Парсел ждал укоров совести, но, к великому его удивлению, совесть не роптала. Он тряхнул головой и бодро зашагал к поселку. Но через несколько метров вдруг невольно замедлил шаги. Его осенило: оказывается, в этих широтах понятие греха теряет свой смысл. Он не без удовольствия стал обдумывать эту новую для него мысль. И внезапно поднял голову. Но ведь это же чисто таитянская идея! Это значит, что английские табу теряют свою силу на этом острове, и ничего больше. Именно это и сказала Итиа. "Значит, - тревожно подумал он, - я вынужден признать, что религия не универсальна… Этот край разнеживает, моя религиозная философия сдает". Он опять остановился в смущении. Да, но если она капитулирует под воздействием здешнего климата, значит права Итиа.
Он подумал было, что все соображения эти подсказаны ему сатаной, но тут же отогнал еретическую мысль. Видеть во всех деяниях руку сатаны - значит становиться на точку зрения папистов… Если верить им, то дьявол в нашей повседневной жизни важнее, нежели бог. Он снова тряхнул головой. Нет, нет, слишком уж легкое решение. Достаточно человеку чего-то недопонять, и он тут же ссылается на сатану, нагоняя на себя страх, пусть даже минутный, и вообще перестает думать. Надо прояснить для себя все эти вопросы. Поразмыслить над ними. Он знал, что не может быть счастлив, живя в разладе с самим собой.
Вблизи послышался шум шагов, голоса. Он поднял голову. Навстречу ему по тропинке спешили таитяне и женщины. Они прошли мимо, только чуть-чуть замедлив шаг.
- А ты не идешь с нами, Адамо? - спросил кто-то. Таитяне видели, как Мэсон возвратился домой. Значит, все обошлось благополучно. А сейчас они шли посмотреть, как горит "Блоссом". Шли, как на праздник. Смеющиеся глаза были жадно устремлены на высокие алые языки пламени.
Группу таитян замыкала Ивоа, а рядом шла, прильнув к ее плечу и ласкаясь к ней, Итиа… "Это уж слишком!" - в сердцах подумал Парсел.
Ивоа остановилась.
- Ты не пойдешь с нами, Адамо?
- Нет, я иду домой.
После короткой паузы Ивоа предложила:
- Я могу вернуться с тобой, если хочешь.
Парсел догадался, какую огромную жертву она готова принести ради него, и поспешил ответить:
- Нет, нет. Иди посмотри на пожар.
- А тебе больно смотреть, как горит большая пирога? - допытывалась она.
- Немножко больно. Иди, иди, Ивоа.
Итиа просунула руку под локоть Ивоа и прислонилась головкой к ее плечу. Обе женщины образовали прелестную группу, не хватало лишь художника, чтобы запечатлеть их на полотне. "Просто неслыханно, - полусердито, полувесело подумал Парсел, - Итиа уже ведет себя как моя вторая жена".
- Ну, до свидания! - проговорил он.
Расставшись с таитянами, он свернул с Клиф Лейн на Ист-авеню. Кругом стояла тишина. "В поселке ни живой души, кроме Мэсона, - подумал Парсел. - И кроме меня. Капитан судна, которое сейчас объято пламенем, и я, его помощник. А когда подумаешь, сколько усилий и трудов потребовалось, чтобы построить такой корабль… И вот, в течение двух-трех часов… Старик, должно быть, совсем исстрадался в своем углу".
Он решительно направился к домику Мэсона. После инцидента с высадкой отношения их стали довольно прохладными. Парсел впервые решился нанести капитану визит.
Свой палисадник Мэсон обнес перилами с полуюта, и Парсел, взявшись за калитку, почувствовал под рукой что-то родное. Его пальцы сразу узнали дубовое кольцо с заднего бака. Кольцо смастерили наспех перед самым отплытием из Лондона и не успели ни отполировать, ни покрыть лаком, просто подержали его некоторое время в льняном масле, так что все шероховатости дерева остались.
Сделав несколько шагов, Парсел был поражен крохотными размерами садика. Мэсон не использовал и десятой доли отведенного ему участка.
Парсел легонько стукнул в дверь, подождал, постучал снова. Никто не отозвался, и он крикнул:
- Капитан, это я, Парсел.
Ответа не последовало. Лишь спустя несколько секунд из-за двери послышался голос Мэсона:
- Вы один?
- Да, капитан.
Снова наступила тишина, потом снова раздался голос Мэсона:
- Сейчас открою. Отойдите на два шага.
- Что, что?
- Отойдите на два шага.
В голосе Мэсона послышалась угроза, и Парсел повиновался. Он подождал еще немного, решил было, что Мэсон вообще ему не отопрет, но как раз в эту минуту дверь медленно повернулась на петлях и на пороге показался Мэсон - в правой руке он держал ружье, наставив дуло на посетителя.
- Подымите руки, мистер Парсел.
Парсел покраснел, сунул руки в карманы и сухо проговорил:
- Если вы мне не доверяете, нам не о чем говорить.
Мэсон молча уставился на него.
- Прошу прошения, мистер Парсел, - произнес он мягче, но ружья не опустил. - Я думал, что эти бандиты передумали и решили прикрыться вами, чтобы заставить меня отпереть дверь.
- Я никому не разрешаю мной прикрываться, - холодно возразил Парсел. - А впрочем, не бойтесь, что они передумают. Матросы проголосовали и никогда в жизни не нарушат принятого решения.
- Проголосовали! - язвительно хихикнул Мэсон. - Входите, мистер Парсел, и соблаговолите закрыть за собой дверь.
Парсел повиновался. Мэсон отступил в глубь комнаты и, пока Парсел запирал дверь, держал ружье наизготовку.
Парсел очутился в крошечной прихожей, откуда такая же крошечная дверка вела в комнату.
- Входите, входите, мистер Парсел, - проговорил Мэсон, неодобрительно глядя на обнаженный торс своего помощника. Сам он был, по обыкновению, тщательно одет, в ботинках, при галстуке.
Мэсон прошел мимо Парсела. Раздался металлический стук щеколды. Капитан запирал свою цитадель на все засовы. Парсел открыл дверку, заглянул в комнату и застыл от удивления на пороге. То, что он увидел, оказалось точным воспроизведением каюты Мэсона на "Блоссоме". Ничто не было забыто; койка с предохранительной дубовой доской, тяжелый сундук, стул и два приземистых кресла, квадратные иллюминаторы с белыми занавесочками, барометр, гравюра, изображавшая "Блоссом" на верфи, доставленная с судна перегородка напротив двери из чудесного полированного красного дерева, а в середине перегородки вторая низенькая дверца, украшенная медной ручкой. На "Блоссоме" эта дверца вела в коридор, но здесь, по-видимому, через нее попадали во вторую комнату размером побольше, чем первая, ибо Мэсон, храня верность "Блоссому", придал своему сухопутному жилью точные размеры корабельной каюты.
- Садитесь, мистер Парсел, - предложил хозяин.
Сам он уселся за стол напротив гостя и прислонил ружье к койке. Наступила минута неловкого молчания. Парсел уставился на дубовые ножки стола и вдруг, к своему великому удивлению, заметил, что они плотно привинчены к полу дубовыми винтами, как на "Блоссоме", словно Мэсон боялся, что островок вдруг начнет качать и швырять на волнах и мебель сорвется со своих мест.
Раньше Парсел, возможно, посмеялся бы про себя этой причуде, но сейчас приуныл. Он понял всю бесцельность своего посещения.
Мэсон не глядел на гостя. Он не спускал серых глаз с висевшего на стене барометра. Но, очевидно почувствовав взгляд Парсела, озабоченно проговорил:
- Падает, мистер Парсел. С самого утра все падает и падает. Должно быть, будет шторм.
- Разрешите, капитан, сделать вам одно предложение.
- Говорите, мистер Парсел, - отозвался Мэсон, мрачно насупясь.
"Вот оно, - подумал Парсел, - он уже насторожился. Любое предложение, идущее от другого человека, заранее его настораживает".
- Капитан, - продолжал Парсел, - есть нечто, против чего мы оба - и вы и я - бессильны. Сейчас на острове фактически существует власть.
- Не понимаю вас, - буркнул Мэсон.
- Вот что я хочу сказать, - не без смущения проговорил Парсел, - с завтрашнего дня только я один на нашем острове буду называть вас капитаном.
Мэсон моргнул, покраснел, сухо отозвался:
- Благодарить вас я не собираюсь. Таков долг.
- Да, капитан, - растерянно пробормотал Парсел.
Скоро от "Блоссома" останется кучка пепла на никому не ведомом острове Тихого океана, но миф "о единственном хозяине на корабле после господа бога" все еще живет… Руля уже нет, а Мэсон направляет бег корабля. Нет бурь, а он сверяется с барометром. Нет качки, а он накрепко привинтил к полу ножки стола. Нет авралов, но матросы для него по-прежнему матросы, Мэсон их капитан, а Парсел - его помощник.
- Думаю, капитан, что нам все-таки придется считаться с тем, что матросы создали свой парламент.
- Парламент! - высокомерно бросил Мэсон. - Парламент! - повторил он громче, с непередаваемым выражением презрения и ярости, воздевая к небесам руки. - Парламент! Не пытайтесь убедить меня, мистер Парсел, что вы принимаете этот парламент всерьез.
- Приходится принимать, - отозвался Парсел. - Ведь вас чуть было не повесили.
Мэсон вспыхнул, лицо его перекосилось от гнева и задрожало. Он не сразу сумел придать чертам спокойное выражение. Совладав с собой, он неприязненно взглянул на Парсела.
- По этому поводу скажу лишь одно, - холодно проговорил он, - вы вполне могли воздержаться и не выступать в мою защиту перед этими бандитами. Поверьте мне, я не возражал бы, если бы меня повесили одновременно с тем, как сжигали "Блоссом".
Парсел уставился на ножки стола. Просто невероятно! Оба они барахтались в мире лубочных символов. Капитан гибнет одновременно со своим кораблем. И коль скоро он, будучи на суше, не может пойти ко дну вместе с вверенным ему судном, то предпочитает, чтобы его повесили в ту самую минуту, когда огонь охватит судно. "Так вот, оказывается, о чем он думал, когда стоял навытяжку под петлей", - сказал себе Парсел.
- Я полагал, что выполняю свой долг, капитан, - примирительным тоном произнес он, вскидывая на капитана глаза.
- Нет, мистер Парсел, - резко возразил Мэсон, - вы отнюдь не выполнили своего долга. Долг повелевал вам действовать силой, слышите, силой, а не вступать с этими бунтовщиками в переговоры.
Он потер руки, лежавшие на коленях, и продолжал более мягким тоном:
- Но я вас не упрекаю. У меня самого была минута слабости. Я взял их вожака на прицел и не выстрелил. А я должен был выстрелить, - добавил он, устремив свои серые глаза куда-то вдаль, и вдруг хлопнул себя кулаком по колену. - Если бы я уложил этого подлеца, остальные, не беспокойтесь, живо пришли бы в повиновение…
- Матросы, очевидно, считали, что лишь предвосхищают ваше собственное решение, капитан, - помолчав, сказал Парсел. - Вы сами говорили на Таити, что когда мы устроимся на острове, то придется сжечь "Блоссом".
- Но не таким варварским способом! - взорвался Мэсон и от негодования даже со стула вскочил. - Но не таким способом! Есть случаи, мистер Парсел, когда долг повелевает капитану уничтожить свое судно. Но когда я говорил о гибели "Блоссома", неужели же, по-вашему, я мог представить себе всю эту разнузданность, крики, смех?.. Конечно, нет! Сейчас я вам скажу, что мне виделось: матросы стоят строем на берегу в глубоком молчании, я сам произношу несколько прочувствованных слов, потом даю приказ спустить флаги и поджечь судно. И пока оно, если можно так выразиться, погружается в пламя, я стою навытяжку, отдавая честь…
Он замолк, нарисованная им картина растрогала его самого, и Парсел с удивлением заметил, что на глаза капитана набежали слезы. "Опять, - подумал Парсел, - он совершенно искренне "забыл", что сам застрелил Барта и, в сущности, похитил "Блоссом" у судовладельцев".
- А знаете, он упал еще на одно деление, пока мы тут с вами беседуем, - вдруг пробормотал Мэсон, не спуская с барометра встревоженных глаз.
Он поднялся и тщательно прикрыл оба иллюминатора, как будто боялся, что в них хлынет вода и смоет мебель. В комнате и без того было жарко, а теперь стало нечем дышать. Но, видимо, Мэсон, одетый по всей форме, не испытывал никакого неудобства.
"Что за счастливая натура!" - подумалось Парселу. У него самого по спине текли струйки пота и руки невыносимо покалывало от жары.
Мэсон уселся на место.
- Капитан, - твердо проговорил Парсел, - я пришел сделать вам одно предложение.
- Слушаю вас, - официальным тоном произнес Мэсон.
Парсел в упор поглядел на этот квадратный череп, на этот упрямый лоб, на неестественно развитую нижнюю челюсть. Все в лице Мэсона показалось Парселу на редкость основательным, незыблемым, как скала без единой расщелины.
- Капитан, - начал он, мучительно чувствуя собственное бессилие и неотвратимость неудачи, - капитан, вот как в общих чертах обстоит дело в этом парламенте, созданном матросами. С одной стороны - Маклеод, Уайт, Смэдж, с другой - Бэкер, Джонс и я. Между двумя этими кланами неустойчивые: Хант и Джонсон. Само собой разумеется, трудно предвидеть, как они будут голосовать, но, как правило, все идут за Маклеодом. Таким образом, Маклеод, опираясь на большинство, стал чуть ли не королем на острове… - Помолчав, он добавил: - Подобное положение вещей представляется мне крайне опасным, и я хочу предложить вам два средства, на мой взгляд, достаточно действенные.
"Да он меня не слушает, - подумал Парсел. - А ведь его жизнь здесь, на острове, моя жизнь, жизнь матросов, наши отношения с таитянами - словом, все, буквально все зависит от того, какое он примет решение. Да пойми же ты это!" - произнес он про себя, как молитву, как заклинание. Собравшись с духом, он заглянул Мэсону прямо в глаза и проговорил медленно, со всею силой, на какую только был способен:
- Вот два мои предложения, капитан. Первое: вы будете присутствовать на всех собраниях и принимать участие в голосовании. Второе: благодаря тому, что вы будете голосовать, мы сумеем ввести в парламент таитян.
- По моему мнению, вы просто рехнулись, мистер Парсел, - упавшим голосом пробормотал Мэсон.
Он выкатил глаза и уставился на Парсела. От удивления или негодования он чуть не лишился дара речи.
- Разрешите, я вам сейчас все объясню! - горячо продолжал Парсел. - Если таитяне войдут в парламент, это будет более чем справедливо, поскольку наши решения касаются также и их. Кроме того, они вас очень уважают, и их голоса плюс ваш голос, а также голос Бэкера, Джонса и мой обеспечат вам большинство и позволят нейтрализовать Маклеода…
Он замолчал, молчал и Мэсон. Затем капитан резко выпрямился в кресле, впился обеими руками в подлокотники и горящими глазами уставился на гостя.
- Мистер Парсел, - наконец выдавил он из себя, - я не верю своим ушам! Неужели вы можете предположить, что я, Ричард Хеслей Мэсон, командир "Блоссома", соглашусь заседать вместе с этим взбунтовавшимся сбродом, обсуждать с ними различные вопросы, а главное, голосовать! Если не ошибаюсь, вы именно так и сказали: голосовать! Но видно, вам и этого мало, вам еще понадобилось, чтобы, кроме этих людей, - а они хоть и бандиты, но все же британцы - заседали черные… Мистер Парсел, вы не могли сделать мне более оскорбительного предложения…
- Не нахожу ничего оскорбительного в своем предложении, - сухо прервал его Парсел. - Выбор более чем прост: или вы замуруетесь в своей хижине и утратите контроль над событиями, или же решитесь действовать, а действовать можно лишь в одном направлении - принять участие в ассамблее и с помощью таитян устранить Маклеода.
Мэсон поднялся, лицо его приняло непреклонное выражение. Он, видимо, считал, что разговор окончен. Парсел тоже встал.
- Есть еще третий путь, мистер Парсел, - проговорил Мэсон и, поглядев поверх головы гостя, сурово уставился куда-то в угол, - и только он совместим с моим достоинством. - И добавил, помолчав:
- И этот путь - ждать!
- Чего ждать? - резко спросил Парсел.
- Ждать, когда матросам наскучат капризы Маклеода и они придут сюда ко мне, в мою хижину за советом и приказаниями, - пояснил Мэсон тоном непоколебимой уверенности.
У Парсела даже руки опустились. Мэсон живет в своем особом мире, мире школьных прописей. Он твердо верит, что в один прекрасный день матросы постучатся у дверей его хижины, смущенно стянут с головы бескозырки, почешут затылок и попросят, робко потупив глаза: "Не откажите, капитан, снова взять в свои руки руль…"
- Есть у вас еще какие-нибудь предложения? - холодно осведомился Мэсон.
Парсел вскинул голову и посмотрел на капитана. Мэсон стоял перед ним, выпятив грудь, расправив плечи, массивный, грузный; его четырехугольный череп прочно сидит на дубленой, как у всех моряков, шее - восемьдесят килограммов храбрости, навигационного опыта, упрямства и предрассудков.
- Других предложений у меня нет, - ответил Парсел.
- В таком случае я вас сейчас выпущу.
Мэсон взял ружье, отомкнул все замки и пропустил его вперед. Парсел вышел, капитан поспешно выставил дуло ружья в открытую дверь. Оба не произнесли ни слова.
Дверь со стуком захлопнулась, и Парсел услышал щелканье засова.
Он прошел по крохотному садику, всего пять шагов в длину, и взялся рукой за щеколду. И вдруг его осенило: палисадник Мэсона был точно такого же размера, как капитанский мостик на "Блоссоме"!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Женщинам пришлось ждать еще долгую неделю, прежде чем были настланы все крыши. Когда наступила самая ответственная пора, Маклеод, в качестве профессионального плотника, решил никого не допускать к стройке, он собственноручно, не торопясь и тщательно прикреплял к стропилам сплетенные из пальмовых веток маты. Усердие это оказалось к общей выгоде - временами на поселок налетал норд-ост, прорывавшийся даже сквозь заслон зелени, укрывавшей домики от морских ветров.
Только третьего декабря, проработав целый день под палящим солнцем, Маклеод объявил, что все готово. В полдень британцы сошлись в центре поселка и после короткого совещания решили, что нынче в девять часов вечера состоится собрание, где они договорятся о разделе женщин. Парсел перевел это решение таитянкам, и под навесом, где ютились женщины, сразу же началось лихорадочное волнение. Нынче вечером для каждой должны были благополучно или, напротив, несчастливо окончиться три месяца, в течение которых строилось столько планов и плелось столько интриг.
Собрание - то самое, что постановило сжечь "Блоссом" и одновременно судило Масона за покушение на убийство, - возникло стихийно, и так же случайно ареной действия оказался обрывистый берег. Но сейчас, когда можно было заблаговременно выбрать место общей встречи, выбор единодушно пал на баньян. Правда, зеленый гигант стоял поодаль от поселка, на верхнем плато, и, чтобы добраться до него, приходилось карабкаться по крутой тропинке, соединявшей нижнее плато с верхним. Но сюда тянулись матросские сердца. Как раз под этим баньяном в первый раз тайком сошлись матросы и единогласно решили не величать больше Мэсона капитаном, а Парсела - лейтенантом. Хотя на голосование был поставлен, казалось бы, частный вопрос, именно тогда матросы впервые почувствовали себя свободными от рабства корабельной службы.