Меркулов ничего не ответил, потому что отвечать по существу вопроса было нечего: новогоднюю ночь он провел лежа носом на волну севернее островов Вестеролен, и не осталось от нее никаких воспоминаний, кроме боязни; думал лишь о том, чтобы не укачались кочегары да справилась с углем и шлаком посланная на подмогу в машинное отделение и состоящая сплошь из одних салаг палубная команда. Еще думал, что будет, если откуда-нибудь вынырнет другое судно, - ведь шансов разойтись не было никаких, локатор вышел из строя, и сил едва хватало держать вразрез волне. Успокаивал себя тем соображением, что океанские суда идут гораздо мористее, а промысловый флот поголовно вот так же выгребает против пены и снега, лишь бы только к берегу не сносило. Посмывало тогда кое-что, да выбило два стекла в рубке, щиты сколачивать пришлось…
- Вы неудачник, да? Дядя Климентьич очень переживает, что вы всё в пролове…
- Почему? Ловил и я неплохо. А тут такая штука, задержались мы чрезмерно в ремонте. На судне, кроме меня и "деда", никого из старичков не осталось. Может быть, я и растерялся, честно сказать. Да тут еще шторма. В общем, если в этом рейсе не выправлюсь…
- Пойдете в управдомы? Для управдома у вас слишком пиратский вид. Может быть, перейдем на "ты"?
- Можно попробовать, - ответил Меркулов и закусил трубку.
Она дружелюбно подергала меркуловский локоть и даже заглянула ему в лицо, но поскольку маска железобетонного морского волка успела затвердеть на Меркулове, то и она, прошептав: "Виновата, капитан…", изобразила томную, скучающую во флирте, даму, вцепилась в него обеими руками, склонила к его плечу легкую голову, и Меркулов углом сощуренного глаза разглядел, наконец, что на ней меховая шапочка с помпоном и козыречком, открывающая переменчивое, как у Гавроша, лицо.
Да тут еще они вдвоем отразились в витрине диетического магазина, и Меркулову стало не по себе от того, что он увидел в стекле. Хоть бы заиндевело, что ли.
Проспект вытянулся перед ними во всю свою невеликую длину, пожалуй, более широкий, нежели длинный, и неясные сопки за домами в его конце ощутимо клонились к заливу. Света уже не было, но не было и темноты, хотя горели фонари и окна еще не все погасли. Смутное сияние исходило от неба и от снега, облитого, словно глазурью, голубоватым ледком. Пахло весной, то есть неощутимым, трудно определимым, свежим, арбузным, огуречным, так, как, бывает, пахнет большое пространство пресной воды, когда к нему долго добираешься сушей.
Угадывались по всему проспекту люди - в одиночку, попарно и компаниями. Долгая непролазная зима дала передышку в два солнечных дня, и было не удивительно видеть гуляющих за полночь, да к тому же назавтра предстояла суббота.
Меркулов уже собрался начинать примирение, как из-за киоска на углу послышалось глухое гитарное бряцание и заунывное, но для этой заунывности довольно стройное пение в три голоса:
…Я тебя нигде не цылова-а-ал…
Автомат типерь цылу-ю,
биригу страну родную-ю…
На следующем шаге открылись за киоском четыре простоволосых парня, с лохмами на разный манер, но с обязательной полной их выкладкой на воротники пальто, в мятых, раструбами, штанах. Гитара лежала у одного из них на колене, трое других трусились над ней, ерзали плечами по стенке киоска:
…Долг солдат свой выпол-нит,
сон отчизны сохра-нит,
сохрани солдату верность ты-ы…
Гитаре вдруг передавили горло:
- Дядя, дай закурить!
Меркулов покачал перед собой трубкой.
- Ну и што! Постой минутку, а мы трубочкой по разку затянемся, - продолжил тот же ломкий, шепелявящий голос, и Меркулов снова не понял, кто же из них четверых говорит.
- Балда ты, Осот. Мужчина трубку, как и женщину, по кругу не пускает, это же не трубка мира!..
Меркулов выделил на сей раз, что возразил Осоту чернявый румяный паренек, стоявший с краю, трубка захрустела у него в ладони, но Люба повисла на нем, позволила лишь тяжело переступить на месте.
- Вы что, индейцы, перед военкоматом специально репетируете? - спросила она.
- Вы угадали, мэм, - ответил чернявый, - через месяц пишите письма, шлите телеграммы.
- Ну ладно, после демобилизации приходите сюда вчетвером, я посмотрю, какими вы станете.
- Только без посторонних, мэм.
- Разве может быть такой серьезный мужчина посторонним, а, индейцы? - ответила она и погладила Меркулова по рукаву.
- Почему это мы индейцы? - спросил обиженный голос Осота.
- Скоро поймете. Ну, пока, нас дома дети ждут!
Она потянула Меркулова за собой, и он нехотя подчинился, и гитара за спиной звучно выдала несколько тактов мендельсоновского марша, и еще показалось, что кто-то из парней с одобрением сказал:
- Молоток девка!
Они прошли с полквартала молча, и Меркулов, боясь остыть, все сжимал свою трубку, и Люба шла рядом так тихо, что не слышно было даже ее дыхания.
Она заговорила первая:
- Мой капитан, я знаю, что вы за меня накостыляли бы каждому из них отдельно. И, может быть, даже всем вместе. Но мне не хотелось омрачать необыкновенный вечер. Да к тому же не такие они плохие.
- Я достаточно знаком с такими по траулеру, - сухо сказал Меркулов и разжал, наконец, руку.
- Вы очень старый по сравнению с ними. У вас была война, детдом и тралфлот, а у них детсад и школа.
Меркулов засопел, успокаиваясь, и она предложила:
- Закурите свою трубку, капитан… Как здорово пахнет!
И они снова молча пошли дальше, и Меркулов, медленно процеживая сквозь зубы и ноздри сладкий, туманящий ощущения дым, горестно раздумывал о том, насколько она его моложе, и что именно поэтому она сразу нашла верный тон разговора с парнями, и что вообще, может быть, эти парни как-то с ней знакомы, даже наверняка знакомы, но от этого хамство не должно быть более допустимым, хотя в его положении он, безусловно, искал выход не лучшим образом, но ведь и оставить это так просто нельзя…
- У вас что, раньше женщин не было? - неожиданно спросила она.
- Как же не быть… были, - все в том же раздумье ответил Меркулов и испугался.
- Не пугайтесь, я это знала. Хотя вы сегодня несколько несуразно для взрослого мужчины себя вели. Что это было за преследование? Так несолидно!
Меркулов не придумал, что ответить, и ему стало жарко.
- Смешной вы сейчас, как царь-помидор! - прыснула она. - А я-то думала, что вы меня помните и потому так нахально бежите за мной на почту. А вы меня нисколечко не помните! Ужасно…
- Откуда же мне…
- Лет десять назад у Андрея Климентьича на кухне бравый третий помощник обучал одну пионерку вялить ерша…
- Что?! - останавливаясь и беря ее за плечи, заорал Меркулов. - Когда вы успели вырасти?!
- Вы были тогда рыжим-прерыжим, и шрама на лице тогда у вас не было. Здорово вам досталось?
- Нормально, - совладал с собой Меркулов. - Так мы уже где-то у дома?
- Вон, угловой…
- А окна куда?
- Сюда, в переулок…
- А Веня - это серьезно? Там, на почте, я видел…
- Он очень внимательный… Вам это необходимо?
- Вот так, - Меркулов чиркнул мундштуком трубки себя по горлу.
- Не обольщайтесь, Васята. Он очень внимательный…
- Но ведь…
- Я понимаю, как там, в море, без писем, без вестей. И потому - да здравствует Мурманск-199!
- Но ведь… - повторил Меркулов, однако она высвободила руку.
- Мама в окно смотрит, Климентьичу не раз названивала уже… Так что, перейдем на "ты"?
- Можно попробовать… - снова ответил Меркулов и принялся раздувать угольки в трубке.
- Тру-у-бка ваша поту-у-хла, - нараспев заговорила Люба, - мама неусы-ы-пно в окошке, и детям пора спа-а-ть… Так и быть, перейдем на "ты" после того, как расхрабримся, выпьем на брудершафт! Не забудьте, кстати, капитан, что у вас будет новый тралмейстер!
Она побежала через улицу, временами останавливаясь, чтобы тихо крикнуть ему:
- Вы мне понравились, капитан… Счастливого плавания!.. Ловите как следует рыбу…
Меркулов опомнился, когда она взялась за ручку двери:
- Какое окно, Люба?
- Зачем?
- Чтобы помолиться.
- А! Молитесь пикше!
Она скользнула в дверь, но Меркулов, перекатывая зубами мундштук трубки, дождался, пока на третьем этаже вспыхнуло одно из окон и потом приблизился там к стеклу знакомый силуэт. Она подняла руку, словно бы закрывая форточку, постояла так несколько мгновений, откинулась внутрь, и окно погасло.
Меркулов проулками зашагал вниз, к порту, ощущая, как медленно отходит холодок от затылка, и иногда замедляя движение, словно опасаясь, что сквозь хруст наста он не расслышит, если его окликнут.
Но никто его не окликнул.
4
Новый тралмейстер приглянулся Меркулову. Был он невелик ростом, сух, коренаст, на траулер к отходу пришел, как на работу, в кожаной шапке, в темной чистой робе, в добротной телогрейке, в яловых, хорошо смазанных сапогах с навернутыми сверху голенищами; и отвороты, и петельки у голенищ потемнели в меру, чувствовалось, что хозяин грязными руками за них не берется. Хотя этот наряд не совсем соответствовал лицу командного состава, Меркулов про себя его одобрил.
Тралмейстер поставил в сторонку видавший виды, но все еще крепкий кофр, и тут же, на палубе, представился капитану:
- Тихов, Иван Иванович. Так что старшим мастером по до́быче.
Меркулов пожал тиховскую руку, одобрил ее цепкость и не успел задать никаких вопросов, потому что Тихов аккуратно доложил:
- Я ходил на "шведах", сам-сабо, вопросов нет.
Меркулов несколько мгновений произучал пожилое, приятное, загорелое лицо нового тралмейстера, сощуривая при этом узкие, раскосые, как зарубка на дереве, глаза, потом указал ему трубкой же на вход в жилые помещения, да и сам пошел в каюту просмотреть документы, приготовленные для отходной комиссии.
Внутри знакомо пахло рыбой и робой, углем а шлаком, из машины тянуло теплым, почти хлебным запахом парового судна, деликатно чавкала там какая-то помпочка, и Меркулов обрел то восторженно-спокойное состояние души, которое почти всегда бывало у него на родном пароходе, даже если что-нибудь и не ладилось. То ли брала свое многолетняя привычка, то ли действительное пристрастие к бесшумному пароплавству, а может быть, и то, что он когда-то очнулся от смертной боли как раз под легкий трепет пара, но Меркулов не мог представить себя среди дизельного грохота, хотя на своем паровичке он иногда ясно ощущал, что время обходит его, как будто бы он остановился. Однако он не мечтал об огромных белоснежных новейших траулерах, хотя они иногда и снились ему, как, бывает, снятся недоступные женщины.
Все-таки все здесь было свое, родное, верное, неизменное и не могущее измениться. Да, по правде сказать, и каюта была не так уж плоха, и паровичок этот достаточно мореходен, и даже чрезмерно остойчив, а потому порывист при качке…
А новый тралмейстер действовал. Он взял за глотку боцмана и заставил выдать робу себе и новичкам из палубной команды. Новички робу приняли, но на палубу затем их пришлось выгонять с помощью старпома, потому что Тихов, не откладывая дела в долгий ящик, затеял перемерку тральных ваеров, заставлял подновлять марки и ваера измерял дотошно, словно это были не стальные тросы, а шелк на платье невестам.
- То и есть, - сказал матросам Тихов, - по сантиметру на метр, на сто метров метр будет. Лишний метр - трал косит, раскрывается он не полностью, так-сяк. Вы рыбу сюда ловить собрались, деньги зарабатывать или что? Вдурную время тратить с вами я не буду. Делайте два-раз то, что сказано, да чище!
Потом досталось механикам за то, что барабаны траловой лебедки иногда заедает при переключении на холостой ход, затем тралмейстер поцапался с боцманом из-за того, что тот чекеля от тралов пытался приспособить себе на промбуй, а вслед за этим команда занялась проверкой обоих тралов, так что, пожалуй, некоторые и не заметили, как прошел отход и началась работа, и, может быть, не все смогли путем опохмелиться, и пришли в себя естественным порядком на палубном сквозняке.
Еще Тихов поинтересовался у капитана, где намечается промышлять да какие там грунты, и предложил старый трал дооснастить, то есть подшить снизу по швам металлические шары-кухтыли, на которых трал должен был катиться по дну, как на подшипниках. Меркулов согласился, и работы эти с малыми перерывами заняли все время перехода от Мурманска до промысла, а идти было всего ничего, на старинное, поморам еще известное, Мурманское мелководье.
Сам Меркулов тоже толком выспаться не успел, потому что знакомился с командой, вникал то в одно, то в другое дело, то натаскивал в теоретической части штурманов, то подслушивал переговоры промышляющих капитанов, по петушиному знаку отыскивая их радиоволну. Рыбка ловилась крайне средне, повычерпали, что ли, казавшееся неисчерпаемым Баренцево море?.. И Меркулов порадовался, что новый тралмейстер развязал ему руки для сугубо капитанской рыбацкой деятельности, и тут же отбил старому своему Андрею Климентьичу радиограмму в одно слово: "Спасибо", ибо вес в управлении старик продолжал иметь, но и здорово размазывать насчет благодарности не годилось.
Попутно Меркулов вспомнил о Любе и обо всем этом вечере с апрельским антициклоном, и собственное поведение показалось ему столь дико детским и непотребным по сути, что он, удивляясь, как это могло произойти, устыдился весь, от "краба" до подошв ботинок, и понял, что устыдился напоказ, потому что увидел вдруг вытаращенные глаза радиста Лени Шкурко. Надо сказать, что Леня Шкурко карие свои очи любил, берег, нежил их в тени густых ресниц и если уж выкатывал бельма, так только при абсолютно исключительных обстоятельствах.
Неладное требовалось в корне пресечь, и Меркулов снова порадовался, так как явилась во главе с боцманом делегация униженных Тиховым и работой матросов с целью коллективной жалобы.
Меркулов выслушал хоровое исполнение навета и изрек, при каждом слове указывая мундштуком на очередного хориста:
- Вы отвыкли работать! Но - со всех точек зрения - рыбу нужно ловить! Но - рыбу ловят не руками, а тралом! Тихов учит вас работать. Будет рыба - поклонитесь ему в ножки.
- А если не будет? - спросил боцман.
- Если не будет - я пойду в матросы.
- Ну уж, Василий Михалыч… - усомнился боцман.
- Все. А ты, Чашкин, подстриги свои лохмы, ибо ты здесь не попадья и тем более не поп.
- Товарищ капитан, я их подстригу, если будет рыба, - потупившись, жалобно, но твердо ответил Чашкин.
- Почему?
- А если я снова вернусь в порт без денег, кто же меня примет? Или волосы, или деньги. Так я хоть за компанию со своими ребятами перебьюсь.
- Да, настоящий мужчина, вернувшись с промысла, должен быть при деньгах. Чашкин, пожалуй, прав, делегаты. Ладно. Рыба будет, если мы будем работать. Не я один, и не Тихов, а все мы вместе, поняли? А с душещипательными жалобами идите к помполиту. Он человек душевный, работу знает и вас, голубчиков, тоже. Впрочем, и он вам ответит, что море моряку дано для дела, а для отдыха моряку иногда предназначается берег… Как считаешь, Чашкин?
- Не знаю, - ответил Чашкин, подтолкнул боцмана, и все они загрохотали сапогами от радиорубки вниз.
Меркулов тоже поднялся.
- Леня, у меня к тебе такое дело: записывай на магнитофон все без исключения рыбацкие байки, все, что услышишь в эфире без меня. Ясно? Нужна полная информация: где, как, что и сколько!
Леня понимающе смежил бархатные ресницы, и Меркулов пошел к себе переодеться попроще, потому что дело приблизилось к первому тралу.
А первый трал, что первая поклевка. Как пойдет?
5
Перед первым спуском трала Меркулов всегда волновался. Не так чтобы публично, но в душе, про себя, как и полагается истовому рыбаку. Может быть, это было даже не само волнение, а просто укоренившееся от детдомовской рыбалки воспоминание.
Тогда у них на троих существовала одна удочка с нитяной леской, и честь первого плевка на крючок доставалась тому, кто прошлый раз был удачливее всех. Клев в той речушке бывал разный, но Васята Меркулов иногда по месяцу и более делал почин в рыбалке, приучился при этом иметь ничего не выражающее лицо, но дрейфил каждый раз страшно, потому что имел ответственность и перед единственной удочкой, и перед бурчащими от голода животами приятелей.
С тех пор не было для него горше наказания, чем то, когда у него отбирали право забросить удочку первым. Не из-за потери почета. Выходит, переставали доверять его умению, удачливости, опытности, в старательность его переставали верить.
Все это так и осталось при нем на всю жизнь, так было всегда, пока он работал после детдома в совхозе, плавал матросом в тралфлоте, служил стрелком-радистом в авиации, и снова шкерил по двадцать рыбин в минуту, и боцманил, и был помощником тралмейстера, и, учась заочно, выбивался с помощью Климентьича в штурмана.
Став капитаном, он с трудом приучил себя не хвататься за снасть, давать поудить и помощникам, поскольку все равно ведь промысел должен идти круглосуточно, и никаких сил не хватит двадцать дней отбарабанивать в одиночку. Да, кроме того, Климентьич-то ему самому с третьих штурманов самостоятельно тралить давал…
В кусачем толстом свитере, в сапогах и телогрейке стоять на мостике у открытого окна было куда как сподручней, и Меркулову самому понравилось, как удачно зашел он на первое траление: суда вокруг поразбросало по разным курсам, кое-кто забрался повыше на горку, и оставался, по всей видимости, незанятым коридор "по изобате", вдоль по пологому склону банки.
"На гору лезть не буду, - прикинул Меркулов, - вода еще не прогрелась, и рыба вряд ли туда поднимется. Попробуем, где поглубже".
Третий штурман уже укладывал траулер рабочим бортом к ветру, но Меркулов остановил его:
- Заберись еще на ветер. Пока трал спускаем, нас с этого желоба вон куда снесет, а там и без нас людно. Давай полный! Еще правее возьми, градусов на двадцать. Так. Глубина к сотне подойдет, - стопори, и начали.
Порядок у Тихова внизу на палубе был ничего, хотя и набежало на палубу для первого раза слишком много народу, но к подъему будет еще больше.
Тихов семенил там, проверяя, есть ли где надо багры, ключи-крокодилы, чекеля, ломики и привязки. Попутно он турнул в сторону угольщика с подвахтенным кочегаром, заставил матросов растянуть получше крылья трала, сам, как и положено, завязал куток и еще подбежал под рубку: