- Хотел бы я это описать. Но могу сказать лишь, что это переполняет тебя. То всё идет как обычно, будто корабль плывет по спокойному морю, и вдруг незнамо откуда налетает жуткий ветер, сильнейший, возбуждающий и завывающий ветер, с которым ты ничего не можешь поделать, лишь безумно подставить под него паруса, - он остановился, не удовлетворенный своим воображением.
- Это как песни сирен, Адам. Я знаю, что это неправильно, но с этим невозможно ничего поделать, - Старбак внезапно подумал о Салли Траслоу, и воспоминание о ее красоте причинило ему такую боль, что он зажмурился.
Адам принял это за проявление угрызений совести.
- Ты ведь должен всё вернуть этому Трейбеллу, правда?
- О, да. Конечно, должен, - необходимость этой выплаты тяжелым грузом висела на совести Старбака, по меньшей мере тогда, когда он позволял себе вспомнить о краже денег майора Трейбелла.
Еще несколько часов назад он планировал отправиться обратно на север, убедив себя, что хочет только одного - расплатиться с Трейбеллом, но теперь, когда Адам был дома, Старбак желал лишь остаться в Виргинии.
- Хотел бы я знать, как это сделать, - туманно произнес он.
- Думаю, тебе следует поехать домой, - твердо предложил Адам, - и во всём признаться семье.
Старбак провел последние два дня, размышляя именно об этом, но сейчас засомневался в разумности этого плана.
- Ты не знаешь моего отца.
- Как можно бояться собственного отца, но при этом намереваться бесстрашно отправиться на войну?
Старбак коротко улыбнулся, признав правоту этого утверждения, а потом покачал головой.
- Я не хочу ехать домой.
- Должны ли мы всегда делать то, что хотим? Есть долг и обязательства.
- Может, всё пошло наперекосяк, не когда я встретил Доминик, - сказал Старбак, защищаясь от суровых слов своего друга.
- Может, всё пошло не так, когда я поступил в Йель. Или когда согласился покреститься. Я никогда не чувствовал себя христианином, Адам. Мне не следовало разрешать отцу меня крестить. И не следовало позволять ему отправить меня в семинарию. Я жил во лжи, - он вспомнил о своих молитвах над могилой мертвой женщины и вспыхнул. - Не думаю, что я обращен. Я не настоящий христианин.
- Конечно, настоящий! - Адама шокировало вероотступничество друга.
- Нет, - настаивал Старбак. - Хотел бы я им быть. Я видел других обращенных. Видел их радость и силу Святого Духа внутри них, но никогда не испытывал подобного. Я всегда хотел это испытать, - он помолчал, подумав о том, что ни одному другому человеку кроме Адама не смог бы в этом признаться. Добрый честный Адам был как Верный, спутник Христианина в книге Джона Буньяна .
- Боже мой, Адам, - продолжал Старбак, - я молился, чтобы обратиться к Богу, умолял об этом! Но так и не познал его. Я думаю, если бы я был спасен и родился снова, то имел бы силы сопротивляться похоти, но теперь у меня их нет, и я не знаю, как обрести эти силы, - это было честное, но жалкое признание.
Он был воспитан в убеждении, что ничто во всей его жизни, даже сама жизнь, не является столь же важным, как обращение к Богу.
Обращение, как учили Старбака, было моментом нового рождения во Христе, то чудесное мгновение, когда человек впускает Иисуса Христа в свое сердце как Господа и Спасителя, и когда в жизни человека происходит этот чудесный момент, то ничто уже не будет прежним, потому что вся его жизнь и последующая за ней вечность превратятся в сияющее золотом существование.
Без спасения жизнь станет ничем иным, как грехом, адом, и будет полна разочарований, а с ним превратится в радость, любовь и вечный рай.
Но Старбак так никогда и не ощутил этот момент мистического обретения Бога. Ни разу не почувствовал радость. Он делал вид, потому что подобное притворство было единственным способом удовлетворить настойчивые требования его отца, но вся его жизнь с того момента, как он начал притворяться, была наполнена ложью.
- И даже кое-что похуже, - признался он Адаму. - Я начинаю подозревать, что настоящее спасение, настоящее счастье заключается отнюдь не в обращении к Богу, а совсем наоборот. Может, я смогу стать счастливым только лишь если всё это отвергну?
- Боже мой, - произнес Адам, в ужасе от самой идеи такого безбожия. Несколько секунд он размышлял. - Не думаю, - продолжал он медленно, - что обращение зависит от внешнего влияния. Ты не можешь ожидать магического превращения, Нат. Подлинное обращение исходит от внутренней потребности.
- В смысле, Христос ничего не может с нами поделать?
- Конечно, может, но он бессилен, если ты не пригласишь его войти. Ты должен высвободить его силу.
- Я не могу! - почти взвыл он в протесте, это был крик юноши, отчаянно пытавшегося выпутаться из тяжелой религиозной борьбы, той борьбы, что умаляла ценность Христа и спасения на фоне искушений в виде Салли Траслоу и Доминик и всех тех запретных и восхитительных удовольствий, которые, казалось, разрывали душу Старбака надвое.
- Тебе следует начать с возвращения домой, - заявил Адам. - Это твой долг.
- Я не поеду домой, - сказал Старбак, полностью проигнорировав свое же недавнее решение. - Я не найду Господа дома, Адам. Мне нужно побыть одному.
Это была неправда.
Теперь, когда его друг вернулся в Фалконер, Старбак хотел остаться в Виргинии, потому что лето, выглядевшее столь угрожающе под неодобрительными взглядами Вашингтона Фалконера, внезапно обещало вновь стать золотым.
- А ты почему здесь? - задал Старбак встречный вопрос. - Ради долга?
- Думаю, да, - этот вопрос заставил Адама ощутить дискомфорт. - Полагаю, все мы пытаемся вернуться домой, когда дела принимают дурной оборот. А так оно и есть, Нат. Север собирается вторгнуться.
Старбак усмехнулся.
- Значит, мы будем драться и прогоним их, Адам, тем всё и кончится. Одно сражение! Короткое, доброе сражение. Одна победа, а потом мир. Потом ты обратишься к Богу и, вероятно, получишь всё, чего желаешь, но сначала тебе придется драться в одной битве.
Адам улыбнулся. Ему казалось, что его друг Нат живет одними лишь чувствами. А не ради того, чтобы мыслить, такова была, по мнению Адама, его собственная стезя. Адам верил в том, что во всём можно добиться правды, прибегнув к доводам рассудка, будь то рабство или спасение, в то время как Старбак, как он осознал, был полностью захвачен эмоциями. Некоторым образом, с удивлением решил Адам, Старбак напоминает его собственного отца, полковника.
- Я не собираюсь драться, - после длительного молчания объявил Адам. - И не буду.
Теперь настал через Старбака удивиться.
- И твой отец об этом знает?
Адам покачал головой, но промолчал. Похоже, он слишком устал от неодобрения отца.
- Тогда почему ты приехал домой? - спросил Старбак.
Адам долго не отвечал.
- Думаю, - произнес он в конце концов, - потому что знал - что бы я ни сказал, это уже делу не поможет. Никто не прислушивается к доводам рассудка, всеми правят страсти. Я думал, что люди хотят мира, а они больше жаждут победы. Видишь ли, их изменил Форт Самптер. И не важно, что там никто не погиб, бомбардировка доказала им, что рабовладельческие штаты невозможно урезонить, и они попросили, чтобы я присоединил свой голос к их требованиям, а эти требования заключались уже совсем не в мирном урегулировании, а в разрушении всего этого, - он махнул рукой в сторону владений Фалконера, прекрасных полей и густых лесов. - Они хотели, чтобы я атаковал отца и его друзей, а я отказался это сделать. И вместо этого вернулся домой.
- Но ты не будешь сражаться?
- Не думаю.
Старбак нахмурился.
- Ты храбрее меня, Адам, Боже мой, так оно и есть.
- Разве? Я бы не осмелился сбежать с…, - Адам помедлил, будучи не состоянии подобрать достаточно деликатное слово для описания весьма неделикатной Доминик, - я бы не осмелился рисковать всей своей жизнью ради прихоти! - его слова прозвучали скорее с восхищением, чем осуждающе.
- Это была лишь глупость, - признался Старбак.
- И ты бы никогда не поступил так снова? - спросил его Адам с улыбкой, а Старбак подумал о Салли Траслоу и промолчал. Адам сорвал травинку и смял ее пальцами. - Так как ты посоветуешь мне поступить?
Значит, Адам еще не принял окончательное решение? Старбак улыбнулся.
- Я скажу тебе, что делать. Просто будь рядом с отцом. Играй в солдататики, наслаждайся походной жизнью и проведи прекрасное лето. Мир придет, Адам, может, после одного сражения, но придет, и скоро. Зачем рушить счастье твоего отца? Чего ты этим добьешься?
- Честно? - спросил Адам. - Я должен жить в мире с собой, Нат.
Адам находил это трудным, как прекрасно было известно Нату. Он был строгим и требовательным юношей, особенно по отношению к себе. Другим он мог простить слабости, но только не себе.
- Так почему же ты вернулся? - снова перешел в наступление Старбак. - Только лишь чтобы возродить надежды твоего отца перед тем, как его разочаровать? Боже мой, Адам, ты говоришь о моем долге перед отцом, но в чем заключается твой? Выступать перед ним с проповедями? Разбить ему сердце? Почему ты здесь? Потому что ожидаешь, что твои арендаторы и соседи будут сражаться, но думаешь, что сможешь отсидеться в тылу, потому что тебя мучают сомнения? Боже мой, Адам, тебе гораздо лучше было бы остаться на Севере.
Адам долгое время не отвечал.
- Я здесь, потому что слаб.
- Слаб! - это качество Старбак уж точно не смог бы отнести на счет своего друга.
- Потому что ты прав, я не могу разочаровать отца. Потому что я знаю, чего он хочет, и мне нетрудно это ему дать, - Адам покачал головой. - Он так щедр и так часто разочаровывается в людях. Я и правда хочу сделать его счастливым.
- Тогда Бога ради, надень форму, поиграй в солдатики и молись о мире. И вообще, - сказал Старбак намеренно беспечно, - я не могу вынести мысли о лете, проведенном без твоей компании. Разве ты можешь вообразить, что адъютантами твоего отца будем только мы с Итаном?
- Тебе не нравится Итан? - Адам заметил неприязнь в голосе Старбака и, казалось, был этим удивлен.
- Похоже, это он меня не любит. Я выиграл у него в споре пятьдесят баксов, и он мне этого не простил.
- Деньги - его слабое место, - согласился Адам. - Вообще-то я иногда гадаю, не по этой ли причине он решил жениться на Анне, но это недостойное подозрение, не правда ли?
- Недостойное?
- Конечно.
Старбак вспомнил, как Бельведер Дилейни озвучил те же самые подозрения, но не упомянул об этом.
- А почему Анна хочет замуж за Итана? - спросил он вместо этого.
- Она просто хочет сбежать, - ответил Адам. - Ты можешь себе представить жизнь в Семи Источниках? Она считает, что замужество - ее билет на свободу, - Адам вскочил на ноги, натягивая штаны, это быстрое движение было вызвано приближением двуколки, которой правила Анна собственной персоной.
- Она здесь! - предупредил Адам Старбака, который последовал примеру своего друга и поспешно схватил штаны и сорочку и уже надевал носки, когда Анна натянула поводья. Экипаж сопровождала пара лающих спаниелей, которые теперь возбужденно бросились к Адаму и Старбаку.
Анна, укрывшись от солнца за широким зонтом с кружевной оборкой, с неодобрением посмотрела на брата.
- Ты опоздал к ужину, Адам.
- Боже мой, уже пора? - Адам нащупал часы среди мятой одежды. Один из спаниелей прыгал вокруг него, а второй шумно тявкал в сторону реки.
- Хотя это и не имеет значения, - сказала Анна, - потому что в лагере возникли кой-какие проблемы.
- Что за проблемы?
- Траслоу обнаружил, что его зять вступил в Легион во время его отсуствия. И избил его! - казалось, Анна была шокирована этой жестокостью.
- Избил Декера?
- Так его зовут? - спросила Анна.
- А что произошло с женой Декера? - поинтересовался Старбак с излишней поспешностью.
- Расскажу за ужином, - ответила Анна. - А теперь почему бы вам не закончить одеваться, мистер Старбак, а потом привяжите свою усталую лошадь позади экипажа и отправляйтесь домой вместе со мной. Вы можете подержать зонтик и рассказать о налете. Я хочу знать всё.
Итан отвел Салли Траслоу в магазин шляпок и тканей Маггенриджа на Иксчендж-элли, где купил ей зонтик из набивного ситца в пару к бледно-зеленому платью из тонкого льна. На ней также была шаль с замысловатым узором и бахромой, вязаные чулки, широкополая шляпка, украшенная шелковыми лилиями, белые ботинки до лодыжек и белые кружевные перчатки. В руках она держала вышитую бисером дамскую сумочку и резко контрастирующую с ней большую полотняную сумку.
- Давай я подержу твою сумку, - предложил Ридли. Салли хотела примерить льняную шляпку с жесткими полями и муслиновой вуалью.
- Присмотри за ней, - неохотно вручила ему сумку Салли.
- Конечно, - полотняная сумка оказалась тяжелой, и Ридли гадал, лежит ли там оружие. У самого Ридли револьвер являлся частью униформы и висел у бедра. Он был в сером красочном мундире Легиона Фалконера, с саблей на левом боку и револьвером на правом.
Салли повернулась к двойному зеркалу, восхищаясь шляпкой.
- Она и правда мила, - сказала она.
- Ты прекрасно выглядишь, - произнес Ридли, хотя, по правде говоря, в последние дни находил ее компанию все менее приятной. Она была необразована и не обладала ни утонченностью, ни остроумием. У нее было лишь ангельское личико, тело шлюхи и бастард в утробе. И она отчаянно хотела сбежать из узкого мирка своего отца с его тесной фермой, но Ридли был слишком озабочен собственным будущим, чтобы отдавать себе отчет в положении Салли.
Он не понимал, что она пытается сбежать от невыносимого прошлого, а видел в ней лишь вымогательницу, пытающуюся обманным путем устроить свое паразитическое будущее. Он не видел ее страха, лишь настойчивость в получении того, что она хочет. По ночам, охваченный страстью, он желал лишь быть с ней, но днем, встречаясь с ее грубыми мыслями и трескучим голосом, он хотел только избавиться от нее. И сегодня он от нее избавится, но сначала нужно было усыпить ее бдительность.
Он отвел ее в ювелирный магазин Ласкелля на Восьмой улице, где выслушал сварливые жалобы владельца относительно предложения проложить железную дорогу прямо перед его магазином.
Железнодорожная линия должна была пройти по центру крутой улочки и соединить линию Ричмонд-Фредериксберг с линией Ричмонд-Питерсберг, чтобы военное снаряжение можно было перевозить прямо через город без необходимости перегружать его из вагонов в запряженные лошадьми повозки.
- Но разве они подумали о том, как это скажется на торговле, капитан Ридли? Подумали? Нет! И кто будет покупать дорогие ювелирные украшения, когда снаружи дымят паровозы? Это просто нелепо!
Ридли купил для Салли ожерелье с филигранью, которое было достаточно кричащим, чтобы ей понравиться, и достаточно дешевым, чтобы не оскорбить его скаредность. Он также приобрел узкое золотое кольцо, чуть шире тесьмы для штор, и положил его в карман мундира.
Эти покупки, вместе с зонтиком и льняной шляпкой, обошлись ему в четырнадцать долларов, а говяжья грудинка на обед в "Спотсвуд Хаусе" стоила еще доллар тридцать.
Он убаюкивал опасения Салли, и это стоило запрошенной цены, если она быстро отправится навстречу своей судьбе, какой бы она ни была. Он предложил ей выпить за обедом вина, а потом бренди.
Она захотела закурить, и он дал ей сигару, совершенно не беспокоясь о том, что другие дамы в столовой предпочитали не курить.
- Мне всегда нравились сигары. Мама обычно курила трубку, а я предпочитаю сигары, - она дымила с довольным видом, явно отдавая себе отчет в насмешливых взглядах остальных присутствующих. - Это и правда мило, - она воспринимала роскошь, как голодная кошка сметану.
- Тебе стоит привыкнуть к такого рода местам, - сказал Ридли. Он развалился в кресле, поставив ногу в элегантном сапоге на холодную батарею под окном и выглянул во двор отеля. Его сабля в ножнах брякнула по клапану батареи.
- Я собираюсь сделать из тебя леди, - солгал он. - Научу говорить как леди, вести себя как леди, сплетничать как леди, танцевать как леди, читать как леди и одеваться как леди. Я превращу тебя в настоящую леди.
Она улыбнулась. Салли мечтала о том, чтобы стать настоящей леди. Она воображала себя в шелках и кружеве, царящей в гостиной вроде той, что находилась в доме Бельведера Дилейни, нет, даже в большей гостиной, в огромной гостиной, с утесами в роли стен и небесным сводом вместо потолка, с золоченой мебелью и горячей водой в любое время дня.
- Мы готовы сегодня днем присмотреть дом? - спросила она с надеждой. - Я и правда устала от миссис Коббольд.
Миссис Коббольд владела пансионом на Монро-стрит и начинала подозревать, какие отношения связывают Ридли и Салли.
- Мы ищем не дом, - поправил ее Ридли, - а квартиру. Мой брат знает кой-какие, сдающиеся в аренду.
- Квартиру, - повторила она с подозрением.
- Большую квартиру. Высокий потолок, ковры, - Ридли взмахнул руками, изображая изобилие. - Место, где ты могла бы держать собственных ниггеров.
- Я могу завести ниггера? - с восторгом спросила она.
- Двух, - раскрасил Ридли свое обещание. - Горничную и повара. Потом, конечно, когда появится ребенок, сможешь завести няню.
- И еще я хочу экипаж. Вроде вон того, - она показала через окно на элегантный четырехколесный экипаж на кожаных рессорах и с черным полотняным верхом, откинутым назад, обнажив обивку из стеганой алой кожи.
В экипаж были впряжены четыре одинаковые гнедые лошади. На козлах сидел чернокожий кучер, а второй негр, раб или слуга, помогал подняться в экипаж даме.
- Это ландо, - сказал ей Ридли.
- Ландо.
Салли произнесла это слово, как бы пробуя его на вкус, и оно ей понравилось.
Высокий, бледный как мертвец мужчина сопроводил даму в коляску.
- А это, - сообщил Салли Ридли, - наш президент.
- Вот тощий то! - она наклонилась, чтобы рассмотреть Джефферсона Дэвиса, стоящего у экипажа с цилиндром в руке, он прощался с двумя мужчинами на крыльце отеля. Закончив с делами, президент Дэвис сел напротив жены и водрузил блестящий цилиндр на голову. - Это и правда Джефф Дэвис? - спросила Салли.
- Он самый. Он с женой остановился в отеле, пока ему не подыщут дом.
- Никогда не думала, что увижу президента, - произнесла Салли, во все глаза таращась на ландо, когда то свернуло со двора и прогрохотало под аркой на Мейн-стрит. Салли улыбнулась Ридли.