радостью. Советники о чем-то оживленно переговаривались между собой. Фон замахал на меня руками и расхохотался. Он все хохотал, хохотал и никак не мог остановиться; при этом он хлопал себя по бедрам, сгибался в три погибели в своем кресле, кашлял, брызгал слюной, и по лицу его текли слезы. Смех этот был так заразителен, что засмеялся и я. а потом и советники тоже не заставили себя ждать. Мы все топали ногами и хохотали так, будто уже никогда в жизни не перестанем: в конце концов один из хохочущих советников совсем задохнулся и стал кататься по полу, а Фон, сотрясаясь от бурных приступов смеха, без сил откинулся на спинку кресла.
– Чего это вы смеетесь? – сквозь смех выговорил я наконец.
– Да очень смешно, – покатываясь от смеха, ответил Фон. – Очень долго время, еще когда я быть совсем малый и после, я всегда бояться этот добыча. Ха, я много его бояться. А теперь ты давать мне лекарство и я уже не бояться,
Он опять откинулся на спинку кресла, и при одной этой мысли рассмеялся до слез, даже всхлипнул от смеха.
– Ке-фонг-гуу, твой время прошел, я тебя теперь не бояться. – захлебывался он.
Потом, совсем ослабев от хохота, не в силах разогнуться, мы допили все, что оставалось в бутылке, и Фон ушел к себе. бережно сжимая в руке пакетик с борной. Я предупредил, его, что это лекарство отлично помогает против укусов агам, Ке-фонг-гуу и гекконов, но, если ужалит змея, оно ни в коем случае не поможет. Как я и надеялся, рассказ о том, что мое лекарство сделало Фона неуязвимым – он держал в руке Ке-фонг-гуу и остался жив и здоров. – на другой же день был у всех на устах. Еще до вечера ко мне явились мои Гончие и озарили меня такими улыбками, что сердиться на них было просто невозможно.
– Ну, что случилось? – холодно спросил я.
– Маса, – попросили Гончие, – дай нам тот лекарство, который ты давать Фону, и мы пойти ловить для маса Ке-фонг-гуу.
В тот же вечер я оказался счастливым обладателем двух ящиков красивейших равнинных сцинков, а Гончие Бафута, окруженные толпой бафутян, распивали пиво и живописали восхищенным слушателям все подробности охоты, уж наверно украшая рассказ всевозможными домыслами. Я сидел на веранде и тоже слушал, а заодно писал записку в ближайшую аптеку с просьбой прислать мне борной. Несомненно, она мне еще очень и очень пригодится.
Глава VIII
Мнимая слепозмейка
Через несколько недель поток бафутян, которые приносили мне всевозможную "добычу", усох до тоненького ручейка. Произошло это потому, что к тому времени у меня набралось достаточно экземпляров самых распространенных здесь животных и я таких больше не покупал. Веранда возле моей спальни была доверху забита всевозможными клетками, в которых размещались самые разнообразные млекопитающие, птицы и пресмыкающиеся, и потому изо дня в день все утро напролет и почти весь вечер я посвящал уходу за ними. Дел было по горло, скучать некогда: только успевай чистить клетки и кормить зверей, а сверх того я не уставал с истинным наслаждением наблюдать повадки моих пленников, присматривался, как они относятся к плену и ко мне. Кроме того, я наблюдал жизнь в Бафуте. Веранда, где я хлопотал, поднималась высоко над дорогой, и отсюда отлично видна была сама дорога, двор Фона и окружающие дома. Я глядел сквозь лохматую завесу бугенвиллеи и видел, как снуют взад и вперед многочисленные жены Фона, его отпрыски и советники, как приходят и уходят по дороге жители Бафута. С моей веранды я видел немало сцен, которые разыгрывались внизу, а стоило протянуть руку за биноклем, как лица актеров приближались ко мне настолько, что я мог разглядеть малейшую перемену в выражении этих лиц.
Однажды вечером я заметил на дороге стройную миловидную девушку; она брела, едва волоча ноги, точно дожидалась, чтобы кто-то ее догнал. Она как раз проходила мимо веранды, и я совсем было собрался окликнуть ее, но вовремя увидел, что ее рысцой догоняет молодой рослый парень, по внешности настоящий богатырь: лицо его перекосила свирепая гримаса. Он резко крикнул что-то; девушка остановилась, потом обернулась к нему, ее хорошенькое личико казалось недовольным и в то же время дерзким, и это явно не понравилось молодому человеку. Он остановился перед ней и громко, сердито заговорил, неистово размахивая руками, на темном лице так и сверкали глаза и зубы. Девушка слушала не шевелясь, на губах ее играла недобрая, насмешливая улыбка.
Тут на сцене появилось еще одно действующее лицо: по дороге торопливо подбегала старуха, она вопила благим матом и размахивала длинной бамбуковой палкой. Юноша не обратил на нее никакого внимания и продолжал что-то сердито толковать девушке, а та не удостаивала его ответом. Старуха чуть не плясала вокруг них, махала своей палкой и пронзительно вопила, дряблые морщинистые груди подпрыгивали при каждом ее движении. Чем пронзительней она визжала, тем громче кричал молодой человек, а чем громче он кричал, тем мрачней становилось лицо девушки. Внезапно старуха волчком повернулась на одной ноге, точно дервиш, и с размаху ударила молодого человека палкой по плечам. Тот словно и не почувствовал удара, только протянул длинную мускулистую руку, вырвал у старухи палку и закинул так высоко, что палка перелетела через кирпичную стену и упала во двор Фона. Старуха секунду стояла в замешательстве, потом подскочила к молодому человеку сзади и со злостью дала ему пинка под зад. И опять он не обратил на нее ни малейшего внимания, а продолжал кричать на девушку и все яростней размахивал руками, И вдруг девушка злобно что-то ему ответила и, аккуратно прицелясь, плюнула точно ему на ноги.
До сих пор молодой человек, видимо, не собирался начинать военные действия, и я решил, что дело его плохо, женщины. похоже, пускают в ход нечестные методы и потому берут верх. Но плевок на ноги, очевидно, переполнил чашу его терпения: на секунду обиженный великан застыл с раскрытым ртом – подобного предательства он никак не ожидал! – а потом одним прыжком с яростным воплем рванулся к девушке, схватил ее одной рукой за горло, а другой стал осыпать звонкими оплеухами; наконец он отшвырнул ее от себя так, что она упала наземь. Такой поворот событий настолько потряс старуху, что она повалилась навзничь в канаву и забилась в великолепнейшей истерике, я таких сроду не видывал! Она каталась с боку на бок, шлепала себя ладонью по губам и издавала протяжные вопли, от которых у меня кровь стыла в жилах. Время от времени вопли прерывались пронзительным визгом. Девушка меж тем лежала в красной дорожной пыли и горько плакала; молодой богатырь по-прежнему не обращал внимания на старуху, он присел на корточки возле девушки и, очевидно, о чем-то ее упрашивал. Немного погодя она подняла голову и слабо улыбнулась; тут он вскочил на ноги, схватил ее за руку, и они вдвоем зашагали обратно по дороге, а старуха все каталась в своей канаве и громко вопила.
Честно говоря, эта сцена порядком меня озадачила. В чем тут дело? Может, эта девушка – жена молодого богатыря? Может, она была ему неверна и он об этом узнал? Но при чем же тогда старуха? А может, девушка у него что-нибудь украла? Или, что, пожалуй, еще правдоподобнее, девушка и старуха хотели его заколдовать, а он об этом узнал? Да, колдовство, думал я; должно быть, разгадка в этом. Красотке надоел ее молодой муж, и она пыталась его отравить – наверно, намешала ему в еду мелко изрубленные усы леопарда, а добыла она это волшебное средство у старухи, а старуха – уж наверняка известная здешняя колдунья. На муж заподозрил неладное, и молодая жена убежала к колдунье, чтобы та ее защитила. Муж бросился догонять жену, а колдунья (есть же у нее какие-то обязанности по отношению к своим клиентам!) побежала вслед за ними обоими в надежде как-то уладить дело. Только я успел разработать эту версию и придать ей душещипательную форму, подходящую для рассказа в "Уайд уорлд мэгэзин", как вдруг увидел Джейкоба: он стоял внизу и сквозь зеленую изгородь глядел на старуху – та все еще с воплями каталась в канаве.
– Джейкоб! – крикнул я ему. – Что там такое творится?
Джейкоб поднял голову и гортанно хохотнул.
– Этот старуха, сэр, она мамми для тот девочка. Тот молоденький девчонка, он жена для тот мужчина. Тот мужчина весь день ходить на охота, а как он прийти домой, жена не приготовила ему никакая еда. А он быть сильно голодный и хотел побить жена, а жена бежать, и он тоже бежать, хотел ее побить, а старуха тоже бежать, хотел побить мужа.
Какое горькое разочарование! Я почувствовал, что Африка, этот огромный, таинственный континент, меня предала. Взамен моего сочного сюжета с колдуньями и чудодейственными зельями, полными усов леопарда, передо мной разыгралась зауряднейшая семейная ссора с обычными участниками: ленивая жена, голодный муж, неприготовленный обед и теща, которая, как и положено тещам, суется не в свое дело. Я вновь занялся своим зверинцем, но не сразу мне удалось отделаться от ощущения, что меня обманули. Больше всего досаждала мне мысль о теще.
Вскоре после этого случая на веранде и вокруг нее вновь поднялся переполох, в котором главную роль играл я, но только очень нескоро сумел я по достоинству оценить смешную сторону этого происшествия.
Вечер стоял прекрасный, и стайки узких, пушистых облачков собирались на западе – ясно, что закат предстоит великолепный! Я только что допил заработанную тяжким трудом чашку чаю и в лучах закатного солнца сидел на верхней ступеньке лестницы, пытаясь научить невероятно глупого бельчонка сосать молоко с ватного тампона, намотанного на конец спички. На секунду я прервал эту мучительную работу, поднял глаза – и увидел, что по дороге вперевалочку шагает толстая пожилая женщина. На ней была одна только совсем узенькая набедренная повязка, в зубах зажата длинная, тонкая черная трубка. На макушке поверх коротко остриженных седых волос торчал крохотный калебас. Женщина остановилась у подножия моей лестницы, выбила трубку и аккуратно повесила на веревку, обмотанную вокруг ее обширной талии, потом стала подниматься по бесконечным ступеням ко мне на веранду.
– Здравствуй, мамми, – окликнул я.
Женщина приостановилась и широко улыбнулась мне.
– Здравствуй, маса, – отозвалась она и продолжала с трудом передвигаться со ступеньки на ступеньку, задыхаясь и шумно переводя дух от усталости.
Наконец она добралась до меня, поставила калебас к моим ногам и, пыхтя, привалилась к стене всем своим жирным телом.
– Устала, мамми? – спросил я.
– А, маса, я стал много жирный. – объяснила она.
– Жирная! – возразил я с негодованием. – Совсем тыне жирная, мамми. Ты ничуть не жирней меня.
Толстуха громко захихикала, и ее огромное тело затряслось.
– Нет, маса, ты надо мной смеяться.
– Нет, мамми, я верно говорю, ты еще совсем худенькая.
Женщина откинулась к стене и затряслась от смеха – это она-то худенькая! Все ее громадное тело колыхалось. Наконец она немного успокоилась и указала пальцем на калебас.
– Я тебе принести добыча, маса.
– Какая же это добыча?
– Змея, маса.
Я вынул затычку и заглянул в калебас. На дне свернулась в кольцо тоненькая коричневая змейка, дюймов восьми в длину. Я сразу решил, что это слепозмейка – вид безглазой змеи, которая проводит свой век, зарывшись в землю. Слепозмейки внешне напоминают английскую веретенницу и совершенно безвредны. У меня уже набрался целый ящик этих пресмыкающихся, но мне так понравилась веселая толстуха, что не хотелось ее огорчать, отказавшись от ее "добычи".
– Сколько ты хочешь за эту добычу, мамми? – спросил я.
– А, маса, ты мне платить сколько знаешь.
– А змея не ранена?
– Нет, маса, он здоровый.
Я опрокинул калебас вверх дном, и змея выпала на гладкий цементный пол. Женщина с удивительным для такой толстухи проворством метнулась в другой конец веранды.
– Он тебя кусать, маса, – предостерегла она.
Джейкоб, который явился поглядеть, что тут происходит, бросил на нее испепеляющий взгляд.
– Ты разве не знать, маса не бояться никакой яд, – сказал он. – У маса есть особый лекарство, и такой змея его не кусать.
– А-а, вот как? – сказала женщина.