Теперь мы виделись и разговаривали почти ежедневно, а иногда, оставшись со мной наедине, она изливала свою душу, рассказывая такие вещи, которые, я уверен, поверяла только мне. Со стороны могло показаться странным, почему синьора Сантафьор, Священный Цветок Айвы, как я мысленно называл ее, выбрала себе в наперсники шута. Возможно, одной из причин было то, что в моих репликах зачастую оказывалось больше здравого смысла, чем в разглагольствованиях людей ее круга, мнивших себя мудрецами, но от этого не становившихся ни на йоту мудрее. Выпавшее на нашу долю приключение, казалось, связало нас навсегда, и под шутовским колпаком и притворной улыбкой Боккадоро она умела разглядеть Ладдзаро Бьянкомонте, истинная сущность которого однажды приоткрылась ей на краткий миг. Наедине она всегда называла меня моим христианским именем - не рискуя, впрочем, делать это в присутствии посторонних, - и никогда не пыталась подогревать мои былые амбиции вернуть свой прежний титул. Однако, мне думается, она была отчасти даже рада тому, что мое положение в Пезаро не изменилось, ведь в противном случае я уехал бы отсюда, и она лишилась бы общества единственного понимающего ее человека, пускай им был всего лишь простой шут.
Именно в те дни я ощутил в своей душе любовь, чистую и горячую, как пламя свечи, и слишком безнадежную, чтобы запятнать ее плотскими помыслами. Да и мог ли я любить ее иначе, чем собака любит свою хозяйку? Это было бы безумием, и поэтому я старался не давать волю своим чувствам и удовлетворился тем, что пользовался ее доверием и регулярно виделся с ней. Право же, и в незавидном существовании шута имелись свои светлые стороны, и я неустанно возносил хвалу Господу за то, что Он позволил мне испытать, сколь возвышенной может быть любовь к женщине, - ведь будь я равным ей по положению в обществе и надейся когда-нибудь завоевать ее сердце, навряд ли я познал бы счастье бескорыстной жертвенной любви.
Однажды - я хорошо помню, что это было вечером, в августе, когда ветви виноградников сгибались под тяжестью созревших плодов, а цветущие розы наполняли теплый воздух сладким благоуханием, - она вытащила меня из толпы веселящихся придворных и повела за собой в дворцовый сад. Она шла молча, с низко опущенной головой, словно объятая глубокой печалью. Я же почтительно следовал за ней в нескольких шагах, наслаждаясь красками предвечерней поры и время от времени украдкой посматривая на нее.
Наконец она заговорила, и когда я услышал ее слова, мне почудилось, что сердце на секунду замерло у меня в груди.
- Ладдзаро, - сказала она, - меня хотят выдать замуж.
Я молча стоял перед ней, не в силах что-либо ответить. Я всегда считал, что мое отношение к ней сродни монашескому почитанию какого-либо особенного святого на небесах, но, как оказалось, платонизм моей любви не уберег меня от приступа ревности.
- Ладдзаро, - повторила она, - вы меня слышите? Меня хотят выдать замуж.
- Я слышал разговоры об этом, - почти заставил я себя ответить, - и еще о том, что вам прочат в мужья синьора Джованни.
- Это правда, - согласилась она. - Именно синьора Джованни.
Вновь воцарилось молчание, и вновь ей пришлось нарушить его.
- Ладдзаро, разве вам нечего сказать? - спросила она.
- А что здесь можно сказать, мадонна? Я рад, если он вам пришелся по сердцу.
- Ладдзаро, Ладдзаро! Вы ведь знаете, что это не так.
- Откуда я знаю это, мадонна?
- Потому, что вы умны, и еще потому, что вы знаете меня. Или вы думаете, что я способна увлечься этим ничтожным тираном? Я благодарна ему за убежище, которое он предоставил нам, но свою любовь я отдам совсем другому человеку: благородному и доблестному рыцарю, возвышенному и внимательному кавалеру.
- Превосходные критерии для выбора мужа, о, madonna mia. Но где найти такого в нашем падшем мире?
- Неужели их совсем нет?
- На страницах произведений Боярдо и прочих поэтов, которыми вы зачитываетесь, мадонна, они все еще встречаются.
- В вас сейчас говорит цинизм, - упрекнула она меня. - Пусть я витаю в облаках, но могу ли я с высоты своих идеалов пасть до уровня синьора Джованни, бесхребетного труса, позволившего Борджа по своему усмотрению помыкать им, жестокого и несправедливого тирана, кем он проявил себя по отношению к вам, слабохарактерного, невежественного, сладострастного дурака, начисто лишенного остроумия и честолюбия. Вот за кого мне предложено выйти замуж. Не пытайтесь убедить меня, Ладдзаро, что невозможно найти человека получше.
- И не собираюсь, мадонна. Мое дело - шутить, но никто не заставит меня лгать. Мне кажется, мадонна, что вы нарисовали верный и точный портрет синьора Джованни Сфорца, заслуживающий того, чтобы оставить его в назидание потомкам.
- Ладдзаро, перестаньте! - с укоризной в голосе воскликнула она. - Мне нужна помощь. Поэтому я пришла к вам с рассказом о том, что со мной хотят сделать.
- Сделать с вами? - удивился я. - Неужели они осмелятся обвенчать вас помимо вашей воли?
- Да, если я стану сопротивляться.
- Тогда не сопротивляйтесь, - усмехнулся я.
- Ладдзаро! - обиженно вскричала она, словно усмотрела в моих словах неприличествующее случаю легкомыслие.
- Поймите меня правильно, мадонна, - поспешил объяснить я. - Я советую вам не сопротивляться только потому, что иначе вас действительно могут заставить вступить в брак, причем немедленно. Постарайтесь потянуть время; дайте синьору Джованни понять, что вы не отвергаете его ухаживания, и, может статься, все еще обойдется.
- Но это ведь обман… - возразила она.
- Совершенно верно, - согласился я, - именно обман всегда считался самым надежным средством в борьбе с тиранией.
- Ну хорошо, а потом? - спросила она. - Такое положение дел не может длиться бесконечно долго. Рано или поздно придется расставить все точки над "i".
- Вполне возможно, что такой день никогда и не настанет, - возразил я. - Разве что синьор Джованни окажется чересчур нетерпелив.
Она озадаченно взглянула на меня и сдвинула свои тонкие брови.
- Я не понимаю вас, друг мой, - пожаловалась она.
- Я поясню, - сказал я. - Давным-давно жил в Вавилоне царь по имени Валтасар, который настолько погряз в распутстве, что не отказался от своих привычек даже тогда, когда Дарий, царь мидян, с огромной армией встал под самыми стенами его столицы. Однажды ночью он беспечно пировал в кругу своих придворных, не думая об опасности, и вдруг в воздухе явилась рука, которая написала предупреждение: "Мене, мене, текел, упарсин".
Слабая улыбка появилась на губах мадонны Паолы.
- Должна признаться, ваша притча мне кажется весьма туманной.
- Задумайтесь над ней, мадонна, - подбодрил ее я. - Замените царя Валтасара синьором Джованни Сфорца, а царя Дария - герцогом Чезаре Борджа, и вы все поймете.
- Но неужели войска Борджа действительно угрожают Пезаро?
- А разве нет? - ответил я, слегка раздражаясь. - Грядет война, а синьор Джованни, вместо того чтобы готовиться к ней, продолжает развлекаться балами, маскарадами и банкетами. И даже если ничья рука не напишет пророчество, тревожные симптомы надвигающейся катастрофы очевидны для всякого, сохранившего элементарный здравый смысл.
- Так вы считаете… - начала было она.
- Повторяю вам, если вы сильно заупрямитесь, вас заставят немедленно вступить с ним в брак. Но если вы постараетесь выиграть время с помощью недомолвок и двусмысленностей, если намекнете, что к Рождеству можете стать более уступчивой, синьор Джованни, я уверен, согласится подождать.
- А что, если и тогда ничего не изменится?
- Это было бы чудом. Я думаю, что если исключить вмешательство свыше - такое, например, как смерть Чезаре Борджа, который, по слухам, чрезвычайно осторожен, синьор Джованни навряд ли просидит в Пезаро более двух месяцев.
- Ладдзаро, друг мой! - воскликнула она, и от ее былого уныния не осталось и следа. - Как мудро я поступила, решив посоветоваться с вами; вы вселили в меня надежду и подсказали, что мне делать дальше.
Чтобы долгое отсутствие мадонны Паолы не было истолковано превратно, мы повернули ко дворцу, и когда я прощался с ней на террасе, это была совсем другая мадонна Паола, оживленная и почти веселая. Странно только, что я тоже почему-то чувствовал себя так, словно у меня гора с плеч свалилась.
Все произошло, как я и предсказывал. Наигранное дружелюбие мадонны заставило Джованни и Филиппо повременить с заключением брака, но ничуть не уменьшило пыл, с которым синьор Пезаро старался завоевать благосклонность своей, как он теперь считал, невесты.
Любовь иногда способна заставить самого последнего тупицу проявлять чудеса проницательности и идти на невероятные хитрости, чтобы добиться успеха у своей избранницы. Такая метаморфоза произошла и с синьором Джованни, который, с совершенно несвойственной ему интуицией, догадался, какими качествами должен обладать идеальный мужчина в представлении мадонны Паолы, и с комичной настойчивостью пытался убедиться в том, что он отнюдь не лишен их. Он превратился в актера, в сравнении с которым развлекавшие его комедианты казались просто сапожниками от искусства. Он заметил, что мадонне Паоле нравились поэты и их величавая манера декламации, и, чтобы угодить ей, сам решил превратиться в поэта.
"Poeta nascitur", гласит пословица, и синьор Джованни быстро убедился в ее справедливости. К счастью для себя, он был начисто лишен честолюбия, присущего большинству рифмоплетов, и сумел понять, что те вещи, которые выходили из-под его пера после долгих часов ночного бодрствования, способны лишь вызвать удивление, если не презрение мадонны Паолы, и могли сделать из него посмешище для его же придворных.
Поэтому он пришел ко мне и с вежливостью, совершенно не свойственной ему, поинтересовался, не силен ли я в сочинении стихов. Не знаю, почему он выбрал именно меня, - с такой просьбой он вполне мог бы обратиться к кому-нибудь другому, поскольку при дворе тогда не ощущалось недостатка в пиитах; скорее всего, он решил, что мне можно всецело доверять и рассчитывать на мое молчание.
Я ответил ему, что, если предмет окажется в моем вкусе, мне вполне по силам набросать несколько довольно сносных строк. Он пообещал щедро вознаградить меня в случае успеха и велел сочинить хвалебную оду в честь мадонны Паолы, прибавив, что я должен немедленно забыть о ее авторстве, если хочу остаться в живых.
Я с радостью повиновался: мог ли существовать более притягательный для меня сюжет? Через час ода была готова, и пусть она не могла сравниться с произведениями мессера Петрарки, в ней чувствовались вдохновение, искренность и строгость стиля, и я обращался к мадонне Паоле не иначе, как к "Священному Цветку Айвы".
Успех оды был столь велик, что на следующий день синьор Джованни вновь явился ко мне с деньгами и с угрозами. Взамен он получил сонет, написанный в духе Петрарки и по своим достоинствам ничуть не уступавший оде. С тех пор синьор Джованни зачастил ко мне, и скоро мне стало казаться, что если дело пойдет так и дальше, то я сумею скопить достаточно денег, чтобы выкупить владения Бьянкомонте и тем окончить свои злоключения. Надо сказать, что Джованни получал за свое золото вполне доброкачественный товар, хотя мог ли он, профан, по достоинству оценить его? Да и откуда ему было знать, что презренный шут в написанных по приказу творениях изливал на бумагу самую свою душу?
Мои усилия не оставили мадонну Паолу равнодушной, в чем она как-то раз сама призналась.
- Ладдзаро, - вздохнула она, - мне кажется, что я была несправедлива к синьору Джованни. Я недооценивала его. Я считала его пустым, необразованным кривлякой, начисто лишенным тонкости восприятия окружающего нас мира. Однако нельзя отрицать достоинств его стихов, каждая строчка которых свидетельствует о возвышенности души человека, писавшего их.
До сих пор я не знаю, как тогда я смог сдержаться и не выложить ей всю правду. Возможно, я вспомнил об угрозах синьора Джованни, но, скорее всего, я испугался, что, услышав мое признание, она без труда догадается, какие чувства подвигли меня к сочинительству.
Так проходили неделя за неделей. Миновала пора сбора винограда, в садах Пезаро увяли розы и деревья оделись в золотой осенний наряд. Наступил октябрь, а вместе с ним пришел страх, который уже давно должен был подстегнуть нас к решительным действиям. Услышав о приближении герцога Валентино - так теперь называли Чезаре Борджа, - Джованни Сфорца словно очнулся от забытья и, охваченный ужасом, спешно послал за помощью к своему родственнику Франческо Гонзаге, правителю Мантуи. Отвечая на просьбу синьора Джованни, тот отправил ему сотню наемников под командой албанца по имени Джакомо. Но что такое сотня наемников? С таким же успехом он мог бы прислать сотню фиговых плодов, чтобы закидать ими армию герцога Валентино. Над головой Джованни стремительно сгущались тучи, и его подданные, видя, в каком плачевном состоянии находится город и крепостные укрепления, совершенно не подготовленные к отражению нападения извне, мудро решили не рисковать своими жизнями и имуществом, сопротивляясь превосходящим силам противника.
Гром грянул во второе воскресенье октября. Утром во дворе замка собралась кавалькада придворных - свита синьора Джованни, - которые намеревались прослушать мессу в соборе Святого Доминика. В ней находились синьор Филиппо, мадонна Паола и, помимо них, еще десятка два кавалеров и дам. Джованни уже занес ногу в стремя, собираясь садиться в седло, как вдруг мерный, быстро приближавшийся топот лошадиных копыт привлек всеобщее внимание и заставил всех застыть в тревожном ожидании.
- Что случилось? - испуганно оглянувшись на своих спутников, произнес синьор Джованни и смертельно побледнел.
Ему не пришлось долго дожидаться ответа. У ворот замка появился албанец Джакомо, который фактически являлся теперь его комендантом, и вместе с ним полдюжины солдат в доспехах. Он предупреждающе поднял руку, приказывая синьору Джованни остановиться, и что-то отрывисто скомандовал своим людям. Заскрипели лебедки, заскрежетали цепи, и перекинутый через ров подъемный мост стал медленно подниматься, и почти одновременно ворота перекрыла крепкая железная решетка.
Джакомо торопливо подъехал к синьору Джованни, и новость, которую он сообщил, ошеломила нас. Передовой отряд армии Чезаре Борджа, примерно пятьдесят солдат во главе с капитаном, только что появился у городских ворот и от имени Святой Церкви потребовал немедленно сдаться. Услышав ультиматум, горожане, в количестве более ста человек, вооружились, перебили стражу и настежь распахнули ворота перед неприятелем. Но, что еще хуже, подданные синьора Джованни затем повернули оружие против своего синьора и влились во вражеские ряды, явно намереваясь взять приступом замок и таким образом расчистить путь герцогу Валентино.
Если подобная ситуация и не оставляла большого простора для принятия решений, по крайней мере, она давала Джованни возможность наилучшим образом проявить себя перед мадонной Паолой, чем он с успехом и воспользовался.
- Клянусь всеми святыми! - заревел он, когда прошел первый шок, вызванный известием. - Эти трусы поплатятся за свое предательство, а тот наглец капитан, осмелившийся явиться сюда с полусотней солдат, горько пожалеет о своей дерзости.
Затем он приказал Джакомо собрать своих людей, призвал находившихся в его свите рыцарей срочно вооружиться и, наконец, велел пажу сопровождать его и помочь облачиться в доспехи, чтобы он мог лично возглавить свой маленький отряд.
Я заметил, как восхищенно сверкнули глаза мадонны Паолы, и догадался, что ее мнение о личном мужестве Джованни подверглось серьезной трансформации - точно так же стихи, выдаваемые им за собственные, заставили ее по-иному взглянуть на его умственные способности.
Сказать по правде, я и сам был изрядно удивлен. Передо мной предстал совершенно незнакомый мне синьор Джованни, и неудивительно, что я сгорал от нетерпения узнать продолжение столь многообещающего пролога.
Глава IX
ВООРУЖЕННЫЙ ШУТ
Увы, от мужественной позы, которую синьор Джованни принял в присутствии мадонны Паолы, не осталось и следа, едва он оказался в стенах замка наедине со своим пажом и со мной, следовавшим за ним на почтительном расстоянии. Он в нерешительности остановился в прохладной сумрачной галерее, украдкой оглянулся по сторонам, и я догадался, что страх ледяной рукой сжал его сердце. Он заметил меня, в скучающей позе прислонившегося к стене, и мрачно ухмыльнулся.
- Убирайся! - рявкнул Джованни на своего пажа. - Мне поможет Боккадоро. Готовясь участвовать в безумном предприятии, лучше всего призвать на помощь дурака, - неуклюже попытался сострить он. - Иди за мной, - скомандовал он мне, и я послушно поплелся за ним по широкой каменной лестнице, оставив пажа недоумевать о причинах столь внезапной и поспешной отставки.